— Я так рада вас видеть, — пропела она, прижимая молодую женщину к своей пухлой, как подушка, груди, словно та была блудной дочерью, вернувшейся в лоно семьи. — Нам всем не терпится услышать ваше свежее мнение.

Бриджит провела гостей в просторную красивую комнату, освещенную только лучами заходящего солнца через большие стеклянные двери, выходящие во внутренний дворик. Вокруг низкого столика с вином, сыром, крекерами и фруктами были расставлены стулья, очевидно принесенные их кухни, и все это создавало интимную и располагающую к беседе обстановку.

— Ну, как тебе живется в новом доме? — спросила хозяйку Джин.

— Мне здесь ужасно нравится, — отозвалась Бриджит, пытаясь открыть бутылку белого вина. — И я к нему уже так привыкла, будто прожила здесь всю жизнь.

— Вы недавно сюда переехали? — удивилась Сара. — Дом кажется совсем обжитым.

— В феврале. — Бриджит поморщилась, потому что пробка в итоге раскрошилась, и ей пришлось вытаскивать из горлышка обломки. — После того как осенью скончался мой муж.

— Примите мои соболезнования.

Бриджит философски пожала плечами:

— Я с таким удовольствием переехала сюда из нашего старого, затхлого дома. — Она разлила «шардонне» по бокалам и вручила два из них своим гостям. — В нем просто дышать было нечем.

Стараясь не обращать внимания на кусочки пробки, плавающие в бокале, Сара пригубила вино и подумала о собственной матери, все еще живущей в таком же старом, затхлом доме на Уэстерли-стрит — последнем осколке прошлого на весь квартал. Она так и не познакомилась ни с кем из новых соседей и проводила все дни сидя взаперти, с закрытыми окнами и опущенными жалюзи, словно преступник, скрывающийся от правосудия, постоянно, точно о живых людях, говорила о героях сериалов и удивлялась, почему в ее доме погибают все комнатные цветы.

— Может, я тоже когда-нибудь перееду сюда, — вздохнула Джин. — В смысле, если что-нибудь случится с Тимом.

— У нас здесь, на Уотерлили-террас, одни вдовы, — объяснила Саре Бриджит, улыбнувшись, будто в этом было что-то забавное. — Четверо из нас — бывшие учительницы, Элен была социальным работником, а Дорис — только домохозяйкой, хоть и закончила университет.

— И вы все в приятельских отношениях? — поинтересовалась Сара.

— Почти всегда. Этим летом, правда, случилось некоторое обострение отношений из-за бассейна. Там установлен обогреватель, но я не люблю, когда его включают. Прохладная вода гораздо приятнее.

— Особенно если купаешься безо всего, — со знанием дела кивнула Джин.

Бриджит засмеялась:

— Да, я даже шапочку не надеваю, а это уже почти преступление.

Джин не без зависти оглядела уютную гостиную:

— Наверное, очень здорово, когда ни за кем не надо убирать.

— Ага, и есть все, что хочешь. — Бриджит щедро намазала козьим сыром шведский крекер, похожий на кусок окаменевшей мешковины. — Мой покойный муж Арт, упокой Господи его душу, считал своей главной в жизни задачей не давать мне толстеть. — Бриджит опустила глаза и с удовольствием посмотрела на свой пухлый живот. — Разве это тело предназначено для того, чтобы быть стройным?

Джин окунула крекер в мисочку с хуммусом и как бы неохотно поинтересовалась:

— Ну и как Прованс?

Бриджит глянула на нее с сочувствием:

— Изумительно. Мне не хотелось уезжать. Наверное, на самом деле я должна была родиться французской крестьянкой.

— Они ездили туда с Региной и Эллис, — объяснила Саре Джин. — Ты их увидишь сегодня.

— В следующем году мы опять туда собираемся, — сообщила ей Бриджит. — И уж на этот раз ты обязательно должна поехать с нами.

Джин повернулась к Саре:

— А меня не отпустил Тим. Заявил, что это слишком дорого.

— Жизнь так коротка! — возмущенно фыркнула Бриджит. — На что твой старый пердун копит деньги? На гроб с шелковой обивкой?

— На какую-то сверхмощную спутниковую антенну, — объяснила Джин без улыбки. — Наверное, мечтает умереть в своей качалке, переключаясь с биографии Черчилля на рекламу пятновыводителя.

— А Арт обожал смотреть аэробику, — печально усмехнулась Бриджит, — однако сам никаким спортом не занимался.

— Я никогда не жила одна, — пожаловалась Джин. — Ни одного дня за всю жизнь.

— Иногда, конечно, становится довольно одиноко, — призналась Бриджит, и Саре показалось, что она говорит это только для того, чтобы подбодрить Джин, — но в том-то и прелесть такого места, как наше: всегда найдется с кем поговорить, если появляется желание. Мы с Дорис записались на курсы керамики. Присоединяйся к нам.

— Возможно, — кивнула Джин.

Бриджит повернулась к Саре:

— Джин говорит, что у тебя докторская степень. Нам очень лестно, что ты решила ходить в наш кружок.

— Вообще-то степени у меня нет, — покаялась Сара, хотя ей очень не хотелось разочаровывать хозяйку. — Я отучилась в аспирантуре, но тезисов так и не написала.

Бриджит махнула рукой, словно отметая эту информацию как несущественную.

— Мне очень интересно узнать твое мнение о романе. Он тебе понравился?

— Так просто даже не скажешь, — начала Сара. — Впечатление оказалось таким сильным, что трудно понять, понравился он мне или нет. Все гораздо сложнее.

Кажется, хозяйка осталась довольна ее ответом. Перегнувшись через стол, она пожала Саре руку.

— Я думаю, тебе у нас понравится.

В этот момент раздался звонок в дверь. Бриджит поставила бокал и не без труда поднялась с низкой тахты.

— Выпейте еще вина, — посоветовала она и, направляясь к двери, потрепала Сару по плечу. — Мы уже давно пришли к выводу, что так обсуждение получается гораздо оживленнее.

Джин бросила на Сару говорящий взгляд: «Ну вот, а ты не хотела!»

— Видишь? — улыбнулась она. — Рада теперь, что я притащила тебя сюда?

Вот уже несколько недель на каждой вечерней пробежке Джин приставала к Саре с вопросами о «Госпоже Бовари». Купила ли она книгу? Начала ли ее читать? Обдумала ли хоть немного ответы на пять вопросов, которые предложили для обсуждения «младшим сестренкам».

Еще пару дней назад на все эти вопросы она могла ответить только «нет». Чувствуя, что ею пытаются манипулировать (Сара хорошо помнила, она не давала официального согласия становиться «младшей сестренкой» Джин), она инстинктивно избегала романа, надеясь, что какие-нибудь неожиданно возникшие обстоятельства спасут ее от досадной повинности: может, Ричард отправится в неожиданную командировку, или простудится Люси, или сама Сара вдруг ослепнет и попадет под автобус.

Ее пугал не столько дамский читательский кружок, сколько сам роман. Сара читала «Госпожу Бовари» в колледже на семинаре под названием «Сексизм в литературе», задачей которого являлось разоблачение многообразных приемов, в течение многих веков используемых писателями-мужчинами для умаления и маргинализации создаваемых ими женских образов. Эмма Бовари, наряду с Офелией и Изабеллой Арчер[4], являлась одним из самых ярких примеров такой шовинистической традиции: сонная, пассивная, эгоцентричная мечтательница, связанная по рукам и ногам буржуазными, ложно понятыми концепциями «любви» и «счастья», целиком и полностью зависимая от мужчин, которые якобы только и могут спасти ее от пустоты и бесцельности существования. Что еще хуже, Эмма Бовари была начисто лишена чувства какой-либо женской солидарности: у нее не имелось подруг, она плохо обращалась с юной служанкой и с няней ребенка и откровенно пренебрегала воспитанием своей бедной малютки.

Даже если бы Саре вдруг самой захотелось перечитать эту депрессивную литературу, сделать это оказалось бы очень нелегко. Несмотря на отчетливый сюжет, «Госпожа Бовари», как и большинство романов девятнадцатого века, был написан неторопливо и плотно. Для того чтобы вникнуть в эту густую, медленно льющуюся прозу, требовались время и серьезная концентрация. У Сары же, с тех пор как начался ее роман с Тоддом, развилось что-то вроде детского синдрома дефицита внимания. Она брала в руки газету, читала два каких-нибудь абзаца, а потом слова на странице становились непонятными, сливались и вовсе исчезали, и они с Тоддом уже путешествовали где-то — только вдвоем, никаких детей и полная свобода, — смеялись, стиснутые людьми в переполненном автобусе в Индии, или пили шампанское в купе поезда, мчащегося по Европе, или неизвестно куда ехали в красной открытой машине и хором подпевали радио. Встряхнув головой, Сара опять вглядывалась в газету и пыталась заново прочесть те же два абзаца, но видела только, как они с Тоддом бродят вдоль полок какого-то супермаркета и складывают в тележку прекрасные органические продукты — свежую пасту, парных цыплят, выросших не в инкубаторе, а на зеленом лугу, запретные, но соблазнительные десерты, австралийское вино. Сара снова пыталась прочитать статью, но только сильнее раздражалась. Какое ей дело до акулы, нападающей на людей во Флориде, отключений электричества в Калифорнии или страстной любви Джорджа Буша к своему техасскому ранчо? Какое ей дело до всего этого, если думать хочется только о том, как они с Тоддом стоят на балконе красивого особняка вроде тех, что показывают в старых фильмах, и его рука, задирая юбку, медленно крадется вверх по ее бедру, и они оба смотрят на запад, где прячется за холмы золотой диск солнца? В конце концов она отбрасывала газету и включала телевизор, под который было легче мечтать.