В этот день он был необычно разговорчив.

— Помнишь, Анна, то утро, когда мы причаливали к Нью-Бедфорду? — спросил он, когда они переехали мост и очутились на противоположном берегу Потомака. — Помнишь тот большой дом, стоявший на горе?

Он повернулся к ней лицом и поглядел на нее. И в этот миг он уже был не великий Фредерик Дуглас, а худенький нервный юноша, только что вырвавшийся из рабства, который стоял у перил парохода и зоркими молодыми глазами разглядывал замечательный дом. Этот большой белый дом высоко на горе поразил тогда их воображение: «Смотри! Смотри! Вот такой дом будет у нас с тобой!»

Да, она помнила. В ответ она лишь кивнула головой.

Элегантный маленький кабриолет катил теперь вдоль берега.

— Это Анакостиа, — сказал он. — Закрой глаза и не открывай их, пока я не скомандую! — Анна слышала мальчишеский смех Фредерика. — А теперь гляди! — приказал он, помахав кнутом в сторону большого белого здания, стоявшего высоко на горе. — Это наш дом, Анна, это дом, который я тебе тогда обещал!

Она глядела, онемев от изумления. Затем смысл его слов начал понемногу доходить до нее.

— Да неужели, Фредерик! Не может быть!

А он только расхохотался в ответ. Давно уже Анна не слышала такого веселого смеха своего мужа.

Дорога пошла вверх, на гору. В этот вечер они долго обсуждали, как перестроят дом. Бывшие владельцы запустили его, но они все отремонтируют и приведут в исправность.

— Постараемся закончить поскорее, чтобы во время августовской жары уже не жить в городе, — сказал Дуглас. — Теперь ты понимаешь, почему я не стал тебя слушать, когда ты толковала со мной об отпуске?

Этот день утомил Анну, как никогда.

— Мама наша совершенно без сил, — сказала Розетта отцу на следующее утро.

Июнь был очень жаркий. Дуглас не на шутку тревожился о здоровье своей жены.

— Не уехать ли тебе на несколько дней из города? — спросил он Анну.

Но она лишь замотала головой.

— Нет, нет, скоро будет готов наш дом. Вот переберемся к себе… — Анна словно светилась радостью.

Даже когда доктор приказал ей полежать, она и в постели не переставала думать о переезде в новый дом.

— Несколько денечков отдохну, и начнем паковаться, — говорила она.

Анна Дуглас скончалась 4 августа 1882 года.

В ноябре дети перевезли его в новый дом.

— Надо поселиться в нем до зимы, — заявила Розетта, и братья поддержали ее:

— Все трубы замерзнут, если там не будут жить.

И вот уложили мебель, фортепьяно, запаковали книги. В новом доме было двенадцать комнат. Все растерянно переглядывались. Как решит отец? Чем он заполнит все эти комнаты?

— Купите сами, что нужно. — В голосе Фредерика было безразличие. Он пошел в свою комнату и осторожно закрыл за собой дверь.

Как раз в это время переехал на жительство в Вашингтон Роберт Ингерсолл. Хотя на этого человека, сделавшего блестящую карьеру, сыпались отовсюду приглашения, он искал встреч с Дугласом, звал его к себе домой, присылал ему книги.

— Все-таки она была счастлива, Дуглас, — молвил Ингерсолл, кладя руку на рукав своего старшего друга. — Подумайте об этом. Я хотел бы… — он умолк, и мгновенная тень промелькнула на его лице. Затем он проговорил чуть слышно: — Благословен человек, знающий, что своей жизнью он принес счастье другим!

Постепенно работа отвлекла Дугласа. В конторе порядок не нарушался ни на один день. Делами управляла теперь Эллен Питс. Все служащие старались как могли, чтобы работа шла бесперебойно. Они искренне любили Дугласа за его неизменную приветливость.

За зиму он несколько раз заходил на чашку чаю к мисс Эмилии, у которой всегда было припасено для этого случая особое пирожное. Старушка сильно сдала, стала совсем слабенькой. Как-то к ним подсел Джек Хейли. Он почти до ночи не отпускал Дугласа: даже теперь, много лет спустя, Джек помнил, как первое время после смерти жены мучило его по вечерам одиночество.

Верховный суд объявил закон о гражданских правах 1875 года неконституционным, и Фредерик Дуглас снова почувствовал себя бойцом.

Он организовал массовый митинг протеста в зале Линкольна.

— Эго закон о социальном равенстве, — заявил в своей вступительной речи Дуглас, — и такова Декларация независимости, объявившая всех людей равными; и нагорная проповедь, и Золотое правило, предлагающее нам не желать другому того, чего мы не желаем себе; и апостольское учение о том, что господь влил одну кровь во все народы и расселил их по всей земле; и конституция Соединенных Штатов, равно как и законы и обычаи всех цивилизованных стран мира, ибо нигде, кроме нашей страны, человека не лишают гражданских прав из-за цвета кожи.

Об этом говорил Дуглас на похоронах Уэнделла Филиппса, умершего зимой следующего года. Казалось, что весь Бостон втиснулся в зал, где происходила панихида по великому «другу человека». Произнести речь поручили Дугласу.

— Он будет жить, пока существует на земле хоть один человек, стремящийся к справедливости, любящий своих братьев, чье сердце бьется в такт шагам бойцов.

Весной участницы XVI национального съезда суфражисток почтили память Уэнделла Филиппса. Дуглас слышал небольшую речь, произнесенную по этому поводу его сотрудницей и бывшей землячкой Эллен Питс. Получив слово, Дуглас сделал Эллен комплимент. Женщины, сидевшие в президиуме, своими улыбками тоже выразили ей одобрение.

На следующее лето Дуглас отправился в агитационное турне. Приближались президентские выборы 1884 года, страна выражала немало претензий правящей партии. Кровавые преступления и злодеяния на Юге, измена всем принципам и идеалам Авраама Линкольна не сделали белых на Юге приверженцами республиканской партии. На Севере негры начали покидать «партию Линкольна», а в некоторых неустойчивых штатах их голоса имели значение.

Дуглас упорно боролся с этой тенденцией. «Ничего путного не выйдет из того, что негры будут на стороне партии южан, — предупреждал он. — Эта партия служила рабовладельческому классу в период рабства и в продолжение всей войны и даже теперь продолжает оставаться верной тем же идеалам».

— Я питаю надежду и веру, — говорил он своим единомышленникам, — что партия Авраама Линкольна окажется столь же верной по отношению к своим друзьям… друзьям с черными лицами, которые во время войны служили глазами для ваших слепых, давали кров бездомным, бежавшим под натиском врага… Не заставляйте больше этих людей шагать к избирательным урнам по лужам крови… Правительство, которое вписывает свободу в свою конституцию, должно обеспечивать исполнительную власть необходимой силой для охраны и защиты этой свободы!

В середине лета стало ясно, что предстоит нелегкая президентская кампания. Кандидат республиканцев Джеймс Блэйн пользовался широкой популярностью. Наоборот, Гровер Кливленд, кандидат демократов, был почти неизвестен за пределами своего штата. Но спор шел не о них лично.

Вернувшись в Вашингтон в августе, Дуглас узнал о смерти мисс Эмилии.

— Она даже не болела! — сказала ему Эллея.

Дуглас был глубоко опечален.

— Почему вы не известили меня? Я бы приехал.

— Мы не успели. Она бы сама не захотела отрывать вас от дела, раз вы ничем не могли помочь. — Эллен говорила успокаивающим тоном, как с ребенком, готовым заплакать, но у нее самой на глазах блестели слезы.

И Дуглас, видя, сколько доброты и понимания таится в ее голубых глазах, не мог оторвать от нее взгляд. Прошла минута, а может быть и час, — счет времени вдруг исчез, ибо это было мгновенье, заключавшее в себе жизнь. Еще ничего не было сказано, еще не соединились даже руки, но этот момент решил их дальнейшую судьбу.

Первой заговорила Эллен слегка дрожащим голосом:

— Мистер Хейли закрывает пансион. Я… я хотела взять сейчас отпуск, раз вы здесь… Съездить домой ненадолго.

Он стоял отвернувшись, перекладывая на столе бумаги. На нее он не глядел.