Беда лишь в том, что в большинстве случаев их представители лишены капиталов и своими силами не смогут  поднять бездоходного дела. Прилив капиталов возможен  лишь из-за границы. Государству предстоит найти сложные пути, чтобы осуществить сотрудничество русской инициативы и организации с международным капиталом. Вне  охранительной национальной политики, русская промышленность и торговля будут захвачены иностранцами. России грозит участь колониальной страны. Многие считают  это неизбежным. Мы этого не думаем. Нерастраченная государственная мощь огромной страны может лечь внушительно на чашку весов, перевесив и бедность, и техническую отсталость. Тяга иностранного капитала в Россию велика; даже большевикам удается эксплуатировать неосторожных  концессионеров. Национальная  Россия может обеспечить западным капиталистам солидную прибыль и в то же время сохранить за собой руководство народным хозяйством. В формах ли смешанных  русско-иностранных обществ под государственным контролем или иначе — это дело специалистов. Была бы лишь воля отстоять национальное достояние. Не с чисто хозяйственной, но с национальной точки зрения, либеральная экономическая политика

==238

была бы в России опасна. Даже переход от государственной  Монополии  внешней торговли требует постепенности. Государство должно сохранить в своих руках значительные  возможности хозяйственного регулирования. Это «завоевание революции» переживет большевиков — отнюдь не по  доктринерски-социалистическим мотивам. Оно обусловливаются современной слабостью, чтобы не сказать больше,  русского промышленного  класса. Его малосилие в прошлом  объясняет протекционистскую политику империи.  Его разгром в революции делает разумный протекционизм  неизбежным.

    Есть и другая сфера индустриальных отношений, в которой государственное вмешательство необходимо. Это область отношений между трудом и капиталом, весьма острых  и чувствительных в послереволюционную   эпоху.  Несомненно, со стороны освобожденного капитала, как и  крестьянства и всего общества в целом, будет оказываться  огромное давление на рабочий класс: слишком естественно  желание раздавить, унизить вчерашнего «диктатора». С  другой стороны, диктатор этот не скоро позабудет хмель  своего призрачного царствования. Не в материальных утратах дело; самая грубая капиталистическая эксплуатация,  конечно, обеспечит рабочему высший уровень жизни, нежели коммунистическая. Особенно при благоприятной индустриальной конъюнктуре, которая открывается в эпоху  хозяйственного восстановления. Но обостренное, избалованное классовое самосознание будет чрезвычайно чутко ко  всякому моральному и политическому унижению. Вероятно, рабочий встретит без особого энтузиазма падение коммунистической власти. Как ни тяжела сейчас его жизнь, он  опасается худшего от контрреволюции. Вот почему государство должно облегчить ему трудность переходного времени. Отменив  пролетарское дворянство, государство не  должно допускать нового крепостничества на фабрике. Хорошо, если бы оказалось возможным сохранить большевистский Кодекс законов о труде. Освобожденная Россия должна  показать своему мятежному сыну, что для нее нет  пасынков. Как многое для русского будущего зависит от  этих первых лет! Удастся ли направить рабочее движение,  законную профессиональную и политическую акцию рабочего класса по национальному руслу, или русский рабочий  через одно поколение снова вернется в лоно III (или IV)  Интернационала? Английский  или французский путь откроется для него, зависит в значительной мере от нашего  поколения. Сейчас есть шанс, и шанс немалый: свежая память коммунистического рая. Современное поколение рабочих ни за что не пожелает вернуться в него. Ну а следующее? Историческая память так коротка. Скоро революция

==239

окрасится в легендарные, героические цвета великих воспоминаний. Тяжесть жизни, невыносимая атмосфера злобы, тоски и предательства уйдет в безвозвратное. Останется  яркий лозунг, красный флаг, серп и молот. Палачам 1793  года Франция через столетие воздвигает памятники. Она  начала героизировать их уже через 40 лет.

     Нельзя забывать, что изолированное существование нации уже невозможно. Сейчас красная Москва оказывает огромное воздействие на сознание европейского пролетариата. В будущем это соотношение  изменится в обратную  сторону. Несомненно, что послевоенная Европа все более  зависит в своей политической жизни от рабочих партий и  их вождей. Социальный вопрос не то что поставлен, а уже  практически решается. Быть может, будущий историк назовет наше время эпохой социализации. У России свои пути, на два столетия теснейшей общей жизни с Западом не  могут окончиться полным духовным разрывом.

     Будем ковать железо, пока горячо. Роль государства в  воспитании рабочего класса весьма ограниченна. Главное  выпадает на долю интеллигенции. Это мы должны приобщить красных варваров к русской национальной культуре,  показать им, что они не безродные, что они вступают в наследство великих отцов. Что Россия — им, и они — России.  Но, разумеется, эта проповедь будет действенна лишь в  том случае, если одновременно удастся удовлетворить материальные потребности, обеспечить необходимый досуг  для духовной работы. Если рабочий не будет чувствовать  себя парией в новой России.    Как ни важен в России рабочий вопрос, нужно помнить,  что есть вопрос еще более важный — не о рабочем, а о  предпринимателе: о воссоздании и развитии класса предпринимателей, без которых немыслимо экономическое —  думаю, и культурное — возрождение России. И здесь, как в  сельском хозяйстве, проблема производства доминирует  над распределением. Россия поставлена историей перед необходимостью предельного напряжения свих производительных сил. Наше время подобно петровскому. Большевизм бесконечно  углубил экономический   ров между  Россией и Западом, образовавшийся в XIX веке. Засыпать  эту пропасть необходимо во что бы то ни стало. Иначе Россия должна отказаться от великодержавства — уйти  в Азию, примириться с положением колониальной страны.

    Чуткость большевиков (впрочем, связанная с их доктриной) сказалась в обостренном внимании к проблемам техники и индустрии. Разрушители русской промышленности, они мечтают продолжать дело Витте, окарикатурив его до сталинской пятилетки. Возвращаясь к реальной политике, будем говорить лучше о «пятидесятилетке». В таких

==240

границах времени  индустриализация России перестает  быть химерой. Разумеется, мы не помышляем о превращении русского мужика в фабричного рабочего, России — в  Англию. Естественные условия и богатство страны, все нашепрошлое—  предопределяют аграрный тип России. Но  Россия может и должна перерабатывать свое сырье. Россия  может добиться экономической независимости от Запада.  Россия должна обеспечить снабжение своей армии на случаевойны. По природе, по географическому размаху России, она призвана стать независимым хозяйственным миром. Экономическая автаркия, которая является вредной  утопией для мелких государств, для России вполне достижима. Америка  —  хозяйственный организм, наиболее  близкий России, несмотря на полярную разницу хозяйственной психологии.

    Но хозяйственная психология не есть раз навсегда данная величина. В каких-то трудно определимых границах  национального типа она допускает широкую амплитуду колебаний. Германия начала XX века кажется по сравнению  с началом XIX совершенно иной страной.

    Экономическое несчастье России в том, что она не знала развитого, организованного городского ремесла, сколькто-нибудь влиятельного в народной жизни. Национальное  русское ремесло — кустарное, подсобное при крестьянском  хозяйстве. В новом русском городе XVIII-XIX века, как в  Польше, немец и еврей — наиболее заметные представители ремесленного труда. Вот почему молодой русский капитализм не может воспользоваться вековыми навыками технической   школы,    профессиональной      этики,  корпоративного самосознания. Эксплуататорский и спекулятивный характер — болезнь его молодости. Однако не  следует впадать в панику по этому поводу. Русский капитал  имеет глубокие если не ремесленные, то торговые корни.  На торговле строилась жизнь вечевых республик — новгородские земли половина Руси. Великорусский тип, в наибольшей чистоте сохранившийся в верхнем и среднем Поволжье (ярославец, костромич), — тип не столько пахаря,  сколько бойкого промышленника и торговца. Не чуждый, а  почвенный, глубоко национальный характер носит поэтому  промышленный   подъем Поволжья, московского района,  Сибири последних десятилетий. И большевистская деревня  все время выделяет из себя торговую и предпринимательскую аристократию.