— И что? Ты видел там ургельцев?

— Нет, не ургельцев… возможно, кто‑то и был оттуда, но по очевидным причинам — скрывал. Но я два раза встречал людей, которые пробирались к Башне Желаний.

— И что, она исполняла их желания? — спросила я и стала ждать ответа, затаив дыхание.

— И да, и нет. Понимаешь, она все делала с подвохом. Если вспомнить, что Башня не помогала никому из ургельцев и что появилась она, когда последний князь от бессилия и ненависти проклял весь мир, то, ты же понимаешь, едва ли стоит надеяться на то, что там поселилась добрая волшебница. Я слышал самые неприятные истории… и те двое, кто дошел до Башни… Кстати, скажу тебе сразу, что идти им приходилось по пустым землям, где ничего не росло, вода в реке и колодцах была ядовитой или невозможно горькой, многие селенья или городки населяли только духи убитых… словом, ты понимаешь, ни у кого не вышло увеселительной прогулки… Так вот, каждый из тех двоих повернул обратно, так и не загадав желание.

— Ты говоришь подвох — а в чем?

— По — разному у всех. Что просят обычно у Башни? Богатства, удачи, еще каких‑то благ… И вот, допустим, добыл человек богатство — а ночью его убивает и грабит вор. Или человек заболевает неизлечимой болезнью, и все, что он выпросил у Башни, ему уже не нужно. Ну, и многое иное… Я бы сравнил Башню Желаний с паутиной, на которую упала капля меда. Мед, паутина и гибель. Вот и все…

— А вот те двое — откуда они узнали, что такие ужасы бывают, их кто‑то предупредил?

— Конечно, как же иначе. Около Башни — стражники, они собирают слухи со всего света, и кое — какие последствия исполненных желаний им известны. Они берут деньги за вход в Башню, от них мои знакомцы и узнали…

— То есть их пожалели и не взяли денег?

— Нет, почему же… Ургел надо восстанавливать, сейчас они себе столицу отстраивают. Денег не брать они не могут. Тем более, считают, что весь мир им должен… Но ургельцы не могут полностью отказаться от своего прежнего прямодушия, или, лучше сказать, прямолинейности, и, взяв плату, они честно предупреждают…

— Даже не знаю… честно ли это…

Райнель пожал плечами.

— Во всяком случае, они полагают это справедливым.

Значит, еще одной мечтой меньше… Не то, чтобы я действительно надеялась дойти до Башни Желаний, но иногда, когда становилось тоскливо на душе или мучила бессонница, я представляла, как подхожу к Башне. У меня уже были придуманы три, на выбор, желания, и я перебирала их, ставя на первое место то одно, то другое…

Мы миновали вход в Театр, над которым снег падал на острые крылья химер, и подошли к двери училища.

— Я вам очень благодарна за сегодняшний праздник, — сказала я и подала ему руку. Но он не пожал, а поцеловал ее. Это меня смутило, но, видимо, так положено — хотя я вовсе не чувствовала себя взрослой барышней, которой целуют руки. Райнель смотрел мне в лицо. Неожиданно он произнес:

— Все‑таки, Растанна, ты только кажешься простой, открытой и совершенно понятной — но, на самом деле, я уверен, ты не проста.

— Это плохо? — спросила я. Мне стало неловко от его слов, потому что не понятно, хвалит Райнель или ругает, и еще потому что я не привыкла, чтобы кто‑то, кроме мамы, всерьез размышлял обо мне.

— Это… интересно, — улыбнулся он, открыл мне дверь, а потом отступил в ночь и снег.

Дни шли один за другим, занятия сменились отдыхом, отдых — репетициями или выступлениями. Так и наступил мой тринадцатый день рождения. Я не сказала о нем никому — все равно в училище праздновали только тиереннские праздники или какие‑нибудь театральные события, а дни рождения отмечали в семьях.

Вечером, когда все улеглись, я подошла к окошку в классной комнате. Посмотрела на уменьшающуюся голубую луну, на полную красную. Подумала о своих родителях. Как жаль, что я никогда не видела отца. Несправедливо, что я никогда не жила в большой, настоящей семье — с мамой и папой, бабушками и дедушками, несколькими детьми. Но раз судьба так ко мне несправедлива, значит, непременно заменит чем‑нибудь, я была уверена в этом. Еще немного посмотрела на снег, изредка поблескивающий искорками под фонарем, на небо, на котором темные облака то и дело прятали то одну, то другую луну. А потом отправилась спать. Завернулась в одеяло, спрятала замерзшие ноги. Мне снились какие‑то чудесные путешествия, совершенно незнакомые, счастливые края, и когда я проснулась, то была такая радость, что я решила считать этот сон подарком судьбы. Может быть, он даже вещий.

Дальше этот день шел, как обычно, зато на следующий после обеда пришел Райнель и забрал меня в гости до вечера. Как я удивилась, когда увидела пирог с черникой и праздничные чашки, стол с белой скатертью. Все семейство собралось здесь, меня поздравляли и даже подарили два подарка — книгу со стихами и красивый кошелек. Правда, денег‑то у меня пока не было. Но Тирлисы хором сказали, что был бы кошелек — а деньги найдутся. Потом отец Стеллы и Джайла ушли по своим делам, а Стелла, Райнель и я остались в гостиной пить чай с черничным пирогом.

— Я рассказала брату про наш список, — сказала Стелла.

Я посмотрела на Райнеля — не станет ли он смеяться над нами. Но нет, Райнель отнесся очень серьезно.

— Вы изучили историю Театра — и это правильно. Но вы исследовали то, ЧТО происходило — и не выясняли, и не могли таким способом выяснить — ПОЧЕМУ.

— И как можно выяснить — почему? — спросила Стелла.

— Наверно, надо почитать не только книги по истории Театра, но и о том, как и когда его стоили, и, главное — кто.

— Я итак знаю, кто и когда, — пожала плечами Стелла. — Тиммиан — Строитель, по приказу короля Густина. Это во всех учебниках написано.

— Ничего подобного, — улыбнулся Райнель.

Я страшно удивилась. Разве может такое быть, чтобы в учебниках была написана неправда? Стелла тоже смотрела на брата довольно хмуро. Она не любила, когда кто‑то пытается оспаривать очевидное.

— Тиммиан достраивал театр, — объяснил Райнель. — Само здание при этом было уже больше чем наполовину готово. Трудно сказать, имел ли он право называться архитектором Театра. Если он изменил план своего предшественника, многое построил или переделал по своим чертежам — то да, а если нет…

— Ну, и как мы узнаем, кто же придумал первый план? — спросила Стелла.

— Я уже узнал. Когда ты мне сказала про ваши исследования, я решил действовать вашим же способом и на другой день пошел в библиотеку. Рыться в книгах пришлось дня два. Но теперь я знаю, кто был первым строителем — Марн Чернокнижник.

— Не слышала о таком, — с сомнением сказала Стелла.

— А ты, конечно, знаешь всех Тиереннских архитекторов от начала нашей истории? — спросил Райнель.

Стелла хмыкнула, но промолчала, и Райнель продолжал:

— Это был эльф, — он слегка поклонился в мою сторону. — Но не думайте, на самом деле, едва ли он был злым колдуном. Скорее всего, его прозвище появилось вот из‑за чего: во — первых, Марн был человеком очень ученым, и знания его были глубоки и разнообразны, не только в архитектуре. Но, кроме учености, он имел и дар волшебства. А тогда, двести лет назад, как раз начались события в Фарлайнском лесу, и эльфы создали свой город — Фарлайн. Каждый эльф без рассуждения считался чародеем, а раз чародей — то, по общему мнению, и опасный, и непредсказуемый.

Фарлайн… Ведь это и моя родина, по крайней мере, родина моего отца. Но я ни с кем не могу говорить об этом, а мне очень хочется узнать подробнее об этой стране, о ее жителях. Где‑то там — мои родные. Ведь были же у моего отца родственники, может быть, он снова женился и у него — дети, мои братья или сестрички.

— Растанна, ты слушаешь? — Стелла потянула меня за рукав.

Я кивнула, но ничего не ответила. Райнель сказал о Фарлайне, и это почему‑то выбило меня из колеи.

— Так вот, я и спрашиваю, — продолжала Стелла, — откуда это известно, что Марн не злой колдун?

— Двести лет прошло — мало что о нем вообще известно. Скажем так, это всего лишь мое ощущение. О Марне известно всего лишь три истории. На день рождения королевы Олведии, жены короля Густина, этот хитроумный эльф принес букет золотых роз — среди зимы, что всех поразило, да еще и вправду лепестки были из тонкого — тонкого золота, хотя были мягкие, как живые — и увядали, как живые. Чародейство, конечно, но не злое же. Еще случай — Марн встретил на деревенской дороге — уж не знаю, как он там оказался, дел у него, как я понял, вне города не было — мальчика, пастушка. И тот, будто бы, плакал, потому что сломался его пастуший рожок — на него наступил теленок. Марн сделал ему новый рожок, но, как стало понятно потом, когда на этом рожке начинали играть, то он не просто издавал ту мелодию, которую хотели получить, но еще и сам ее обрабатывал, изменял, усложнял… Итак, опять же, колдовство, но не такое, чтобы прозвать за него чернокнижником, — заключил Райнель.