Все это звучало для меня не совсем ясно, я не в состоянии был наполнить эти большие и важные понятия наглядным, конкретным содержанием. Однако в мое сознание вошло что-то совершенно новое, и это новое заставляло с напряженным вниманием следить за событиями. А они менялись с невероятной быстротой.

Ближе к лету я все чаще слышал разговоры солдат о недовольстве войной. Они говорили, что война им надоела, грозились сами покончить с ней. Наконец в наших местах появились отступающие части. Они двигались с обозом. Солдаты говорили, что отведут домой и обозных лошадей, чтоб было на чем пахать землю, ведь в деревнях лошадей, наверное, не осталось. Одна рота остановилась в имении Соо, заняв все свободные помещения. У отца в передней комнате тоже разместили солдат, спали они вповалку на полу. С народом солдаты ладили хорошо, никаких недоразумений не было.

Слухи, что враг наступает, а русские войска отступают, усилились, вызывая большую тревогу среди населения. Хозяева позажиточнее тревожились меньше, чем рабочие, малоземельные крестьяне или бобыли. Появилась безработица, особенно среди женщин, тех из них, у кого был клочок земли или куча ребятишек, нанимали неохотно, хутора и имения предпочитали одиноких. Это вызывало ропот в народе. А тут еще цены стали расти не по дням, а по часам: получит работник жалованье, не успеет прикинуть, что купить, а вещь уже стоит много дороже.

Хозяин хутора Соо довольно ухмылялся: деньги так и текли к нему. Это был теперь настоящий кулак-кровосос. С работниками он держался высокомернее прежнего и, когда возвращался из города навеселе, орал во всеуслышание:

— Дорогу! Сооский барон едет!

Дома при гостях куражился: густо намазывал хлеб маслом, давал собаке, приговаривая:

— На хуторе Соо даже собака не ест хлеба без масла!

О Кости судачил весь поселок: хозяин Соо — сущий «серый» барон, кулак, людей ни во что не ставит, на всех ему плевать. Он читал только кулацкую газету и на все смотрел ее глазами. Кости и слышать не хотел ни о каких переменах. В своем кругу Кости открыто заявлял: не худо, если бы немцы пришли, уж они навели бы порядок, быстро указали бы бобылям их место. Но на народе он говорить так все же не решался.

Не далеко от яблони падают яблоки. В презрении к простому народу выросли и сыновья Кости. Старший сын — он уже кончал гимназию — начитался книг, восхвалявших превосходство сильной личности над всеми другими, и считал естественным, чтобы люди без достатка и с малым образованием подчинялись богатым и образованным. Эти убеждения в нем все углублялись, он старательно искал в книгах новую опору для своих примитивных взглядов. После Февральской революции среди учащихся были весьма в моде всевозможные кружки, в том числе литературные, художественные, философские, в которых подвизались преимущественно сынки состоятельных родителей. Они собирались и спорили об учении Ницше, о взглядах Штирыера и других подобных им философов. Сын Кости принимал живое участие в этих собраниях.

По-своему использовала революцию и семья Лейман. Марию выпустили из заключения, и дело было прекращено. Все это произошло так тихо, что особых разговоров не вызвало, тем более что нахлынули более крупные и важные события.

Наступил октябрь 1917 года. Сначала появились слухи, что и власть Керенского с его «керенками», сорока рублевыми кредитками, дышит на ладан. Потом донеслось, что в Петрограде произошла новая революция, к власти пришло правительство во главе с Лениным. Это правительство издало декреты о мире и земле.

Революция сразу перекинулась в Эстонию. И здесь власть быстро и без большой борьбы повсеместно перешла к Советам.

Естественно, интерес к событиям повсюду был очень велик. Когда вернутся из армии солдаты, как изменится жизнь бедного люда, — об этом толковали повсюду. Кулаки встретили новую власть враждебно. Такие, как хозяин хутора Соо, возлагали свои надежды на приход немцев. При этом они рассуждали так: Красная гвардия еще совсем молода, не обучена, вооружена скудно и вряд ли сможет оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление регулярной армии немцев. Тем ничего не стоит занять всю Эстонию. Навеки немцы тут не останутся, рано или поздно уйдут, передав власть «настоящим эстонцам».

Но даже среди кулаков не было единодушия в этом вопросе. Некоторые из них считали, что уповать на немцев — настоящее самоубийство, правильнее будет подождать, посмотреть, как новая власть поведет себя, и тогда уж решить, как постоять за себя. Эту точку зрения, между прочим, высказывали многие помольщики, в особенности середняки.

Половина всей земли, притом самой лучшей, принадлежала в Эстонии помещикам. В их же руках находилась и вся сельскохозяйственная техника. Разумеется, кулачество не жаловало Советскую власть. Но, с другой стороны, зажиточные крестьяне надеялись, что эта власть подрубит помещиков под корень и, может быть, удастся поживиться за их счет. Надо только не зевать, постараться, чтобы при разделе земли не упустить момент. А сил обработать и эту землю у них, кулаков, хватит. А потом голытьбе, не имеющей ни лошади, ни плуга, все равно некуда податься, кроме как наниматься к ним в батраки. Таким образом, пока всем следует сплотиться покрепче, влить новые силы в эстонские части, позаботиться, чтобы командирами там были свои люди.[4]

Бедняцкая часть сельского населения, рабочие приняли Советскую власть восторженно. Помню, как радовался мой приятель кузнец.

— Нельзя сейчас сидеть сложа руки, — говорил он, — время такое — требует дел.

И однажды при мне запел громко «Интернационал»:[5]

Кузнец решил действовать. Он позвал к себе плотника Пулловера, конюха Марипуу, старого мызного работника Кару и устроил своеобразное заседание, на котором они обсудили, что им делать, чтобы трудовой народ увидел в революции свою победу, сплотить всю сельскую бедноту.

Плотник Пулловер, человек средних лет, рассудительный, во всем поддерживал кузнеца: надо объединить мызных рабочих в профсоюз, пригласить из города представителя комитета большевиков, организовать партийную ячейку, рассказать народу об Октябрьской революции. Надо решить текущие вопросы: как поступить с имением, может быть, раздать часть земли безземельным и бобылям, покончить с арендой на землю, пусть она принадлежит тем, кто ее обрабатывает. Кроме того, надо потолковать и о нехватке товаров. Вон, постолы прохудились, а кожи взять негде, нельзя ли взять у мызы сырую кожу, уж продубить ее и выделать народ сам сумеет.

Вековечный мызный батрак старый Кару соглашался с Пулловером, особенно в отношении прирезков. Вот для таких, как он, бобылей это было бы великое дело, сказал он.

Решено было послать кузнеца в Таллин, чтобы он добился там ясности по всем этим вопросам. В Таллинском городском комитете партии большевиков он встретил полную поддержку, и его ввели в курс событий. Кузнец узнал, что в Германии тоже назревает революция, так что агрессии немцев в Прибалтике скоро конец. Ему посоветовали продолжать организовывать мызных и других сельских рабочих и бедняков. И в вопросе о земле его поддержали, сказали, что они стоят на верном пути. Но решит этот вопрос новое правительство, после того как будут проведены собрания трудящихся деревни. Однако и до этого можно проделать большую подготовительную работу, главным образом разъяснительную, чтобы конфисковать имение, объявить недействительными арендные договоры с мызными работниками.