Шейла улыбнулась ему, чтобы ободрить и дать понять, что не станет возражать, если он поцелует ее или возьмет за руку. Не то чтобы ей очень хотелось целоваться с Р. Д. — ей просто надо было хоть с кем-нибудь поцеловаться, чтобы вспомнить, как это бывает, и знать, что она сделала еще один шаг к нормальной жизни.

Р. Д. улыбнулся в ответ. Наверное, она ободрила его немного больше, чем хотела, потому что, вместо того чтобы поцеловать ее, он начал расстегивать брюки.

— Я хочу тебе кое-что показать, — объявил он.

— Извини, — поспешно сказала Шейла, — наверное, ты не так меня понял.

— Не бойся. Он не кусается.

Если бы в ресторане Р. Д. проявил чуть большую заинтересованность, она обязательно рассказала бы ему о видении, предшествовавшем второму «срыву», — о самом важном и прекрасном событии в своей жизни.

Она ехала по шоссе в плотном потоке машин, возвращаясь домой с работы — отупляющей восьмичасовой компьютерной обработкой данных для большой аудиторской компании. Весь день лил дождь, но к вечеру поднялся сильный ветер и стал сметать остатки облаков с неба так быстро, что оно стало похожим на засвеченную с одного бока фотографию.

Солнце уже опускалось к горизонту и то пряталось за серыми тучами, то выглядывало снова. В один из таких моментов Шейла нечаянно посмотрела прямо на него. Только что она видела лишь светло-желтый ореол вокруг облака, а потом прямо у нее на глазах он превратился в огромный огненный шар с четырьмя пучками сияющих лучей, один из которых — второй с левой стороны — был устремлен прямо на Шейлу. Даже через ветровое стекло его прикосновение показалось ей теплым и нежным, как благословение.

Конечно, она знала, что смотреть прямо на солнце вредно, но не могла оторвать от него взгляда. Потом из облаков возникло чье-то лицо, которое хотело заговорить с ней. Шейла поспешно опустила стекло, но все равно ничего не услышала: мешал шум работающего двигателя.

Тогда она ударила по тормозам, прямо там же, на центральной полосе, и, разумеется, вызвала цепную реакцию из бешеных гудков, визга тормозов и резины и, наконец, одного за другим, трех ударов металла о металл сзади и справа от нее. Быстро оглянувшись и поняв, что не случилось ничего серьезного — всего лишь три машины стояли, уткнувшись одна в другую, — Шейла полезла сначала на нагретый капот, а потом и на крышу своего автомобиля, чтобы получше разглядеть лицо, появившееся из облаков.

Оно, как оказалось, принадлежало мальчику лет семи-восьми. Каштановые волосы. Веснушки И вихор на лбу. Невинное и одновременно лукавое лицо. Лицо, которое она уже видела где-то, возможно во сне.

— Привет! — крикнула Шейла. — Я тебя вижу!

— Я тоже тебя вижу, — ответил мальчик.

Теперь она видела не только лицо, но и все тело, и голубые джинсы, и футболку с оранжевыми и черными полосками, особенно яркую на фоне серых туч. И вдруг Шейла поняла все. Это ее ребенок. Тот самый, которого она убила, сделав аборт на втором курсе. Но этот мальчик был не только ее нерожденным сыном, но и чем-то гораздо большим.

— Ты Бог, да? — спросила Шейла.

— Да, — ответил он. — А ты моя мамочка.

— А ты простишь меня?

— Ты уже прощена.

Теперь, когда так долго давившее ей на плечи бремя вины было снято, Шейла почувствовала удивительную легкость и радость. Ее ребенок — Бог, а значит, с ним все в порядке.

— Я хотела бы получше узнать тебя, — крикнула она.

— Узнаешь, — пообещал мальчик.

Она сидела, зажав ладони коленями, и старалась думать о добром лице Бога, пока Р. Д. на пассажирском сиденье заканчивал свое гадкое дело. Хорошо хоть, что он не пытался к ней прикоснуться. И даже не смотрел на нее. Он только дергал рукой, уставившись на детскую площадку, и угрожающим голосом бормотал какие-то мерзости:

— Ты шлюха… ты сука… маленькая плакса… кусок дерьма…

Через какое-то время он начал бормотать быстрее, и слов уже было не разобрать, и, наконец, дернувшись вперед так, словно его ударили в спину, Р. Д. уперся свободной рукой в приборную доску и выстрелил в воздух густой белой жидкостью. Некоторое время он сидел неподвижно, тяжело и неровно дыша, а потом выпрямился и вытер испачканную руку о ее сиденье. Застегивая штаны и ремень, он посмотрел на Шейлу холодно и враждебно.

— Ты ведь не станешь доносить на меня? — угроза в его голосе смешалась со страхом.

Шейла отрицательно покачала головой. Он приставил указательный палец ей к подбородку и откинул ей голову назад так, что она видела только потолок салона.

— Надеюсь, что не станешь, — прошептал Р. Д., — потому что я очень не люблю тех, кто болтает.

Он убрал палец, и Шейла опустила голову и осторожно взглянула на него. Он вдруг закрыл лицо руками, как малыш, играющий в прятки, и негромко застонал. Шейла сочла этот звук попыткой извиниться.

— Я отвезу тебя домой, — сказала она.

Квалификационный экзамен продолжался два дня и являлся испытанием не только мозгов, но и физической выносливости. Весь первый день занимал МБЕ: тест, состоящий их двухсот многословно и коварно сформулированных вопросов, на которые из множества предложенных надо было выбрать один-единственный, верный, но далеко не очевидный ответ. По сравнению с этим даже извлечение корня зуба казалось веселой игрой. Потом, уже деморализованные и сбитые с толку, испытуемые должны были явиться на следующий день, для того чтобы написать самостоятельную работу, что, по крайней мере, для Тодда было еще мучительнее. Он с ужасом представлял себе восьмичасовое сидение наедине с совершенно чистым листом бумаги и без единой мысли в голове, гудящей все сильнее оттого, что со всех концов аудитории раздавался яростный скрип перьев других экзаменуемых. Все это было похоже на оживший ночной кошмар, в котором ты вдруг оказываешься абсолютно голым в каком-то незнакомом классе и понимаешь, что сейчас должен сдавать экзамен по суахили, или прикладной математике, или еще какому-нибудь предмету, о котором тебе известно только то, что ты не посетил ни единой лекции.

— Ешь, пожалуйста, — сказала ему Кэти утром первого дня. — Тебе понадобятся все силы для последнего рывка.

Тодд послушно откусил бутерброд. Кэти, которая последнее время часто — и иногда довольно зло — выражала сомнения по поводу его готовности и мотивации, за несколько дней до экзамена вдруг изменила тактику и опять примерила на себя роль любящей жены и доброй помощницы. Она ободряюще улыбнулась ему, будто ребенку, возвращающемуся в школу после недолгой болезни:

— У меня хорошее предчувствие. Говорят, что третий раз — самый удачный.

А еще говорят, что убивает обычно третий выстрел, подумал Тодд, но не стал высказывать свои сомнения вслух. Легче от этого все равно никому не станет.

— Я куплю сегодня бутылку шампанского, — продолжала Кэти. — Мы поставим ее в холодильник и откроем, когда получим хорошую новость.

По мнению Тодда, во всей этой кошмарной процедуре имелся только один положительный момент: результаты экзамена будут объявлены не раньше ноября или декабря, а значит, Кэти еще не скоро узнает, что он провалился в третий раз. Может быть, тогда это уже не будет иметь значения.

— Ты только не слишком рассчитывай на хорошую новость, — посоветовал он. — Мы ведь все это уже проходили.

— Сейчас все будет по-другому. Я уверена.

Она упрямо продолжала демонстрировать свой оптимизм на протяжении всего завтрака и в машине по дороге на станцию, и Тодд как мог подыгрывал ей. Тем не менее он испытал огромное облегчение, когда, поцеловав на прощанье жену и Эрона, наконец выбрался из машины. Теперь можно больше не притворяться. Он весело помахал им вслед.

На платформу вел ряд металлических ступеней, но Тодд остался внизу и принялся расхаживать перед телефонной будкой, стараясь не смотреть на часы каждые пятнадцать секунд. Сара приехала ровно в семь сорок пять, в тот самый момент, когда к платформе подошел поезд, разбудив бодрым гудком своих сонных пассажиров. Тодд забрался в «вольво» и поцеловал Сару в щеку.