Виллу Клементи после водворения в тюрьму продолжала борьбу с надзирателями и администрацией. Ее часто сажали в карцер, в результате она заболела одной из самых опасных в тюремных условиях болезней — туберкулезом, от которого и погибла. Отказать родным в выдаче тела власти не решились. Товарищи устроили ей гражданские похороны, множество таллинских пролетариев участвовали в похоронном шествии, вылившемся в демонстрацию против тюремных порядков.

Околько заключенных, столько и мечтающих о побеге. Все вынашивают способы побега и при благоприятных условиях его осуществляют. Так было и со мной. Попытку бежать я предпринял, когда еще сидел в тюрьме «Сирина». Как-то вечером заключенных погнали набивать новой соломой тюфяки. Нас было 10–12 человек, то есть около половины «населения» камеры. Идти надо было на второй этаж склада, находившегося рядом со зданием тюрьмы. Сопровождал нас надзиратель, который тоже поднялся с нами и следил, чтобы никто не нарушал порядок.

Со второго этажа склада был хорошо виден весь двор. Набив мешок, я сел возле двери и стал смотреть, что делается снаружи. Мне представилась следующая картина: большой тюремный двор разгорожен надвое дощатым забором — на передний и задний. Мы находились в переднем дворе, отсюда ворота выходили прямо на улицу, у ворот стоял стражник. Наблюдая, я заметил, что тот же стражник отворяет и ворота в задний двор. Когда он отходит, у ворот, выходящих на улицу, стражи нет. Мгновенно я решил воспользоваться этой возможностью, второго случая могло не подвернуться. К тому же мне, пожизненному заключенному, терять было нечего: больше не прибавят. Но стражник, открыв задние ворота, вернулся на место. Теперь оставалась одна возможность: выскочить на крышу, перебежать по ней до наружной стены, спрыгнуть на землю — и ты на воле. Это был идеальный план при условии, если бы снаружи ожидала помощь. Рассчитывать на это было невозможно, и я решил все равно рискнуть. Тюрьма стояла на склоне холма, а бежать надо было вниз, к городу. Следовало описать небольшую дугу и, обежав тюрьму, свернуть на улицу Катусепапи, находившуюся примерно в 200 метрах от того места, где я прыгну со стены. Был еще один вариант: оказавшись внизу, свернуть налево и по узкому коридору, отделявшему целлюлозную фабрику от тюрьмы, направиться во двор фабрики, где хранилась балансовая древесина и за которой можно было спрятаться. Хорошо, что я отказался от второго варианта, позже я узнал, что в этом коридоре — между тюрьмой и фабрикой — обычно дежурил полицейский шпик. Так что я почти обязательно столкнулся бы с ним.

Вариант с улицей Катусепапи устраивал меня больше, поскольку в самом начале этой улицы жил один мой родственник. Правда, адрес его я знал, но никогда у него не бывал, последнее обстоятельство, конечно, осложняло дело, так как в спешке можно было и не найти нужный дом.

Одежда на мне была не тюремная, полосатая, какую потом носили заключенные, а обычная рубашка из мешковины и такие же штаны, которые могли сойти за рабочую одежду. Таким образом, я мог двигаться по улицам, не вызывая особых подозрений…

Все набили свои мешки соломой, по команде взвалили их на плечи и направились обратно в камеру. Один заключенный был болен, и кому-то надлежало набить и его мешок, я без долгих слов взял эту задачу на себя и вторично отправился на склад.

Быстро набив мешок, я лег возле окна и стал смотреть вниз. Прошло немного времени, и появился заместитель начальника тюрьмы, он направился к заднему двору. Стражник сразу покинул наружные ворота, чтобы отпереть задние, и, когда он их отпер, а затем запер, у меня мелькнула мысль, что если я теперь тронусь, то он первым делом побежит к наружным воротам, а с заднего двора его начнет звать заместитель начальника. Таким образом я выиграю какое-то время. Мои расчеты оказались правильными.

Как только я выскочил из дверей и добежал до наружной стены, послышался крик надзирателя из сарая: «Стой, стой!» Через секунду я был за тюремной стеной и сразу побежал с горы к улице Катусепапи. Стена была довольно высокая, и, спрыгнув, я вывихнул ногу. Бежать было очень больно. Все же я успешно достиг поворота. Но здесь произошло непредвиденное.

На углу работала группа мужчин, которые мостили улицу. Когда я пробегал мимо, один из них, довольно испитого вида человек, пытался преградить мне дорогу. Я сказал ему, что не сделал никому ничего плохого, что я коммунист, а не уголовник. Но он либо не понял, либо не хотел ничего слышать и побежал за мной. Скоро он догнал меня и стукнул лопатой как раз по больной ноге. От боли я упал. Тут подоспели стражники…

Дальше все шло по стандарту. Кое-как я доковылял до тюрьмы. «Черные» жестоко избили меня и бросили в карцер. Побег и полчаса свежего воздуха обошлись мне в тридцать дней «зеленой лужайки» и лишения прав на свидания и передачи. Через несколько дней меня перевели в Центральную тюрьму, где водворили в пятое отделение. Так закончилась моя первая и последняя попытка бежать из тюрьмы…

Одной из главных забот политзаключенных было поддержание постоянной связи между собой. Без этого были немыслимы никакая организация, никакие совместные действия. Мы не могли бы жить, если бы не получали никакой информации, хотя бы самой скупой. Именно эти обстоятельства вызвали к жизни газету политзаключенных. Назвали мы ее «Вангимая Хяэль» («Голос тюрьмы»), она должна была собирать сведения, получаемые заключенными из разных источников, и делать их достоянием всех.

Организовать связь между заключенными было крайне трудно.

Так, сидевшие в пятом отделении выпускались из камеры на прогулку раз в день на 10–15 минут, причем под тщательным надзором и в строгом порядке: запрещалось выходить из строя, забегать вперед или отставать.

Три раза в день заключенных выпускали в уборную, которая состояла чаще всего из двух помещений: в переднем находились умывальники и две-три бочки для пищевых отбросов и мусора, в заднем — клозет, здесь стояла и круглая железная печка. Топили ее редко. Ее-то мы и использовали для передачи писем друг другу. Когда один «тонкс» — так мы называли письма — «подрывался на мине», то есть попадал в руки «черных», мы находили другие каналы связи. И так шло из года в год. Как правило, мы довольно быстро устанавливали, какие места раскрыты «черными», и переставали ими пользоваться.

Чего только мы не изобретали! Довольно долго тайником служила крышка, или, как мы ее перекрестили, «шапка», высокой железной печки. Правда, снимать ее было трудно, для этого требовались усилия группы мужчин. Под «шапку» прятали тайное письмо или газету, полученную с воли по нелегальному каналу. Этот путь долго выручал нас, им мы пользовались лишь для более крупных пакетов, следовательно, довольно редко. Надзирателям было хлопотно слишком часто поднимать крышку, но в конце концов и этот тайник был раскрыт. Длительное время он бездействовал, но потом, убедив «черных», что мы больше крышкой не пользуемся, мы возобновили этот канал.

У нас была разработана своеобразная система, при помощи которой нам удавалось поднимать крышку незаметно для надзирателя. В камере обычно сидело около 20 человек. Мы договаривались, в каком порядке выходить в уборную. Первая группа быстро покидала камеру. В уборной они какое-то время оставались одни, так как надзиратель ждал, пока из камеры выйдет последний заключенный. Тут мы времени не теряли! Покинувшие камеру первыми молниеносно снимали «шапку» — и дело было сделано.

Другой тайник находился в менее привлекательном месте. В мужской уборной был желоб для стока, связанный с канализационной трубой. Сверху трубу прикрывала частая литая решетка. Вот под этой решеткой политзаключенные и устроили свой тайник. При помощи несложного механизма в трубу через решетку проталкивали «тонкс». Чтобы письмо не промокло, мы соответствующим образом его обертывали.