— Но ведь вы их называете фанатиками, а они — вас. Кто же прав?

— Нам приходится уже отвечать на их дела. Смотрите: у нас нет прозелитизма почти вообще, а они в Константинополе везде ведут пропаганду в школах, в монастырях, в орденах своих. Мы же вынуждены лишь защищаться. И невольно они заставляют и нас быть фанатичными в ответ.

И я в душе понял правду его слов. Я и сам недавно говорил и о. Тышкевичу, и офицеру Масленникову, что если бы католики стали пропагандировать в России, они и во мне нажили бы врага, да ещё и энергичного врага. Какой бы вопль подняли латиняне, если бы мы повели подобную пропаганду православия в Риме, их столице?! О-о!

Таков был приблизительно разговор. Страшно жаль, что я мало понимал по-гречески; так интересно было слушать дорогого батюшку. И, конечно, он гораздо лучше выражался, чем я писал здесь: у него соединялась твёрдость веры со смиренной простотой духа и внутренней деликатностью. У меня в записках вышло гораздо грубее.

Простившись с ним, я направился покупать себе бумаги для продолжения записок о католичестве.

… Вспомнил одну подробность. Разговорились про кого-то. Я говорю:

— Хороший он (……).

А батюшка меня поправил: «Не ……, - а только ….?. Ибо …… (благий) только один Бог. «Никтоже благ (……) токмо един Бог», — сказал Спаситель юноше. А человека можно назвать только хорошим — «….?».

Я порадовался такой поправке: вот строгость понятий; истина сознательна и отчётлива. А католики направо и налево раздают эпитеты: хороший, добрый, благой. У них и Бог — «lebon Dieu», и человек- «bon», и «ладно» — «bon».

Не говорю уже о том, что щедрость необычайная, как и вообще в интеллигентном, галантнейшем обществе: тот хороший, этот ещё лучше, да и я…

… На базаре встретил меня грек, говорящий по-русски сносно, и, узнав, что мне нужна бумага, услужливо повёл к магазинчику. Дорогой справился, кто я.

Когда узнал, что я и есть епископ Вениамин, тотчас же со страшной любознательностью стал спрашивать: как же я живу у католиков, не перехожу ли я к ним?

Оказалось, он слышал уже обо мне. Я понял, что народ смущается действительно, если первый встречный заговорил сразу об этом.

— Конечно, истина — в православии. И никогда я не перейду в католичество. Это всё ясно.

— А зачем покупаете бумагу?

— Писать против католиков. Contre catholiques! — сказал я намеренно сильно и спокойно.

Он улыбнулся и удивился, конечно, без вражды.

— Как же contre, когда вы у них и спите, и кушаете?

— Ну, что же? Вот Вы — хороший человек, а учение ваше может быть плохое; с Вами я могу жить в мире, а учение — отвергать. Так и там: они относятся ко мне хорошо; но учение их неправильное. Я так и им говорю открыто, когда заходит речь!..

Он удивился ещё более моей смелости; и это, кажется, его успокоило. При расставании он дружески жал мне руку (у них, кажется, не все целуют руку епископу).

Идя, я думал: «Вопрос оказывается больной для иных. И в самом деле: не соблазняю ли я их? Сердце что-то забеспокоилось. "Горе тому, через кого соблазн приходит", — вспоминаю слова Спасителя. Да и не говорил ли их мне ныне о. архимандрит? Уже не уйти ли отсюда совсем?! Я — епископ! Осторожность втройне нужна. Нужно подумать, да и посоветоваться с владыками. Не хочется лишаться удобств… Похлёбка чечевичная!.. Смотри!..»

Но и радостно было мне слышать твёрдость батюшки и соблазн встречного: пусть знают католики, что не так-то легко бороться им. Против их фанатизма — здесь тоже скала.

Когда мы очень уступчивы и мягки (особенно русские, — и по натуре своей, и по неведению католицизма, и по интеллигентской «терпимости»), то это окрыляет врагов и делает их неуступчивыми и настойчивыми. А когда вот встретят такую твёрдость, то невольно придётся задумываться. Слава Богу за это! Как-то и я почувствовал себя гораздо ответственнее и твёрже.

Но нужно знакомиться?

Иду и думаю. Вдруг — две новых встречи. Но закончу эту главу. Меня поразило, между прочим, это странное совпадение: пошел исповедоваться, а получил обличение и был глубоко смирен батюшкой. И в чем? Не в грехе, а в вере, что важнее греха. А дальше и вовсе дивно: встречный человек говорит на ту же тему! Я мог бы пройти другой улицей и не встретиться с ним. Вижу, это — Промысел Божий! Нужно отнестись внимательно. Спрошу на исповеди и батюшку о. Софрония.

12 марта. Купив бумаги, я шёл по улице в монастырь. Прохожие с обычным любопытством, особенно же свойственным народам Востока («Что нового,» — любили ещё при апостоле Павле спрашивать греки. Деян.17, 21) смотрели на русского духовного. Но на этот раз мне уже стало казаться: не «…………..» ли это? Вдруг слышу меня окликнули: «Владыка!» Оборачиваюсь. Ко мне бежит князь Волконский. О нем ещё, быть может, напишу. Католик.

— Как поживаете, — спрашивает он.

— Внешне — ничего, а главное-то внутри.

— Ну, конечно. Но и внутреннее возделывается через внешнее. А вот — моя жена.

Познакомились. Куда? Откуда? Я рассказал о визите к архимандриту Иерофею и встрече на базаре. Похвалил силу духа батюшки. Князь подтвердил, что действительно некоторые соблазняются, но на это не нужно обращать внимания.

— А вы тоже католичка? — неожиданно спросил я у княгини.

— Не-е-т! Православная!

— Ну, слава Богу! А вот ваш князь-то запутался, сбился с истинной дороги.

— Ну, зачем же сбился? Это, ведь, не младенческое увлечение у меня.

— Тем хуже. «Мужеское» увлечение, а всё же — увлечение. И справиться с ним, княгиня, трудно: они почти безнадежны, по упорству своему. Протестанты гораздо ближе по духу и простоте сердца. Вот только что в это воскресенье я перевел в православие одного лютеранина, доктора Глюка. Прекрасный человек. И убеждать немного пришлось. Почти без убеждения согласился. Правда, у него — жена хорошая, православная. Но что характерно: у него родители-то были католики и католиками померли. А всех детей переводили, сразу же после рождения их, в протестантство.

— Как так?

— Им не нравилось католичество. Душно было там (см. выше гл. «Странный случай»).

— Ну, эти случаи редки. Наоборот, возвращение к католичеству растет, — сказал князь.

— Это вы так думаете. А вот монсеньор Альберт Баттандье иначе пишет в «Anomaire Pontificate» за 1913 год. Он смотрит «скорее мрачно» (en noir). Рост протестантской миссии, — говорит он, — в пропорциональном отношении движется быстрее католической. Наоборот, уход из католичества в протестантство — сильнее возвращения в него. Англичане, — а они в большинстве не католики, — захватывают огромные пространства мира. Русские «роятся», как пчелы. Многие уходят вообще не только от католичества, но и совсем из христианства на Западе. Примером была Франция. И знаете, князь, это для нас, православных, лучше, что Вы — такие непримиримые. Вы, так сказать, «крайняя правая» на христианском фронте. Налево — всякие сектанты с протестантами. Ближе по центру — англикане, особенно члены «Высокой Церкви» и американские епископалы. Весьма близки по настроению к православию. А в центре — мы. И чем вы, католики, упорнее, тем для нас и для всех других лучше. Всем прочим легче прийти к нам, раз вас с нами нет. Помните у апостола Павла о евреях (Рим. 11 гл.) Бог допустил их отпадение от Христа для «спасения язычников»; но и это для того, чтобы впоследствии «возбудить в них ревность» к обращению (гл. 11, ст. 31–33), то есть, где еврей был, там не хотелось быть язычнику, особенно эллину и римлянину. Так и теперь: католиков бранят и кое-где очень не любят. Поэтому при обращении будут бросаться в другие объятия. Вот почему я и говорю: чем вы будите упорнее, тем для православных и для спасения людей лучше. А после, Бог даст, и вы смиритесь и соединитесь, увидев себя покидаемыми. Но это будет после больших скорбей.

И я ему рассказал молву о предсказании «Владимирского старца» какому-то католику о бедствиях революции для Запада и, прежде всего, — для папы, (см. далее).