В самом общем   и широком охвате, включающем разные, даже противоположные направления мысли и политики, шестидесятые годы характеризуют реализм и народничество. Реализм   в понимании   того времени  —  это антиидеализм, возвращение на землю («природа не храм, а мастерская»), к низшим, натуральным  сферам жизни: к материи,  к физиологии, к экономике, к этнографии. Народничество, не в революционном, а в широком смысле слова, — как бы социальная транскрипция того же натурализма: глубокий  интерес и сочувствие к жизни низших классов (крестьянства) — принесение в жертву им культурной  утонченности и сложности: «все для народа», но, может быть, и не «через народ» (было народничество монархическое и якобинское). Нетрудно видеть, что обе эти черты неизгладимы в облике Ключевского.

    Ключевский  реалист: он враг в истории «созерцательно-

==331

 го богословского ведения» и «философских откровений».   Он хочет изучить «анатомию», «физиологию» общественной жизни. Он становится проницательным художником,   когда спускается в низшие социальные пласты: географическую природу русской земли, хозяйственный быт народа.   Его характеристика великоруса (в 1 томе) навсегда останется классической. Но в ней сильнее всего сказалось влияние   Щапова и через него этнографической школы шестидесятых годов. Ключевский, с его развенчиванием героев, с его   едкой усмешкой, многим приводил на память нигилиста.   Правда, делали это сближение лишь для того, чтобы сейчас   же его отбросить. Ключевский не нигилист: он слишком   широк для  этого, слишком верит в «нравственный капитал». Но метка нигилизма на нем недаром. Через нигилизм он прошел. Вчерашний семинарист, молодой московский студент (1862-1865) с жадностью набрасывается на  передовые журналы, увлекается Добролюбовым,  Чернышевским, гордится ими как «нашими», поповичами. Его  письма к другу в эти годы пестрят умственно-нигилистическими выпадами. Ключевский скоро переболел эту детскую  болезнь, но следы ее остались. Они в значительной степени  определяют его знаменитую иронию.

    Ключевский-народник сам  признается нам, что все его  общественное миросозерцание определилось под знаком  19 февраля 1861 года: из памяти о недавней крепостнической неволе и из размышлений о ней. Более всего привлекает его в Московской Руси — внеклассовое единство культуры; отсутствие его всего более отталкивает его от  императорской России. Ключевский остался чуждым дворянской традиции Империи. В карикатурном изображении XVIII века нельзя не видеть мстящего пера, водимого рукою сына бедного сельского священника, который, конечно, чувствовал себя ближе к мужицким избам, чем к дворянским усадьбам.

2

Ключевский  не был бы Ключевским, если бы остался только шестидесятником. Он должен был перерасти свое время, найти в своей глубине сопротивление окружающим влияниям, чтобы выковать в себе великого историка из такой, по существу своему, антиисторической общественной материи. Есть в нем черты, столь не сходные с обликом людей его поколения, что он и для поверхностного взгляда совершенно заслоняет шестидесятника.

    Ключевский не радикал. И не только в политическом

==332

смысле: чрезвычайно  трудно говорить о политических взглядах Ключевского. Но так же трудно говорить и о его религиозных взглядах. Ключевского считали своим люди самых противоположных  воззрений. Он был свой и в либеральном салоне гольцевской «Русской мысли», и в допотопной профессорской среде Московской Духовной Академии. Он  был учителем  наследника Георгия  Александровича и в 1905 году приглашался на петергофские совещания во дворец. Но в то же время П. Н. Милюков рассказал(1), что в последние годы своей жизни Ключевский был в резкой опозиции  правительству и даже состоял членом конст<итуционно>-дем<ократической>  партии. Это свидетельство не подлежитоспариванию. Однако оно получает свое полное объяснение лишь на фоне той нервности и горечи, которая все более охватывает Ключевского в годы революции  и отчаяния в путях России. Тот же Ключевский в семидесятые годы был непроницаем  для своих учеников, пытавших  его на политические злобы дня, и в 1894 году неприятно поразил всю либеральную Россию своей речью над гробом Александра III. Ключевский был слишком сложен, чтобывложиться  в направление. К тому же еще и скрытен. Он рано заковал себя в броню непроницаемых формул, точно и остро отточенных, столь поразительных в его буйное, богатое силами, но бесформенное, растрепанное и хаотическое время. Жизнь научила его сдержанности. Бедность и семинария были  для него превосходной школой  скрытности. Затаив нанесенную ему учительской несправедливостью обиду, он удивил всех своих товарищей неожиданным   и неурочным  выходом  из семинарии до окончания курса. Какой огромной выдержкой, почтимакиавеллистической, нужно было обладать, чтобы читать курс одновременно  в духовной, военной и университетской аудитории, в течение сорока лет распаленных общественных  страстей, всюду увлекая и пленяя, никогда ни в чем не возбудив подозрительности разных начальств. Будь он еще сухим  собирателем и критиком исторических фактов! Но сохранить объективную  принудительность в своих ярких художественных характеристиках — это дано лишь настоящему  искусству.

    Ключевский,  как художник, — прямое отрицание шестидесятых годов. Как писатель, он совершенно одинок — до самого XX  столетия. Его поколение, порвав с великой карамзинско-пушкинско-гоголевский традицией, размотало все формальные достижения русского слова, разболтало

_________________________

1. В  сборнике «В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания». Изд.   Научи. Слова. М., 1912. См. также «Последние  новости». Январь   1932 г.

==333

 и развинтило синтаксис, засорило словарь. Даже Толстой и   Достоевский, в своей свободе и беззаконии, не могут быть   учителями безукоризненной  русской речи. Ключевский   был не только образным и ярким писателем  (эти качества   не были утрачены и в 60-х годах), но и строгим, чеканным, изысканным  мастером. Его искусство граничило с   искусственностью, не допускало ни малейшей вольности.   Каждая острота отлифована, правится годами, получая классическую отточенность. В обращении со словом Ключевский  может найти себе равных только среди символистов XX столетия, при всем различии их художественных средств. Непонятным, загадочным представляется Ключевский как стилистическое явление. Его можно  поставить в связь с его  моральной сдержанностью. Там и здесь — методическая работа над оформлением своей стихийности, отрицание «естественности», закованность в стиль. Классическая школа — в  семинарии и университете, — которую Ключевский впитал в  себя как наследие классического века, — отлило природную  одаренность пензенского бурсака в чекан Вергилия. Надо  уметь почувствовать элементы этой античной формы, вобравшей у Ключевского всю  образность и жизненность русского московского говора XVII века.

3

Ключевский — шестидесятник. В качестве такового он совершает разрыв с историческими течениями сороковых годов. Линия разрыва, которая в сфере политики и культуры  прошла между Чернышевским  и Герценом, в историософии  проходит между Ключевским  и историками-гегельянцами:  Соловьевым и Чичериным. Старый спор между западниками  и славянофилами утратил для Ключевского, как и для его  эпохи, свою актуальность. Не то чтобы он был в какой бы то  ни было степени научно исчерпан. Но был прежде времени  сдан в архив, но трагическая тема его звучит и в конце столетия, и в эпоху ренессанса XX века, — с особой силой для  нашего времени. Шестидесятники оказались глухи к ней  потому, что сняли  с порядка дня тему исторических  идей.   Практически западники торжествовали по всему  фронту — торжествовали и в русской исторической науке.  Ключевский, как ученик Соловьева, как передовой человек  своего времени, конечно, находится в западнической традиции  (что не мешало его сердцу порой славянофильствовать). Но он отходит от западничества как оно сложилось в исторической школе сороковых годов.