И хотя январские аресты были действительно очень тяжелым ударом по рабочему классу, но на то, что по земле Эстонии «впредь не посмеет ходить ни один коммунист», буржуазия рассчитывала напрасно.

Сила и зрелость эстонского революционного движения ярко проявлялись и в это крайне тяжелое для него время. Террор не мог подавить революционной активности масс. Вместо арестованных в борьбу вступало все больше и больше трудящихся. Коммунистическая партия, по-прежнему находившаяся в подполье, продолжала руководить революционным движением, готовила массы к восстанию.

Грозовая атмосфера уже явственно чувствовалась во всем. Рабочий класс Эстонии, несмотря на весь гнет реакции, не был сломлен. По всей стране была создана сеть рабочих профсоюзов, причем не только в городах, но и в деревне. Теперь и деревня оказалась в состоянии очень быстро сплотить свои ряды — это было характерным для того времени. В народе росло сознание необходимости сплотиться, найти хотя бы минимальную защиту против жестокостей «серых» баронов, банков и городских господ. Сельские рабочие и деревенская беднота объединились в союзы сельских трудящихся, которые еще в 1922 году провели свой съезд, выбрали правление. В основу своей деятельности союз положил принципы и тактику всемирного объединения революционных рабочих — Профинтерна.

В своем бессилии буржуазия встала на путь расправы и бесчинств. По существу, суд над 149 коммунистами был судилищем над всем рабочим классом и крестьянством Эстонии, которые, несмотря на все погромы, остались верны идее Советской власти. И вот, не имея в своем распоряжении других фактов, суд вынужден был изворачиваться, ловчить, придумывать обвинения одно другого бездоказательнее. «Рабочие Эстонии вооружены принципами Профинтерна», — твердили власти и за это арестовывали и судили. Но с юридической точки зрения это обвинение не было достаточным для привлечения к суду, так как буржуазно-демократическое законодательство все же не предусматривало подобного толкования закона. Однако буржуазия судила людей в страхе перед идеей, которой они были свято верны, за верность Советской власти.

Суду не помогло обильное цитирование Устава Коминтерна и отдельных его резолюций, ведь их надо было как-то связать с арестованными, а ни в обвинительном акте, ни на самом судебном процессе сделать этого не смогли. Все обвинение против подсудимых держалось на утверждении, что в их намерения входило свержение существующего государственного строя, что будто бы вытекает из 12 требований Единого фронта трудящихся.

Все попытки военно-окружного суда подыскать для властей хотя бы самый маленький фиговый листок для прикрытия оголтелого террора оказались безуспешны. Суд так и не сумел его найти. Не могли же следователи и прокурор выдвинуть в качестве аргумента для столь серьезного обвинения обнаруженные у арестованного Саара две старые винтовки и ручные гранаты. Слишком уж смехотворным и надуманным был бы этот довод.

И только тогда, когда процесс принял острый характер, превратился в политическое событие, обернулся своим острием против самой же буржуазии, суд ухватился и за эту «соломинку»: две старые винтовки превратились… в оружейный склад, принадлежавший всем подсудимым, хотя на суде ничем не было подтверждено, что подсудимые вообще знали о существовании этих винтовок. Вся история с оружейным складом была чистейшим блефом, понадобившимся для того, чтобы повысить меру наказания с 10 лет до пожизненного заключения. В этом был единственный смысл и задача всего процесса. Не случайно суд не допустил двух юристов из Советской России. Хотя вопрос об их присутствии на суде поставили защитники подсудимых и по закону им нельзя было в этом отказать. Так власти старались скрыть от всего мира, что процесс над 149 коммунистами является результатом неприкрытого террора.

Проявлением этого террора была также и расправа над Яаном Томпом. Его обвинили в том, будто он призывал на суде к мятежу. Это было вопиющей ложью, Яан Томп не призывал к восстанию, он заявил только, что не признает себя виновным перед классовым судом буржуазии, а в последнем слове воскликнул: «Да здравствует правительство рабочих и крестьян!» И за это Яана Томпа немедленно предали военно-полевому суду.

Буржуазия бессовестно попирала принципы так называемой демократической республики. Конституция Эстонии гарантировала неприкосновенность личности депутатов. Депутата можно было арестовать и взять под стражу на основании особого постановления. Исключение допускалось только в том случае, если он пойман на месте преступления. Но что для буржуазных властей конституция! Члены парламента были арестованы на собраниях рабочих профсоюзов или в «Рабочем подвале», и без всяких улик. Самого факта преступления просто не существовало, и его нельзя было, естественно, обосновать юридически и таким образом оправдать противозаконные аресты членов Государственного собрания.

10–27 ноября 1924 года буржуазия устроила комедию суда над 149 коммунистами. Она возлагала большие надежды на это судилище, рассчитывая уже самим числом обвиняемых посеять страх в среде революционно настроенных рабочих и крестьян. Однако результат был прямо противоположен. Коммунисты держались на суде так мужественно и бесстрашно, что в сердцах многих и многих трудящихся лишь укрепилось стремление стать их соратниками в революционной борьбе. Испугала буржуазия лишь себя. О паническом страхе, охватившем правящие верхи в связи с «процессом 149-ти», весьма наглядное представление дает отчет, напечатанный в номере буржуазной газеты «Пяэвалехт» от 11 ноября 1924 года. Привожу его текст.

«Первый день процесса. Понедельник, 10 ноября 1924 года; заключенных привели из тюрьмы строем, взятым в четыре кольца. Сначала кольцо тюремной стражи, затем кольцо военных, затем подразделение коменданта города и, наконец, конная полиция. Таким образом, были приняты сверхчрезвычайные меры при конвоировании закованных в кандалы арестантов. Кроме того, на углах всех вливающихся в Тарту маантеэ улиц также находились чины армии и охранной полиции!»

Вот как «берегла» буржуазия коммунистов от народа! Ее страх перед ним проявлялся в том, как сообщала ее печать о коммунистах и их поведении на процессе, как она клеветала на них. Подсудимые все вынесли с достоинством и честью, отвечая лишь на вопросы, имевшие прямое отношение к революционной ситуации, сложившейся в Эстонии. Это, пожалуй, стоит иметь в виду, когда теперь задним числом оцениваешь ход суда.

После тех событий прошло полвека. Это довольно большой срок, если учесть среднюю продолжительность жизни человека. И теперь, когда читаешь обвинительные акты тогдашних процессов, вправе сказать: «Шапку долой перед молодыми, энергичными, пламенными революционерами!» Конечно, с высоты нынешних дней можно рассуждать и о недостатке у них чувства реальности в оценке положения, и о некоторой наивности. Это естественно: взгляды 20-летнего и 70-летнего человека не всегда совпадают. Но и теперь, когда мы мысленно возвращаемся к прошлому, мы можем сказать, что в целом наши оценки были справедливы. Мы правильно квалифицировали главное: «процесс 149-ти» — судебная комедия, бесстыдная попытка изобразить белый террор в виде чистого цветка буржуазной демократии. Сам обвинительный акт представлял собой комбинацию слов и как юридический документ не выдерживал никакой критики.

Коммунисты превратили суд в демонстрацию своей силы и преданности делу революции. В подтверждение этого сошлюсь еще раз на статью Т. Давыдовой «Сильные духом», опубликованную в газете «Советская Эстония» 27 ноября 1964 года.

«— Суд идет, — объявил дежурный офицер.

Все встали. Но не успел еще суд занять свои места, как под сводами зала зазвучало:

Багровый от ярости председатель суда Хельк напрасно кричал: „Замолчать! Прекратить!“ Его выкрики тонули в мелодии гимна. Судьи бежали из зала.