Мы частенько беседовали с Мартином о том, что долго так продолжаться не может, что я не смогу поспевать пешком во все концы, куда меня призывают больные, что это берет много сил, а ведь их потребуется еще больше, так как круг моей деятельности все расширяется, — вот и разрывайся как знаешь! Лечить больных прямая моя обязанность, а многих ли я успею посетить, гоняя весь день пешком?! К тому же помощь должна быть своевременной, а в подобных условиях легко и опоздать, — пожалуй, придешь на место, когда ты уже не нужен. Мартин советовал обзавестись небольшой повозкой и лошадью, чтобы по возможности пользоваться проезжими дорогами, — ведь и тогда на мою долю останется немало тропинок, по которым придется шагать пешком или карабкаться в гору. Я отвечал ему, что покамест мне негде держать лошадь, ни даже маленькую повозку, надо еще потерпеть. Со временем, если бог благословит мои труды и люди почтят меня своим доверием, я непременно обзаведусь выездом, чтобы не отказываться от дальних дорог и повсюду поспевать вовремя.
— Доктору не вредно и побегать, — отозвался на это разносчик Йози, присутствовавший при нашем разговоре, — ему не занимать стать молодости и здоровья. Когда я таскаюсь со своим коробом бог весть в какую даль, я то и дело встречаю его в поле и лесу и вижу, как он бодро мерит шагами версты, опираясь на свою палку.
— Что ж, бродить по лесам и полям для меня удовольствие, не спорю, — отвечал я. — Живя в городе, я не переставал удивляться людям, что вечно торчат в душных комнатах или лавках и только вечерами выходят в чахлый палисадник, считая, что это они отдыхают и набираются сил. Но когда тебя подхлестывает беспокойство, помогла ли больному микстура, которую ты вчера назначил, да не стало ли хуже другому, что опять за тобой присылал, и грызет мысль, что, пока ты шагаешь по лесам и полям, тебя на противолежащем холме ждет и третий больной, а по возвращении преследует воспоминание, что одного из тех, кто сегодня рассчитывал на твой приход, тебе и вовсе пришлось обмануть, да притом сверлит в голове: загляни скорее в книгу, не ошибся ли ты, то ли прописал, что нужно, — тогда эта беготня солоно тебе достается, не говоря уж о том, что усталая голова хуже варит, чем свежая и отдохнувшая. Но ничего не значит, ничего не значит, какое-то время придется потерпеть; как вы и сказали, Йози, сил у меня пока хватает, мне часто довольно камня, или поваленного дерева, или даже просто взгляда в лесную даль и ширь, чтобы почувствовать прилив бодрости. Помните, Йози, как мы сидели рядом — я и вы с вашим коробом, — вы еще столько мне всего порассказали! К тому же бывает у меня и время для роздыха. Недели две тому назад, когда со здоровьем в нашей стороне обстояло на редкость благополучно, мне оставалось только радоваться, что все вокруг цветет и что есть у меня досуг начертить предметы, которыми я собираюсь обзавестись, и что я могу просто стоять и глядеть на полевые работы, — мне даже недоставало обычной беготни, и я гулял часами, особенно в дубовой роще, где такие красивые деревья, каких, пожалуй, не найти во всей округе. Я даже приглядел на опушке чудесную поляну, где хорошо бы построить дом, да вывести окна против пустоши, что Мейербах расчищает под пашню, и против лесистого косогора, где стоит наша хижина, и с видом на поля, что позади ее поднимаются к Дюршнабелю и сосновому бору.
Так говаривал я в то время, и мои собеседники соглашались со мной.
Каурая лошадка ротбергского трактирщика была мне хорошо знакома. Первое время после возвращения из Праги мне не раз случалось на ней ездить, да и потом, когда практика моя расширилась и мне предстояла неблизкая дорога, я посылал Томаса к кузену Мартину с просьбой заложить для меня каурого. У нас в семье называли Мартина кузеном — он и в самом деле приходился нам сродни, как говорится, седьмая вода на киселе. Отцу доставляло удовольствие, когда трактирщик называл его кузеном, а теперь это как будто нравилось и трактирщику.
Когда готова была конюшня, которую я заложил еще осенью, я спустился к кузену Мартину узнать, не продаст ли он мне каурого. Мартин охотно согласился, мы договорились о цене, и конь со всей сбруей и прочими принадлежностями был доставлен работником наверх, в нашу новую конюшню. А вскоре прибыла из Пирлинга заказанная мною повозка и заняла свое место в пристройке. Так обзавелся я выездом, в котором самостоятельно, в одиночестве стал колесить по горным дорогам и уже на собственном опыте мог судить, насколько они стали лучше. В повозке предусмотрел я карманы, где помещались мои книги, инструменты, а также другие предметы, которые могли мне понадобиться в пути. Посередине сидел я сам и правил. К тому времени, как выпал снег, лег на дорогах и устоялся, были изготовлены для меня сани. Как часто в эту первую зиму, когда бушевала вьюга и в лесных буераках наметало сугробы с дом вышиной или же когда стоял сильный мороз и звезды так ярко горели в небе, что самый их свет как будто замерзал, Томас, встретив меня у дверей, забирал каурого, чтобы промять его вокруг хижины, прежде чем завести в конюшню. Сестра Катарина, поджидавшая меня в горнице, где красным огнем полыхал светец и печь распространяла благодатное тепло, помогала мне снять заиндевелую шубу и, затеплив свечу, провожала меня в мою комнату, где весело потрескивали в печи еловые дрова или медленно рассыпалось жаркими угольями подкинутое напоследок буковое бревно. Я так люблю глядеть на яркое пламя, что приказал прорубить в печи широкое окно и забрать его тонкой металлической решеткой. Люция стряпала, а отец, поскрипывая подошвами по насту, обходил дом, чтобы принести из каретника вещи, которые я возил с собой в санях. Я переодевался в удобное домашнее платье и коротал вечер в кругу родных.
Практика моя все расширялась. Я принимал у пациентов их нехитрые дары, с бедных же ничего не брал, разве только какую мелочь, зная, что они легко могут ею поступиться, тогда как отказом я рискую их обидеть, с людей же состоятельных брал больше. И так, незаметно, с благословения божия, достатки мои возрастали.
К весне я приобрел у Аллерба изрядный участок земли и поля, лежащий за нашей хижиной и, если смотреть с откоса, уходящий вдаль ровной гладью. Так как там, внизу, несравненно теплее и более защищено от ветра, а по равнине разбросаны деревья, я решил построить здесь дом, в котором располагал основаться на всю жизнь. Зиму провозился я с чертежами, стараясь представить свой проект как можно отчетливее и чище, чтобы строителям легко было в нем разобраться, и уже этой весной частично приступил к постройке, наметил число и расположение комнат и запасся строительным материалом. Для отца и сестер я тоже предусмотрел несколько уютных светелок.
У Грегордубса имелось двое жеребят, между ними было всего лишь несколько дней разницы — оба чисто вороные, без единого белого волоска. Пока что преобладала у них рыже-чалая шерсть, но оба со временем обещали стать вороными с лоснящейся черной шерстью. Я купил этих жеребят, чтобы хорошенько их выходить. Томасу я принанял помощника и поручил обоим присматривать за жеребятами, с тем чтобы кормежкой и всем прочим руководить самому. На лето я пристроил для них временное стойло, а к зиме хотел подумать о чем-то более основательном.
За лето удалось мне изрядно продвинуть постройку дома. Я решил, исходя из общего плана, в первую очередь полностью отделать комнату для себя, чтобы въехать в нее к зиме, а также построить конюшню для трех лошадей, каретник для повозки и санок и все необходимые подсобные помещения. Уже к осени все это было готово.
Но еще до наступления зимы скончался батюшка, а следом за ним и обе сестры. Все мои усилия помочь им были тщетны. Добрая моя Катарина умерла последней.
Наша хижина опустела. Я не мог ее видеть, не мог перешагнуть ее порог.
Хоть я и знал, что стены еще не просохли и что сырость может мне повредить, я приказал перенести все мои вещи в новую усадьбу. Лошадей перевели в конюшню рядом, и с ними переехал Томас; второго работника я оставил в старой хижине присматривать за коровами и теленком, которого мы начали выращивать. Их следовало бы продать, находились и покупатели, но у меня не хватило духу расстаться с ними. Я взял в услужение женщину, которая должна была для нас стряпать. Спала она в каморке рядом с временной кухней. Днем, пока я был в разгоне, я поручил топить все пригодные печи, окна же и двери велел держать открытыми. По ночам я повсюду, где кто-нибудь спал, велел ставить большие тазы с поташом: мы сперва его калили, а потом остужали, чтобы он впитывал испарения сырых стен.
