А ведь в Триане живут не только бандиты; есть там и ремесленники, и торговцы, которые, впрочем, проклинают каждую минуту своей жизни и мечтают перебраться на другой берег реки. Есть в Триане и дети - с язвами на коленях, кишащими червями, но при этом даже не перевязанными. А впрочем, о трианцах можно много чего сказать, но надо отдать им должное: к детям они относятся намного лучше, нежели севильцы. На западном берегу Бетиса вы не увидите младенца, подкинутого к дверям церкви, а то и просто брошенного на съедение собакам. И, хотя здесь, как и в Севилье, дети тоже страдают от голода и кожных заболеваний, однако никто не ходит голышом.
В основном город застроен одноэтажными лачугами, громоздящимися вдоль узких кривых улочек. Домишки наползают один на другой, создавая непроходимый лабиринт переулков, тупиков и мертвых петель, из которых невозможно выбраться, если не знать дороги. Случается, что даже местные жители долго блуждают, заплутав в лабиринте переулков. Конечно, ни один альгвасил не сунет туда даже носа.
Ночью Триана превращаются в темные непроходимые джунгли. Сеть узких улиц становится огромной паутиной, в центре которой стоит ничем не примечательный дом, где живет Мониподио, Король воров. Каждому, кто здесь бывал хоть раз, хорошо известно, что на самом деле его дом состоит из нескольких домов, стоящих вплотную друг к другу; в них были сломаны внутренние перегородки, а также разделяющие их внешние стены, так что теперь объединенный первый этаж этих строений представлял собой огромный зал, где Мониподио установил деревянный трон. Во всей округе не было человека, столь влиятельного. Никто из тех, кто не принадлежал к воровскому братству, не смог бы попасть внутрь.
Каждую ночь Мониподио спускается вниз из своих личных покоев, расположенных на верхнем этаже, и принимает гостей. На этих приемах всегда вдоволь еды, а также вина. Здесь вам и дымящееся жаркое из рубцов и почек, и речные раки, и зайцы, зажаренные на вертеле в одном из трех каминов, и нарезанный крупными кусками поросенок, плавающий в масле. Эти застолья редко включают в себя более сотни человек, но и меньше пятидесяти никогда не набирается. Ночные пиршества начинаются в тот час, когда добропорядочные севильцы ложатся спать у себя дома, накрепко заперев двери. Здесь бандиты хвастаются своими недавними подвигами, разрабатывают планы новых грабежей и подводят итоги.
Когда же наступает час, когда кушанья съедены, ближайшие планы обсуждены до мельчайших подробностей, а все косточки ближних и дальних знакомых многократно перемыты - вот тогда столы и стулья отодвигаются прочь, чтобы освободить место для диких, жутких, отвратительных плясок. Кто-то терзает многострадальную гитару, у которой не хватает струн, другой принимается стучать пустыми раковинами, словно кастаньетами, а третий вовсю трясет пустую бутылку, в которую заранее накидал камешков и обглоданных костей. В центр круга выходят шлюхи и начинают отплясывать чувственное фламенко. Иные даже задирают платье, показывая голый зад или выставляя на всеобщее обозрение грудь, а зрители восторженно ревут, несмотря на то, что многие из них лицезрели этих девиц в еще более откровенном виде. Иные, вконец обезумев, начинают даже завывать, подобно стае волков, что упивается своей безграничной властью над целым лесом. И все собравшиеся в этом доме точно знают, что они-то и есть настоящие хозяева Севильи.
Но вот уже которую неделю здесь не слышно музыки. Не стало и соленых шуток, и вместо похоти в глазах пирующих поселилось глухое угрюмое подозрение. Меньше стало еды, и намного тише звучат теперь голоса бандитов, которые глухо переговариваются друг с другом о том, что давно уже не дает им покоя. Они хорошо помнят, что сделал Мониподио с одним из них, когда тот осмелился спросить у него, что тот намерен делать с Черными Призраками. Пятна его крови до сих пор темнеют на плитах пола.
А вот и он сам - восседает на своем троне, чуть в стороне от общих столов, за которыми расположились подданные. Король едва прикасается к пище, которую предлагают ему наложницы, неотрывно глядя на огонь потерянным взглядом. Глаза его так глубоко ввалились, что глазницы кажутся пустыми. Его фигура настолько неподвижна, что он мог бы показаться мертвым, если бы не побелевшие костяшки пальцев, сжимающие рукоять кинжала. Но он не знает, на кого направить этот кинжал, и это просто убивает Мониподио.
Всё началось после того, как до них дошла весть о смерти Сундучника. Тело скупщика краденого обнаружили на следующее утро двое карманников - из тех, что воровали у ротозеев на площади золотые цепочки и медальоны. Они, как всегда, постучали в дверь, но та оказалась открыта, явив взору воришек картину ночного погрома, и те в ужасе бросились обратно в Триану.
Эта история до крайности разозлила Мониподио, решившего поначалу, что это - дело рук конкурирующей банды или происки кого-то из его подчиненных. В течение нескольких часов бандит допрашивал обоих карманников, подкрепляя свои вопросы чувствительными ударами, чтобы вытрясти из них правду о случившемся, но так и не узнал ничего нового - кроме того, что те и так уже рассказали. Потом устроил взбучку кое-кому из своих людей, но это тоже ничего не дало. Никто ничего не знал.
Конечно, и прежде случалось, что кто-то посягал на авторитет Короля, но для таких ситуаций у него всегда имелось безотказное средство: убивать всех подозрительных, пока не доберется до виновника. Однако на сей раз все оказалось далеко не так просто. Следующей ночью, после того, как ограбили дом Сундучника, кто-то напал на парочку фальшивых монахов. Утром их обнаружили связанными по рукам и ногам возле фонтана, неподалеку от Масляных ворот. Они были раздеты догола, но при этом живы.
Эти мошенники использовали весьма распространенный в те времена трюк. Переодевшись монахами, они по утрам бродили по улицам, обещая молиться за умерших родственников. Иные, особенно те, кто недавно похоронил близких, и впрямь бросали им из окон медяки; зато другие швырялись камнями и выплескивали им на головы содержимое ночных горшков. Но так или иначе, фальшивым монахам всё же удавалось собрать свою долю медяков, и они почти никогда не возвращались домой с пустыми руками. Так бывало всегда - за исключением минувшей ночи, когда, по их словам, из темноты возникли неизвестные злодеи и оглушили обоих ударом по голове. У одного из них на шее болталась табличка, которую тем же утром принес Мониподио один из его телохранителей. Глаза короля налились кровью; хриплым от бешенства голосом он объявил, что каждый, кто посмеет повторить то, что написано на этой табличке, в скором времени окажется на дне реки с вырезанным языком.
Однако следующей ночью произошло не одно, а сразу два нападения. Во-первых, кто-то разгромил мастерскую "апостолов" - подпольных слесарей, изготовляющих отмычки для воров-домушников и ключи, отпирающие замки сундуков и шкатулок. А час спустя какие-то темные личности ворвались в дом, где расположился притон дасиев - похитителей детей, за которых потом требовали выкуп с богатых родителей.
Мониподио допрашивал свидетелей до посинения. Все они описывали злодеев примерно одинаково: люди в черном, возникшие из ниоткуда. Сильные руки, проворные шпаги, клинки у горла жертв. Совершенно безмолвны. И никого не убивают - за исключением Сундучника, хотя похитителям детей они устроили изрядную трепку. Кое-кто утверждал, что злодеев сопровождает громадное двухголовое чудовище, другие говорили, что это обычный негр - правда, огромного роста. И больше - никаких примет, поскольку первое, что делают налетчики - швыряют на пол светильники и гасят свечи ударом ладони. Затем они в полном молчании совершают свое черное дело, а потом исчезают - столь же внезапно, как и появились.
И каждый же раз оставляют табличку с одной и той же фразой:
ГОСПОДСТВУ
МОНИПОДИО
ПРИДЕТ КОНЕЦ
Бандит как мог старался держать это в тайне, но в конце концов о табличке прознали. Люди шептались за его спиной, потому что не могли напрямую попросить о помощи. Отказ Короля признать происходящее перед лицом своих приспешников был дурацкой ошибкой, в результате которой число нападений только увеличилось. Воровское братство окрестило загадочных незнакомцев Черными Призраками. И как любой кошмар, которому присвоили имя, он начал жить собственной жизнью.
