Вскорости прибыли и книги. С возов были сняты большие ящики из неструганого дерева, и их тут же начали разгружать. Полковник велел вынести из библиотеки полюбившиеся нам за зиму табуретки, и теперь повсюду высились стопками книги. Шкафы были уже изготовлены и стояли по стенам. Когда полковнику было недосуг, так как повсюду требовался его глаз, я разбирал книги и расставлял их в должном порядке. Я уже и сам был не прочь завести такую библиотеку. Взбираясь на изготовленную по заказу двойную стремянку с обернутыми сукном ножками, чтобы не поцарапать пол, я расставлял книги, подбирая их в том порядке, какой диктовался целесообразностью и существом дела. Маргарита снизу передавала мне том за томом. Мы записывали, где что стоит, чтобы книгу можно было легко отыскать и в дальнейшем судить по записям о составе библиотеки в целом, а также о месте каждой книги в отдельности. Как только в шкафах будет наведен порядок, полковник хотел обставить библиотеку изящной мебелью: добротные мягкие кресла, большой стол под лампу — да и все прочее, в чем возникнет нужда, чтобы следующую зиму снова дружно встретить среди книг у уютно потрескивающего большого камина.
Маргарита развесила у себя еще и новые картины и гравюры. Она подводила меня к своим любимым пейзажам и объясняла, что ее восхищает здесь или там.
С приближением теплых дней, когда холмы оделись ярко-зеленой муравой, но на фруктовых деревьях еще не набухали почки и только низенький кустарник вдоль ручьев, а также бузина и верба покрылись мелкими листочками и барашками, в доме состоялось торжество закладки краеугольного камня. Присутствовали примерно те же лица, что и прошлый раз, когда дом подводили под крышу и плотник произнес свое традиционное заздравие. Под главным подъездом, который через вестибюль ведет в зимний сад и оттуда в коридор, куда выходят покои полковника и Маргариты, приподняли мраморную плитку, прикрывавшую тайник. Под ней оказался высокий мраморный ковчежец, закрывавшийся толстой стеклянной крышкой. Когда крышку сняли, открылось полое пространство, куда предстояло сложить памятные вещи. Изнутри ковчежец был облицован стеклом, предохраняющим от гниения. Сюда поставили бутыль, из которой наливал вино плотник, произносивший заздравие. В бутыль вложили золотые и серебряные монеты, бывшие у нас в ходу, все последней чеканки, а с ними — специально выбитый для этого случая квадратный золотой с обозначенном годовщины закладки. В эту же бутыль был вложен пергаментный свиток с указанием обстоятельств, сопутствовавших закладке. Бутыль была закупорена стеклянной пробкой и запаяна в горлышке. Когда ее вставили в тайник, некоторые присутствующие добавили от себя кое-какие вещицы, либо взятые из дому с этой целью, либо только сейчас пришедшие на ум. Тут были книга, колечко, фарфоровая чашка, ключик для завода часов, исписанные листки бумаги, а кто-то бросил розу, которую, по-видимому, привез с собой из оранжереи. Девушки побросали туда же свои ленты, — пусть неведомые потомки узнают, какой наше время придерживалось моды по этой части. Когда все было вложено, ковчежец закрыли плотно пригнанной стеклянной крышкой, и обвели на стыке густой цементной опояской, которая, застыв, не пропускает ни воздуха, ни дождя, ни испарений. На стеклянную крышку наложили мраморную плитку, плотно входящую в пазы мраморного ковчежца, и тоже залили швы цементом, а сверху накрыли обычной каменной плиткой, какой вымощена площадка и дорожка, огибающая двор, дабы ничто не указывало на место, где замурован краеугольный камень.
По окончании церемонии присутствующие перешли в зимний сад, где гостям было сервировано угощение. Зал был декорирован растениями, какие уже имелись в доме этой зимой, а там, где их не хватило, промежутки заполнили первой весенней нежной зеленью. Посреди зала стоял большой стол с вином и закусками. Старенький зиллерауский священник благословил трапезу, после чего, кратко коснувшись события, которое сегодня собрало здесь гостей, испросил у господа благословения этому дому и его обитателям. В заключение он обратился к гостям с призывом и впредь сохранять то миролюбивое и дружественное расположение духа, с каким они сегодня прибыли на это торжество. Под оживленные разговоры гости отдали дань угощению и стали постепенно расходиться — кто раньше, кто позже. Когда же и последний гость простился с хозяином и он остался один со своей челядью, слуги вынесли из помещения все лишнее и привели его в обычный вид. Я уехал сразу же после проповеди, так как меня призывали неотложные дела, и обо всем прочем знаю из рассказов Маргариты и полковника. И на этот раз подумали о бедноте, но, пожалуй, с большим толком, чем в предыдущий. Зима была на исходе, не всякий мог с запасами прошлого года дотянуть до следующего урожая, и полковник распорядился негласно снабдить особо нуждающихся необходимым подспорьем.
Мне думается, полковник для того устраивает празднества, вроде здесь описанных, чтобы установить добрые отношения с соседями, показать, что как сам он исполнен искреннего к ним расположения, то и ждет от них того же. После праздника закладки в доме снова зажили уединенно и тихо, и тишина эта уже ничем не нарушалась. Правда, в усадьбе жили рабочие, они были нужны полковнику для всевозможных поделок, без которых стройка не может считаться законченной. Проживала тут и многочисленная челядь — кто обрабатывал поля, кто выполнял домашние работы. Я снова отдал полковнику своих людей, на сей раз даже без его ведома. Сам я почти свернул у себя работу. Не важно, я еще молод, я все успею наверстать, тогда как полковник стар, устройство дома доставляет ему радость, так пусть же она освещает остаток его дней.
Не слышно было, чтобы кто-то к ним приходил или чтобы они кого-то ждали; и только я с наступлением чудесных весенних дней, освобождавших меня от доброй части моих обязанностей, почти каждодневно у них бывал, к обоюдному, как мне сдается, удовольствию. Ибо стоило мне в силу непредвиденных обстоятельств пропустить день, то ли задержавшись в пути до поздней ночи, то ли засидевшись за книгами или предаваясь размышлениям, когда меня беспокоил особенно тяжелый больной и я боялся совершить ошибку, — как полковник посылал узнать, здоров ли я и не приключилась ли со мной какая напасть. Я всегда подробнейшим образом докладывал ему о своих затруднениях. И только одно причиняло мне серьезное беспокойство: с некоторых пор полковник почти совсем перестал ко мне бывать, тогда как раньше заглядывал часто, а иногда и с Маргаритою, и интересовался всеми моими делами и начинаниями. Бывало, отец и дочь подолгу простаивали перед моим большим аптечным шкафом, расспрашивая меня о том или другом лекарстве, — каковы его преимущества по сравнению с другими, схожими, как оно действует и чего от него ждать, и мне доставляло удовольствие отвечать на их вопросы. Так же охотно слушали они рассказы о моих пациентах, как кто себя чувствует и что я намерен предпринять в отношении его дальше. Полковник иной раз даже просил дать ему почитать о той или другой болезни и ревностно вникал в указанные строки. Со свойственной ему прямотой он как-то объяснил мне, почему они с дочерью перестали меня посещать, — это чтобы не говорили, будто он прочит за меня дочь, такие слухи, мол, уже носятся. Когда же я возразил, что в таком разе и мне не следует к ним приходить, как бы не стали болтать, что я бываю у них на правах жениха, то он ответил: «Ну и пускай говорят, в этом нет ничего предосудительного».
Итак, я ежедневно поднимался в Дубки — только бы позволяли мои обязанности да перепадали свободные часы. Для нас началась несказанно счастливая пора, поля мои стояли в цвету, то же самое поля полковника, и это доставляло нам огромную радость. Я как-то показал Маргарите моих вороных, так как уже начал выезжать на них, и она пришла в восторг от этих чудесных созданий, таких стройных и красивых, таких юных и веселых, и вместе с тем послушных и кротких. Мы подолгу бродили с ней по полям и лесам. Я называл ей каждый встречавшийся нам цветок, вплоть до самых маленьких и невзрачных, глядящих на мир единственным крошечным глазком и теряющихся в своей немудрящей листве. Маргарита дивилась тому, что даже такую крошку я умею назвать, и я объяснил ей, что все в природе имеет свое название, будь то самые малые незаметные цветики или пышные, горделивые цветы в наших садах. И так как она просила научить ее этим названиям и показывать ей все известные мне цветы и растения, то я исполнил ее просьбу. Я называл ей цветы, растущие в наших краях, и показывал их в пору цветения, а также учил ее различать семейства, к коим они принадлежат по своим особенностям, и пояснял, в каком изумительном порядке все существует на земле. Мы собирали охапки растений и относили их домой, а иные засушивали и сохраняли. Я сообщал ей название каждого растения, и какую оно ведет жизнь, и какое предпочитает общество, а также многое другое, известное людям о цветах. Она слушала внимательно, запоминала особенности каждого растеньица, а потом все мне пересказывала и даже рассуждала о том, как часто бывает, что маленький неказистый цветочек, который смиренно прячется в траве и которым она раньше пренебрегала за простоту, — как часто он милее и красивее тех пышных красавиц, что расцветают в наших садах и кичатся своей величиной и окраской. Но я называл ей не только растения, а и камни, и разновидности почвы, и попадавшиеся в них вкрапленники; ибо все это я не только с увлечением изучал, а потом повторял по книгам, — но и углубил свои познания, с тех пор как вернулся на родину и зажил в этом мире. Я любил его, как ту среду, какой требует мое призвание. Маргарита поставила у себя перед окном в первой комнате черный гладкий столик, куда складывала камешки, осколки и другие минералы и снабжала их ярлычками.
