Я должен считать себя волжанином, хотя и родился на севере, в городке Вельске Вологодской губернии. Но с 11-месячного возраста и до 17 лет я прожил в Самаре.

Мой отец служил в Удельном Ведомстве, и его первым местом службы был г. Вельск. По всей вероятности, молодым читателям нужно будет пояснить — что такое Удельное Ведомство. Оно входило в состав Министерства Двора, и в его ведении находились многочисленные имения и предприятия, доход с которых обеспечивал уплату по цивильному листу содержания Государя и его семьи, а также всех Великих Князей и Великих Княгинь. Само Удельное Ведомство было на Литейном проспекте в Санкт-Петербурге. В здании была домовая церковь, которую очень любили петербуржцы, и представители столичной знати обыкновенно венчались в этой церкви. Так как Ведомство было основано при Императоре Павле Первом, то чиновники его носили нагрудный знак с белым мальтийским крестом, так же как и окончившие Пажеский Его Величества Корпус. В провинции Удельное Ведомство имело округа. Такой округ был и в Вельске, так как Ведомство владело сотнями тысяч десятин лесов в Вологодской, Вятской и Архангельской губерниях и получало большой доход от продажи лесов. Лесоводство велось уже в те времена весьма планомерно, и лес вырубался на делянках, достигая 60-летнего возраста.

Другие округа в Казани, Самаре, Москве, Киеве управляли имениями, земли которых сдавались в аренду крестьянам. В ведении Уделов находились и два крымских имения Ливадия и Массандра. В последней велось образцовое виноделие, и удельные вина считались лучшими в России. В одном из своих рассказов Куприн передает смешную историю об одном из гостей, который забрался в громадную тысячеведерную бочку, опьянел там от винных паров, и с каким трудом его извлекли оттуда. В ведении Уделов было также и Мургабское Государево имение в Закаспийской области, о котором я расскажу в отдельной главе.

Итак, первым местом службы моего отца был Вельский удельный округ, где я родился весьма удачно в день именин моего отца Константина, 19 сентября. Естественно, что у меня никаких воспоминаний о родном городе не осталось, так как отца перевели в Самару и моя мать везла меня одиннадцатимесячным младенцем в возке из Вельска до ближайшей железнодорожной станции на линии Москва — Архангельск. Дело в том, что Вельск был расположен на расстоянии 240 верст от этой станции, и сообщение было возможно лишь зимой по санному пути. Летом дорога, проходившая по болотам, была вместо мостовой покрыта поперек жердями, которые под колесами прыгали, как клавиши рояля, и ехать можно было только шагом. Единственно, что я знаю со слов матери, это что в Вельске пекли замечательные шаньги, лепешки из толокна, кроме того, там была рыба нельма, по вкусу даже превосходящая стерлядь.

Таким образом, Самара является моим родным городом. Она резко отличалась от городов, расположенных вокруг Москвы, как, например, Калуга, Орел или Рязань. То были тихие города без промышленности, без экономической инициативы, без строительства. За 15 лет, в течение которых я бывал в Орле, там я не видел ни одного нового, только что выстроенного дома, кроме гостиницы «Берлин», переименованной при начале войны в «Белград», принадлежавшей будущему гетману Украины Скоропадскому. Другое дело Самара. Там городское строительство шло усиленным темпом. Несколько банков выстроили свои импозантные здания на главной Дворянской улице. Хозяйственное значение Самары подтверждалось тем, что Государственный банк имел там не отделение, а контору. Этим Самара приравнивалась к Киеву, Харькову и другим крупным городам. Начиная со второго десятка лет нынешнего века Самара была выбрана как один из центров военной промышленности. В 5 верстах к северу от Самары была выстроена так называемая трубочная фабрика, изготовлявшая дистанционные трубки для артиллерийских снарядов, а на другом берегу речки Самарки, около станции Кряж, были выстроены большие пороховые заводы.

В Самарской губернии было мало дворян-помещиков, но в Самаре нарождался новый класс русского общества, класс деловых людей, торговцев, промышленников и землевладельцев. Они составляли отдельную группу в самарском обществе. Приведу несколько имен: Аржанов, братья Шихобаловы, Соколов, Башкиров, Курлин, Сыпины, Хохлачевы. У некоторых из них были в Самаре большие паровые мельницы. У коммерц-советника Аржанова было 200 000 десятин земли в Новоузенском и Николаевском уездах. О масштабах сельского хозяйства можно судить по следующему. На юге Самарской губернии был так называемый Бенардакинский хутор в 90 000 десятин, приобретенный Мальцевыми. Я лично видел, как там поднимали жнивье. По клину в 5 верст длиной и в версту шириной шло 200 плугов с четырьмя верблюдами в каждом. Аржанов был награжден званием коммерц-советника, потому что выстроил образцовую больницу для Общины Красного Креста, которая обошлась ему в 600 000 рублей.

Своему хозяйственному росту Самара была обязана нескольким обстоятельствам. Она лежала на перекрестке и была перевалочной станцией двух великих путей: реки Волги и железной дороги, которая уходила до Владивостока и у станции Кинель ответвлялась на Ташкент и весь Туркестан. Вторым выгодным обстоятельством было то, что Самара была центром хлебного района. Начиная с ноября, когда устанавливался санный путь, улицы Самары, ведущие к двум элеваторам и многочисленным амбарам, были забиты санями-подводами с хлебом. Бывали дни, когда приходило до десяти тысяч подвод. Все они направлялись на Сенную площадь, которая кончалась крутым обрывом к реке Самарке. Там на протяжении версты под обрывом были выстроены четырехэтажные деревянные амбары. Верхний этаж был на уровне обрыва у Сенной площади. Подводы по мосткам прямо подъезжали к амбару и ссыпали зерно вниз. Внизу же на берегу Самарки находились подъездные железнодорожные пути и пристани на реке для погрузки хлеба в баржи. Техника, конечно, была в те времена весьма примитивная, и десятки тысяч пудов перебрасывались грузчиками вручную. У меня сейчас стоят перед глазами ражие грузчики с мешками, сшитыми в виде шишака, покрывающего голову и плечи. Эти люди вскидывали на плечо мешок с мукой в пять пудов и легко шли с ним по одной доске, перекинутой с берега на баржу. Походка у них была эластичная, ритмичная, и доска сильно пружинила под их шагами.

Трудно себе представить, до каких размеров было развито пассажирское движение по Волге 70 лет тому назад. Ежедневно в Самаре в навигацию проходило вверх и вниз по Волге примерно по десяти пароходов. Конкурировали общества «Кавказ и Меркурий», «Самолет», «Пароходное общество по Волге» и «Купеческое общество». У ряда обществ было по два парохода в день вверх и вниз по реке. Я еще застал в Самаре два парохода по американскому образцу, то есть с кормовым громадным лопастным колесом. Они были такими, как описывал Марк Твен, и звались «Ориноко» и «Миссисипи». Остальные пароходы и буксиры имели лопастные колеса по двум бортам. Только перед самой войной «Самолет» построил первые винтовые пароходы, назвав их именами Великих Княжен — «Ольгой» и «Татьяной». Все пароходы были белые, кроме пароходов «Самолета». Те были розовые. Благодаря сравнительной близости Баку топливом на пароходах была нефть. Пароходы были двухпалубные. На верхней палубе были рубки, рестораны и каюты для пассажиров первого класса и второго класса. На нижней палубе были помещения третьего класса. Кормили на пароходах очень хорошо, и в Самаре был обычай ездить вечером обедать на них. В Нижнем Новгороде было еще два крупных пароходства: Анны Кашиной и братьев Каменских. Эти пароходы ходили по Каме.

При поездке по Волге вас поражала интенсивность движения. Почти непрерывно вы встречали пароходы или бесконечные по длине плоты, сплавляемые по течению, или мимо вас как лебедь проплывала беляна: искусно сложенная из пиленого леса баржа с избушкой наверху. Белянами их стали называть за блестящий бело-желтый цвет их дерева. По сравнению с Волгой американские реки Гудзон и Делавер, и даже залив Чесапик Бей, поражают своей пустынностью. По Волге ходили караваны баржей, и нам, мальчишкам, непременно хотелось встретить самый мощный буксир, носивший таинственное название «Редедя Князь Касожский».