— Ты говорил, там три истории, — сказала Стелла.

— Да, но третья, пожалуй, и не история, а… Кстати, мы весь чай выпили, да и пирог подходит к концу.

— Сейчас я налью еще один чайник и принесу хлеба с маслом. Только без меня не рассказывай, — и Стелла пошла на кухню, а я за ней. Мы наполнили большой тяжелый чайник, повесили его над огнем, прихватили с собой хлеб, масло, яблочный джем и вернулись в гостиную. Райнель продолжил рассказ:

— О Марне еще известно то, что когда шло строительство Театра, то Марн постоянно почти наблюдал за работами. И, что и напугало или, лучше сказать, отвратило от него многих, приходил даже ночью. Считали, что он занимается колдовством, наводит на будущее здание чары.

— Действительно, зачем приходить по ночам? — подозрительно спросила Стелла.

— Может быть, он проверял какие‑нибудь расчеты? — рассердилась я. Почему она во всем подозревает эльфов, уж конечно, если бы архитектором был человек, у нее нашлось бы разумное объяснение.

— Ночью проверял расчеты? — вздохнула Стелла и поглядела на меня, как на несмышленого ребенка.

— Ну, неважно, — сказал Райнель, как мне показалось, нарочно, чтобы мы перестали спорить, — теперь ничего не докажешь. Важно то, что потом, на середине строительства, его выслали из Тиеренны, отобрав перед этим все чертежи.

— Но, тут уж или — или, — подумав, сказала Стелла. — Или Марн никакого чародейства не применял, и тогда нам неважно, кто он и что он. Или уж мы признаем, — она посмотрела на меня, — что он волшебник, и тогда будем искать о нем книги — надо ведь понять, как он мог заколдовать Театр. Я думаю, правильнее — признать, что он волшебник, это ведь все упростит. Сразу станет понятно, в чем корень беды.

— А если мы решим, что он — не волшебник, значит, опять все будет непонятно? — тут уж я начала всерьез сердиться, кажется, когда речь заходит о волшебниках, Стелле полностью отказывает логика. — Тебе нужно правду узнать, или найти самое простое объяснение?

— Я предлагаю как раз вот это — попытаться понять правду, — сказал Райнель миролюбиво. — Кстати, чайник закипел, разве не слышите?

Мы со Стеллой заварили еще чаю. Пока пили новый, душистый чай, Райнель рассуждал:

— Не надо заранее придумывать себе никаких теорий, надо просто — искать сведения. А потом сделать выводы, если мы, в самом деле, что‑то найдем. Пока можно лишь вот что сказать: Марн, пожалуй, в самом деле, был волшебник, но это не значит, что он как‑то заколдовал Театр. А мог и заколдовать — но все равно, не обязательно исчезновения связаны с его делами…

Мы со Стеллой согласились с ним, и я была очень рада, что мы с ней не поссорились.

— Я придумала вот что, — сказала Стелла. — Давайте создадим тайное общество. Будем изучать все, что сможем найти об истории Театра. А назовем наше общество, например, «Союз троих».

— Название придумывать обязательно? — спросил Райнель.

— Так уж положено.

Наверняка Стелла прочитала в какой‑нибудь книге про что‑нибудь подобное, может, там был «Союз пяти» или что‑то в этом роде. Пожалуй, тайное общество — это неплохо придумано, все же приятно чувствовать, что ты — не одна, у тебя есть единомышленники, к тому же, тайные. Райнель тоже согласился, хотя почему‑то без воодушевления. А, по — моему, хорошая идея.

Наконец, часы пробили восемь, надо было возвращаться. Райнель сказал, что проводит меня до училища.

Светящиеся иголки звезд спали за мутной облачной пеленой, тянущейся по темному небу. Снег мягко падал — на камни под нашими ногами, на ветки. Когда мы зашли в парк, то словно заглянул непрошено в сказку о спящем городе. Все было неподвижным, поблескивающим, волшебным. Вокруг фонарей блестели, падая в темноту, снежные хлопья, а внутри, за стеклом, горели желтые огоньки. Я подумала, что предметы отбрасывают тень не только из‑за падающего на них света, у них есть еще одна тень, невидимая, но я ее чувствую. Иногда тень бывает злая, как у химер на нашем Театре, иногда — таинственная, например, если это какой‑нибудь старинный дом или огонь камина за шторами — смотришь и гадаешь, кто там живет, что делает, представляешь, что он сидит у камина и читает сто раз перечитанную, захватывающую книгу. А вот у фонарей и снега сегодня — волшебная тень. Не знаю, все ли это видят, мне кажется, что не все. Вот Лил наверняка бы увидела.

Я сказала о волшебной тени Райнелю, он улыбнулся и посмотрел на меня с любопытством. Но мне показалось, что он ничего такого не чувствует, ему просто интересно, что я говорю, вот и все. Наверно, вообще мало кто мог бы это понять. Может быть, Корх, но он все‑таки человек неприятный, по крайней мере, для меня. Тийна могла бы понять — но она любит такие вещи, которые хоть и таинственные, но осязаемые. По крайней мере, даже привидение можно увидеть. А здесь — всего лишь ощущение…

Когда мы завернули в один из переулков, ведущих от бульвара к Театру, налетел ветер и поднял над одним из домов пушистое облако, а потом рассыпал его по черепицам крыши, а оттуда уже упала снежная пыль, поблескивающая ломкими краями снежинок. Райнель вздохнул, и я заметила, что у него стало напряженное и встревоженное лицо.

— Ты испугался, что снег упадет нам на голову? — спросила я.

— Нет, просто мне показалось, что там — человек.

— Ну что ты, как бы он мог попасть на крышу? Тем более, ходил бы по узкому краю крыши.

Райнель вдруг смутился и ответил:

— Мне привиделось, что это лунатик.

Я слышала о том, что бывают лунатики, но не уверена, не выдумки ли это. Но Райнель рассказал, что у него был друг, и он на самом деле ходил во сне. Мне стало любопытно, почему это так, началось ли это у него еще в детстве или позже. Райнель сказал, что родители его друга считали, что это случилось из‑за какого‑то потрясения, скорее всего, из‑за войны, которая тогда началась тогда между Аркайной и Анлардом. Ему было тогда лет шесть или семь. Его родители, хотя и имели гражданство Тиеренны, но жили тогда в Анларде. Надо сказать, войну он помнил довольно смутно, а каких‑нибудь по — настоящему ужасных происшествий не помнил совсем — родители довольно быстро смогли выехать из военной зоны. Но через некоторое время он стал ходить во сне. Нечасто — может быть, раз в год или даже реже.

— А сейчас он где?

— Родители увезли его в путешествие к Драконовым островам.

— Но там ведь нельзя высадиться?

— Да, конечно. Но корабль поплывет вдоль материка, мимо Холодного моря, потом они погостят недельку — другую на Южных островах. Видишь ли, никто из врачей не знает, как лечить лунатизм. Однако у одного из профессоров, к которому его родители обращались, была такая теория. Он сравнил человеческий рассудок с домом. Все впечатления, которые бывают у человека в жизни, распределяются по разным этажам, соответственно, и значение имеют разное, и помнит о них человек по — разному. Бывает так, особенно в детстве, какое‑то событие, которое человек старается позабыть, уходит и прячется куда‑то в подпол, в погреб, но оно не умирает там, а ведет свою сумеречную жизнь. Любое воспоминание и впечатление может превратиться в жителя этого дома. Только одни живут внизу, в темноте и забвении, а другие воспоминания холят и обхаживают.

Я кивнула, подумав о своей «копилке воспоминаний».

— Человеку кажется, что он — целиком и полностью хозяин дома, продолжал Райнель. — А на самом деле его жители, также и те, которые обустроились в подполе, уже вполне уверенно себя ведут. Подбрасывают ему мысли, нашептывают на ухо, как надо поступить. Да просто начинают перестраивать весь дом по — своему. Только те, которые в подполе и о которых хозяин и не помнит, действуют исподтишка. Считается, когда лунатик находится под влиянием луны, то двери подпола открываются, и тайные жильцы подчиняют себе человека. И если не принимать меры и не выживать их, то они подтачивают сознание человека, как деревянные стены — жуки — точильщики.

— А путешествие зачем? — спросила я.

— Чтобы привести в свой дом как можно больше других гостей. Новые впечатления, новые встречи. Новые жители населяют жилые этажи, их становится больше, чем незаконных жильцов, и те уже не так вольно себя ведут. Чем меньше у человека тайн, тем труднее луне наслать на него чары. Такова одна из теорий.