Оберлинский колледж был основан группой настроенных против рабства преподавателей и студентов, исключенных из духовной семинарии Лейн в Цинциннати, штат Огайо. Консервативное руководство семинарии твердо поддерживало «завещанную богом» власть хозяина над рабом, и когда была обнаружена группа семинаристов, помогавших беглым неграм переправляться через реку Огайо, то и они и их преподаватели были исключены. С помощью нью-йоркских филантропов эти люди сумели организовать небольшое учебное заведение в сорока милях от Кливленда. Первым директором был испытанный аболиционист-шотландец Джон Оберлин, и колледж назвали его именем. С момента своего основания в 1829 году Оберлинский колледж стал важным центром аболиционистской деятельности. Это было первое высшее учебное заведение в Америке, куда допускали женщин. И негров тоже, если только им удавалось добраться туда.

«Ты знаешь, что с самого зарождения Оберлинского колледжа, — писал Гаррисон своей жене, — я принимал очень близко к сердцу его благополучие; ведь слушателей семинарии Лейн привел сюда святой неукротимый дух свободолюбия, заставивший их порвать свои прежние связи…

…Оберлинский колледж сделал очень многое для помощи людям, бежавшим из южной неволи. Негров там прячут от преследователей, дают им кров, кормят, одевают, помогают им успокоиться, потом переправляют из нашей ужасной страны в Канаду. Кроме того, Оберлин участвует в других видах освободительной борьбы, и его церковь бойкотирует церкви, защищающие систему рабства…

Мне кажется, что наш приезд сюда сыграл значительную роль… Нам с Дугласом оказал радушный прием казначей колледжа Гамильтон Хилл, англичанин по национальности, прежде живший в Лондоне. Он хорошо знаком с Джорджем Томсоном и другими друзьями, которые борются против рабства… Нас посетило много людей, среди них была мисс Люси Стоун, только что закончившая здесь курс и вчера уже уехавшая к себе домой в Брукфилд, штат Массачусетс… Это весьма достойная молодая особа с чистой, как воздух, душой; она собирается посвятить себя агитационной деятельности, главным образом в пользу равноправия женщин… К сожалению, я должен отложить перо, так как экипаж уже у крыльца, мы едем в Ричфилд, где состоится большой митинг в шатре Оберлина, вмещающем 4 000 человек».

Вся эта бурная деятельность подорвала силы Гаррисона, и он в конце концов свалился.

Первое собрание в Кливленде было организовано в часовне адвентистов, но она не вмещала всех желающих, и сотни людей остались на улице. В тот же день устроили повторное собрание, на этот раз в большой роще, чтобы все могли послушать. Накрапывал дождь, но никто не обращал внимания. А на следующее утро Гаррисон был не в состоянии открыть глаза. Качаясь как пьяный, он попытался сесть. Дуглас, напуганный его видом, подбежал к постели.

Врач приказал Гаррисону отлежаться несколько дней. А через час был назначен отъезд в Буффало, и снова Гаррисон настоял, чтобы Дуглас ехал без него.

— А я к вам потом присоединюсь, — с усилием выговорил он.

Гаррисон не приехал в Буффало. Дуглас один провел все собрания и в Буффало, и в Ватерлоо, и в Уэст-Уинфилде. Уже не на шутку встревоженный Дуглас прибыл 24 сентября в Сиракузы. Там его ждало письмо: Гаррисон был серьезно болен, теперь поправляется и скоро приедет в Буффало. У Дугласа отлегло от сердца. Он поехал в Рочестер, где провел с огромным успехом многолюдные собрания.

Несколько дней Дуглас прожил в имении Джеррита Смита в Питерборо. Только там он понял, до чего он устал. Комнаты старинного дома с высокими потолками и дубовыми панелями на стенах позволяли забыть шум и суету предшествовавших недель. Он отдыхал в глубоком кресле, протянув ноги к камину. Но душа его была далеко не спокойна. Теперь, один на один со своим другом, Дуглас был невесел. Джеррит Смит тоже молчал, поглаживая пальцами высокий бокал с хересом.

— Слушали они внимательно, — заговорил, наконец, Дуглас, — и народу было полным-полно. Когда я кончил, все аплодировали.

Джеррит Смит кивнул.

— Ну и что? — В голосе Смита звучал тот вопрос, который не шел у Дугласа из головы.

Дуглас долго не отвечал, потом молвил неторопливо:

— Убеждать их не надо: народ понимает всю несправедливость рабства.

Смит снова кивнул. Дуглас нахмурился.

— Так разве не достаточно только осудить рабство?

Джеррит Смит пригнулся к нему.

— Осуждение — это то, чего мы добиваемся, — сказал он. — Но даже сами вы при всем вашем осуждении рабства не посмеете отнять у рабовладельца его собственность. А тому и дела нет, его ничуть не беспокоит, что какие-то люди к северу от реки Огайо носятся с вами и аплодируют вам. Это его просто смешит. Но ему будет все-таки не до смеха, если все те, кто кричит вам «ура», пойдут к избирательным урнам. Осуждение рабства тогда возымеет силу, когда оно будет подкреплено избирательными бюллетенями!

Тени сгущались. В комнате долго стояла тишина.

— Есть один человек в Спрингфилде, вы, наверно, о нем слышали, — после паузы заговорил Джеррит Смит, — его имя Джон Браун…

В этой беседе Дуглас в первый раз услыхал о Джоне Брауне.

Когда был учрежден Оберлинский колледж, Джеррит Смит даровал ему обширную территорию в штате Виргиния. Небольшая группа руководителей колледжа не знала, что делать с этим даром. А год спустя сын одного из попечителей колледжа, молодой Джон Браун предложил размежевать эту землю за скромную плату, но при условии, что ему продадут небольшой участок, на котором он поселился бы со своей семьей.

— Браун объяснил, — продолжал рассказывать Смит, — что намерен организовать там школу для местных негров и белых бедняков.

Границы земельных участков в Виргинии были в хаотическом состоянии, так как всюду незаконно жили переселенцы, и попечители Оберлинского колледжа ухватились за предложение Брауна. Так Джон Браун очутился в Виргинии, увидел ее тучные плодородные земли, расстилавшиеся к западу до самого Голубого хребта, окутанного туманом. Владения Оберлинского колледжа лежали примерно на двести миль к западу от Харперс-Ферри, у подножья гор и вдоль долины реки Огайо.

— Он писал нам, что местность соответствует его ожиданиям, а жители даже превзошли его ожидания. — Смит рассмеялся добродушным смехом.

Дальше он рассказал, что к лету 40-го года работа была закончена, и Браун выбрал себе участок. Славный холмистый кусок земли возле ручья, с хорошим лесом и сахарной плантацией. В августе попечительский совет Оберлинского колледжа вынес решение: «Уполномочить Экономическую комиссию выполнить все необходимые формальности по передаче во владение брату Джону Брауну из Хадсона одной тысячи акров принадлежащей нам земли в Виргинии на условиях, согласованных путем переписки между ним и комиссией».

— И вдруг, — Смит выразительно вздохнул, — переговоры сорвались. Паника на бирже опрокинула все планы. Шерстяная торговля, которую завел Браун, потерпела крах, а через два года он обанкротился. Он подписал векселя за какого-то друга и угодил в тюрьму. После освобождения он вошел в компанию с неким Перкинсом — занялся с ним овцеводством. Перкинс взял на себя заботу о кормах и зимних помещениях, Браун — уход за овцами. — Несколько минут Смит молчал, попыхивая трубкой. — Мне кажется, ему нравились пастушеские обязанности. Во всяком случае, за эти долгие дни и бесконечные ночи вдали от людей он разработал план поставки дешевой шерсти непосредственно потребителям.

Теперь у него большая лавка в Спрингфилде, штат Массачусетс. Говорят, что он честно набивает тюки — они у него круглые, плотные, один в один, как из машины. Но фабриканты Новой Англии бойкотируют Джона Брауна. Он играет не по правилам, и они стараются за то выжить его с рынка. В самом деле, у этого Брауна свои собственные правила. Он заявляет, что ему предназначено выполнить какую-то миссию. — Смит долго молчал, потом печально договорил — Мне очень жаль, что я теперь лишен возможности подарить ему тот горный участок. Мне кажется, что именно с этим участком были связаны его планы…