На танцевальных занятиях и на гимнастике я сильно уставала, к вечеру уже была в полном изнеможении. Таких снов, как я видела в Анларде на свое первое совершеннолетие, здесь уже не было. Обычно не снилось ничего или какая‑нибудь чепуха. Только однажды приснился сон, который не то, чтобы напугал — в нем и сюжета никакого не было, но почувствовалось что‑то такое, из‑за чего я долго его вспоминала. Снились коридоры и двери, из дверных щелей вырывался свет, то лунно — голубой, то зловеще — пурпурный. Коридоры, коридоры… это лабиринт, и все двери заперты…

Как я заметила в первый же день, в училище были и мальчики, и девочки, но уроки у нас шли в разных классах, и мы сталкивались только в обеденном зале или библиотеке. Но вот однажды мы гуляли в парке. Лужи уже высохли, на газонах и клумбах пробивалась первая светлая травка По газонам и дорожкам неспешно ходили голуби. Старушки, перекинув через локоть ручки своих темных сумочек, вязали, читали, болтали друг с другом. Молодые и пожилые няни гуляли с детьми — возили их в колясках, держали за ручки, позволяли бегать или кормить голубей. Мы с Лил и Стеллой за завтраком припрятали несколько кусочков хлеба, и сейчас остановились на площадке около центральной клумбы. Хлеб раскрошился в карманах, и мы то кидали птицам кусочки, то высыпали из карманов крошки.

— Смотрите, мальчики, — сказала вдруг Лил.

Это был второй класс. Их сегодня повели в ту же часть парка, что и нас. Конечно, гулять им было скучно, понятно, что им не хотелось, как нам, сидеть на лавочках или кормить голубей. Обычно их водили на набережную, там можно смотреть на торговые корабли, прогулочные лодки, просто на воду. Или оставляли гулять около Театра — в садике разрешалось побегать, поиграть в догонялки. Но там хватало место только для двух или трех классов, а на набережной было сегодня ветрено. Некоторые остановились недалеко от нас и смотрели, как мы кормим голубей. Другие уселись на лавочки и о чем‑то разговаривали или играли в камешки. По — моему, это такая же детская игра, как и игра в картинки, хотя в камешках все‑таки нужны внимание и меткость.

Один из мальчиков подошел к нам, точнее, к Стелле. Он не очень высокий, может, чуть повыше Стеллы, немного сутулый, волосы у него темные, гладкие, но какие‑то бесцветные, как будто пылью присыпанные, и, по — моему, даже не очень чистые. Я решила, что вряд ли Стелла будет с ним разговаривать, может быть, Лил, по доброте, поздоровается. Но ничего подобного.

— Привет, — сказала Стелла, а прочие девочки начали поглядывать на нас и перешептываться.

— Привет, — кивнул он. Потом посмотрел на меня и представился: — Меня зовут Корх Асперриус.

— А меня — Растанна Альрим, — я тоже кивнула ему, решив, что делать книксен все же не буду.

— Никогда не разговаривал с эльфами, — заметил Корх и стал рассматривать меня. По — моему, это было немного бесцеремонно. Я пожала плечами и ничего не ответила. — Я бы кое о чем тебя спросил… Но потом, надо обдумать вопросы.

Как будто я уже согласилась! А он отвернулся от меня и стал разговаривать со Стеллой. Они принялись обсуждать какую‑то книжку, которую я не читала, и мы с Лил отошли немного от них, чтобы не мешать.

— Кто он? — спросила я ее. — Что‑то мне он не очень нравится. Он дружит со Стеллой?

— Да, он живет не очень далеко, они гуляют в одном парке, знаешь, в том, который около музея археологии.

— По — моему, он довольно‑таки неприятный.

— Что ты! Корх — самый удивительный! Он очень своеобразный, это правда, но совсем не неприятный.

И так думали многие — девочки посматривали на Стеллу с завистью, а на Корха с уважением.

— Он сочиняет рассказы и стихи. Один его рассказ даже напечатали в газете в прошлом году.

— И про что он пишет?

— Про разное, но знаешь, мне очень нравится, я бы так не смогла ни за что. О всяких зловещих замках, о привидениях, это всегда страшно и интересно.

Корх шел рядом со Стеллой и о чем‑то говорил. Я подумала, что такому, как он, наверно было бы интереснее с Лил — она живет переживаниями, а у Стеллы все скорее от ума. Или с Тийной, она тоже большой знаток всего таинственного и зловещего. Но, тем не менее, Корх дружил именно со Стеллой.

— Хочешь, дам тебе почитать его рассказы? У меня они переписаны в тетрадку.

— А ты их откуда взяла?

— Да ведь многие переписывают, это же так необычно — у нас есть в училище свой, настоящий писатель.

— А он на кого учится?

— На артиста.

Да, раз сутулится, значит, не на танцора, уж точно.

После обеда Лил стала рыться в тумбочке, вытащила половину своих вещей: какие‑то свитки с потрепанными краями, веер с одной сломанной пластиной, две конфеты, крохотная куколка, голова от другой крохотной куколки, засушенная травяной стебель с пышным белым соцветием… Лил хранит все, что для нее важно, хотя потом ничего найти не может. Вот Стелла не хранит ничего, не припрятывает, но у нее ничего и не теряется. Наконец, она вытянула из‑под стопки книг тетрадь — страницы потрепаны, на тонкой картонной обложке нарисован синими чернилами покосившийся (по сюжету рассказа или из‑за неумелой руки рисовавшего) замок. Тетради, аркайнское изобретение, здесь используют чаще, чем в Анларде, у нас они стоили очень дорого. Ну, конечно, никто не пишет в них на уроках, это слишком расточительно.

— Вот тут его рассказы, Корха, — Лил отдала мне тетрадь.

Почерк у нее разборчивый, но много исправлений, она то не заметит, то замечтается и напишет не то. В двух местах попались еще картинки — ворон на камне и цветок — явно переделанные из клякс. Рассказы были очень странными. То призраки, то склепы… Про таинственное почитать интересно, но это не понравилось. Там про людей почти ничего не было, только страхи да ужасы. Помню, когда‑то давно мама читала мне сказку про маленькую девочку, заблудившуюся зимой в горах, а потом набредшую на замок и попавшую в подземелье. Как я за нее боялась, слушала, завернувшись в одеяло и почти не дыша, чтобы не пропустить что‑нибудь. А если бы просто описывалось это подземелье, как там с потолка вода капает, какие там летучие мыши и тому подобное, то было бы совсем не то — за кого тогда бояться? Вернула тетрадь Лил — хорошо, что мы пошли сразу пить чай, и она не спросила моего мнения о обо всем этом. Она любила эти рассказы, и мне не хотелось, чтобы Лил разочаровалась во мне — а обманывать и говорить, что понравилось, я не могла.

Я рассказала о Корхе маме, когда мы с ней гуляли в следующий выходной. Мама улыбнулась, когда я пересказала ей историю Корха о потерявшемся привидении, но промолчала. Мы шли по широкой и шумной улице. В окнах ресторанов видны были официанты, расставляющие приборы или цветы на столиках, в витринах больших магазинов лежали разные любопытные и заманчивые вещи — драгоценности (думаю, едва ли настоящие) большие книги с золотыми буквами заглавий, стояла красивая посуда и многое другое. Я увидела деревянную шкатулку, на боках вырезан виноград, журавли и еще какой‑то затейливый узор, и вспомнила свою шкатулочку с разными пустяками, брошенную в Тальурге. Хорошо бы завести и тут какой‑нибудь сундучок или ларец и собирать разные мелочи. Можно назвать ее «шкатулка воспоминаний», ведь когда перебираешь всякие вещицы, у каждой есть история, это как маленькая черточка на двери, когда рост отмечают. Ты растешь, и заметок — черточек все больше. И все эти вещицы тоже будут как заметки о всяких таких случаях и происшествиях, которые жалко забывать. Раньше, в Тальурге, я просто собирала «сокровища», но все равно столько вспоминала, когда разглядывала их. Вспомнив об «сокровищах», решила проверить — на месте ли моя волшебная бусина, завернутая в носовой платок.

— Ты что там рассматриваешь, Растанна? — спросила мама.

Я и не заметила, что остановилась у витрины и все еще смотрю на шкатулку. Мама выслушала о «шкатулке воспоминаний», но почему‑то не согласилась, хотя мысль собирать «заметки о жизни», по — моему, очень разумная.