Кортабаньес был прав, когда уверял меня в том, что богачи пекутся только о себе. Их учтивость, их привязанность, их участие — все это мираж. Надо быть идиотом, чтобы поверить в долговечность их привязанности. А все потому, что взаимоотношения между богачами и неимущими не могут быть равными. Богатый не нуждается в бедняке: его всегда может кто-нибудь заменить.

То, что меня не пригласили на свадьбу, было вполне понятно. Она проходила в тесном семейном кругу не только из уважения к памяти Савольты, но и потому, что хотели избежать возможного скопления людей, среди которых мог оказаться преступный элемент. Я надеялся, что мы с Леппринсе по-прежнему будем встречаться после его свадьбы, но мои надежды не оправдались. Поступки Леппринсе были так же необъяснимы и переменчивы, как и он сам. В тот день, когда я пришел в дом Савольты и комиссар Васкес покинул нас, сообщив о своем внезапном отъезде из Барселоны, Леппринсе заставил меня волей-неволей пойти поздороваться с его будущей тещей и женой. Он отвел меня в маленькую гостиную на первом этаже, где его ждали обе женщины, представил им как своего большого друга, высокопарно именуя «влиятельным адвокатом», и заставил, несмотря на мое сопротивление, продиктованное благоразумием, поднять тост за его будущее счастье.

Из всего, что тогда произошло, я помню только, какое сильное впечатление произвела на меня Мария Роса Савольта. За несколько месяцев, которые отделяли ту зловещую новогоднюю ночь от этого дня, девушка преобразилась: то ли от пережитого горя, то ли от любви, сквозившей в каждом ее взгляде, каждом слове, каждом жесте; то ли от ожидания тех перемен, которые должны были произойти в ее жизни — предстоящей свадьбы с Леппринсе. Она показалась мне повзрослевшей, более степенной, что свидетельствовало о наивысшем спокойствии ее духа. Наивность девочки, только что покинувшей стены сурового пансиона, сменилась степенностью сеньоры, а томное выражение растерянного подростка — восторженностью страстно влюбленной девушки.

Но я не хотел бы впадать в риторику и, ограничивая себя в описаниях, перейду непосредственно к фактам.

Трудно смириться с одиночеством, особенно если ему предшествовал период дружбы и приятного общения с таким человеком, как Леппринсе. И вот как-то раз, пресытившись бездельем, допекавшим меня в часы досуга после рабочего дня, и пренебрегая правилами хорошего тона, я пришел к дому Леппринсе, к дорогому мне жилищу на Рамбла-де-Каталунья, чьи липы над бульваром напоминали арку из зелени, изображенную на картине, висевшей над камином в гостиной.

Швейцар с седыми бакенбардами вышел мне навстречу и радушно приветствовал меня. Я немного воспрял духом. Но швейцар сразу же разочаровал меня: сеньоры Леппринсе переехали жить в другое место. Он очень удивился, что я не заметил вывешенного на балконе объявления: «СДАЕТСЯ ВНАЕМ». И выразил сожаление, что ничем не может мне помочь, так как сам не знает — и это после стольких лет преданной службы, — где теперь живет сеньор Леппринсе, такой великодушный, такой учтивый и такой экстравагантный.

— Во всяком случае, — добавил он, пытаясь меня утешить, — признаюсь вам, что я даже рад этому, потому что молодого сеньорито я уважал, хоть он нередко и огорчал меня, а вот его нового секретаря, этого немца или англичанина, который угробил столько людей в театре, просто видеть не мог. В нашем доме он всегда был всеми уважаем.

Он взял меня под руку, и мы стали прохаживаться с ним по подъезду туда-сюда.

— Мне стало страшно за сеньорито, когда здесь поселилась та женщина. Вы знаете, о ком я говорю: та самая, которая поднималась по канатам лифта, словно африканская или американская обезьяна. Разумеется, я готов войти в любое положение. Так я и сказал своей хозяйке. Я сказал ей, что хотя сеньорито Леппринсе по своему поведению и серьезности выглядит старше своих лет, он еще совсем молод и, естественно, теряет голову в делах житейских, будничных. Вы понимаете, с возрастом… сказал я ей, становишься мудрее, разве не так?

— Да, конечно, — ответил я, не зная, как от него отделаться.

— На поверку так оно и вышло. Но этот бледнолицый, уж не знаю, как и объяснить… несимпатичен мне. Мне трудно выразить то, что я думаю.

Я незаметно увлек его к двери и протянул на прощание руку. Он взволнованно пожал ее и, удерживая в своей, плотной, рыхлой, сказал:

— И все же, сеньор Миранда, мне жаль, что сеньор Леппринсе уехал отсюда. Я очень уважал его. А жена у него просто святая! Настоящий ангел во плоти, вы понимаете меня? Воистину святая!

Я поведал о своей неудаче Перико Серрамадрилесу, а он покачал головой так, словно у него были связаны руки и он хотел бы отделаться от очков.

— Бог мой, все рухнуло, все рухнуло! — бормотал он.

Он столько раз повторял это, что я не выдержал и закричал ему, чтобы он замолчал и оставил меня в покое.

— О боже, прекратите ссориться, — вмешалась Долоретас. — Совестно слушать вас. Два молодых человека столько говорят о деньгах, вместо того чтобы работать и думать о своем будущем.