«Может, он жив! Снег уберег его от ударов, кто знает, может, ему повезло…» Он быстро передал бинокль младшему лейтенанту Матею, стоявшему позади него, сказав ему:

— Останешься за меня. Только я видел место, куда упал сержант Саву. Надеюсь, что он только ранен. Я пойду. Вы в первую очередь установите минометы!

Он быстро в сопровождении сержанта Констандина спустился вниз по снегу, доходившему до пояса. Дальше Думитру пошел один, оставляя в сугробе настоящую канаву. «Никулае погиб? Такое невозможно!» Он почувствовал себя виноватым за то, что случилось с другом, — ведь он его командир…

Перед его мысленным взором всплыли глаза Паулины, Миту, Ляны, глаза жителей села, которые знают, что они постоянно вместе, что он командир Никулае, что должен оберегать его. Разве не так? Ведь они земляки, друзья, свояки. Пусть даже Никулае никогда не просил у него какой-либо поблажки или защиты. Наоборот, всегда старался, чтобы Думитру не мог в чем-либо покровительствовать ему, не поставил его в чем-либо в привилегированное положение. Саву добился, чтобы стать наблюдателем, и эту опасную задачу выполнял всегда один. Вот какую выгоду он имел от своей дружбы с командиром! Все в роте видели это. Но кто в селе поймет это?

Разве Паулина поймет? Вне всякого сомнения, она до конца жизни будет смотреть на него с упреком, не сможет простить его…

Думитру добрался до дна обрыва. Снег был необычайно глубоким, доходил ему до самой груди. Каждую секунду он ждал, что снег навсегда поглотит его в своей холодной белой утробе. Остановился, отыскал взглядом вверху наклонившееся над обрывом дерево, у которого он видел в последний раз бросившегося вниз Никулае. В том месте он увидел и след от обрушившегося сверху снега. Он направился в ту сторону по глубокому рыхлому снегу, держа руки над головой, словно боялся замочить их.

«Так где же упал Никулае, где?» — спрашивал он себя, разрезая грудью сугробы то в одном, то в другом направлении, ощупывая носком сапога каждое место, куда ступал.

Так он почувствовал, что проваливается. Под ним была пустота. Еще одна пропасть под снегом? Нет. Он понял: ручей на дне обрыва был покрыт ледяным мостом. Вода под ним ушла, и образовалась пустота наподобие пещеры. Там он и нашел Никулае. Тот не двигался. Думитру, обхватив его за плечи, вытащил наверх. На теле сержанта не было видно следов крови, щеки еще были розовыми, он слабо дышал. «Наверное, потерял сознание, — с надеждой подумал Думитру. — Он придет в себя, главное — добраться как можно скорей до своих!»

Он потащил его по глубокому снегу. Через несколько десятков шагов Никулае впервые застонал. Потом пошевелил рукой, тело его напряглось, он открыл глаза.

— Это я, Нику, не бойся, ты спасен! — прерывающимся голосом шепнул Думитру ему на ухо, на секунду остановившись.

Через несколько минут сержант пришел в себя. Опираясь правой рукой на лейтенанта, он поднялся. Держался он на ногах еще не твердо, раскачиваясь, будто пьяный.

— Думаю, у меня сломана рука, — пробормотал Никулае. — Левая. Не действует, и боль страшная…

Они медленно двинулись рядом дальше по старому следу, переступая большими шагами. Время от времени Никулае стонал от боли в руке. Подоспел Констандин. Он взял их карабины и пошел впереди.

Сверху, будто с неба, снова послышались редкие выстрелы. Пули долетали до них и со свистом впивались в толстый снег. Стреляли сверху, с края обрыва.

— Быстрее! Надо быстрее уйти из-под их обстрела.

Но через несколько шагов они рухнули в снег, будто споткнулись обо что-то. Никулае поднялся первым. Попытался здоровой рукой помочь другу. Думитру не мог подняться… На помощь бросился Констандин. И тут Никулае увидел на разворошенном снегу пятна крови, и его охватил ужас.

— Митря! — простонал он.

Никулае схватил лейтенанта за плечи, и теперь уже он потащил друга по снегу. Откуда у него взялись силы? Боль не только больше не мучила, но, напротив, будто ожесточала его. Глаза его горели лихорадочным огнем.

Вокруг них продолжали свистеть пули, пока с румынских позиций не ударили два пулемета. Длинные очереди разрезали воздух над их головами.

Никулае не мог бы сказать, сколько времени он тащил Думитру. Он только и знал, что шел вперед, преодолевая враждебное противоборство снега. Его тело действовало механически, и ничто не могло его остановить.

Наконец стало тепло. Он лежал в широкой кровати, накрытый мягким одеялом. Потом увидел незнакомую женщину, сидевшую на стуле возле него. Ее рыжие волосы были схвачены сзади пестрой косынкой. Женщина только сидела рядом с его кроватью, но не смотрела на него.

— Где я? — спросил он тихо.

Вместо ответа женщина бросила на него испуганный взгляд, поднялась со стула и исчезла. Вскоре она вернулась в сопровождении ефрейтора. Тот был санитаром, и Никулае знал его.

— Мы вас сейчас же отвезем в госпиталь, господин сержант. Сейчас приедут сани за вами. Господин младший лейтенант позвонил уже.

В его голосе звучала теплота.

— Не беспокойтесь, у вас разбито плечо, но это пройдет. Не от пули. Вы сильно ударились, когда падали. Только с божьей помощью вам удалось спастись…

— Митря? — простонал Никулае. — Где лейтенант? Что вы с ним сделали?

— Он в церкви, господин сержант, — пробормотал невнятно ефрейтор.

— … Мать вашу! Церковь — это больница вам, что ли? Что, вы не знаете, что надо делать?

— Умер он, господин сержант. Вы притащили его мертвым. А сами были без сознания.

Никулае снова впал в беспамятство. Если можно назвать беспамятством то состояние, когда у него внутри будто все рухнуло. Он ничего не понимал. Или не хотел понимать. Он столько повидал за это время, столько людей умерли на его глазах, но сейчас он ничего не соображал. Сержант падал в пропасть, безостановочно, без боли, в неведении. Может, это и есть смерть? Как падение или как полет в неведомое? А в конце? Плоть осталась его, Никулае Саву, повидавшего в жизни столько мест, или осталась только его мысль? Смерть равносильна непониманию. Умереть — значит утратить способность понимать. Навсегда. Только за непониманием ничего не следует. Смерть — это непроницаемое стекло, через которое не видна даже сама мысль!

Он очнулся в санитарных санях, в которые его перенесли санитар и двое местных жителей — словаков. Сани были без верха, в них было наложено сено, его запах и вывел Никулае из оцепенения. Санитар сел рядом с ним на боковину саней и смотрел на него. Возница поднялся на облучок, сани тронулись.

Никулае было приятно чувствовать раскачивание саней, и в те моменты, когда боль оставляла, ему казалось, что он плывет по теплой воде, как в одно из лет своего детства. К чему это неотступное возвращение в детство? Почему все что с ним случается, обязательно воспринимается сначала через призму детства?

Морозный воздух лип к ноздрям, старался проникнуть в грудь, вернуть его к действительности, от которой он всем своим существом хотел скрыться. Болело в груди, ныла рука, которую бинты стягивали, словно тиски.

— Сначала отвезите меня к церкви! — приказал он санитару, схватив его здоровой рукой за рукав, чтобы подтвердить свое приказание.

Через несколько сот метров сани остановились.

— Вот церковь, повернись немного и увидишь ее, — сказал санитар.

— Э, а где господин лейтенант?

— Его уже похоронили. Стэнеску сказал мне, что его похоронили перед церковью. Примерно час назад. Были и наши, дали залп из минометов, чтобы отдать последние почести, ты не слышал? Видишь, вон там, отсюда и крест виден…

У Никулае комок подкатил к горлу, будто в него вцепились стальными когтями. Он, пересиливая боль, приподнялся на локте, увидел покрытый снегом купол церкви, потом внизу, перед церковью, участок затоптанного и запятнанного черными комьями земли снега. Рядом крест высотой с ребенка с надписью, которую он не мог разобрать. Крест примостился у молодого дерева с гладкой, матово поблескивающей корой — у липы или шелковицы. Могила — как всякая другая. Знак. Не смерти, а прошедшей жизни. «Человека никогда нельзя похоронить. Его близкие хоронят лишь воспоминания о нем. Они это делают для самих себя. Тот, о ком идет речь, давно свободен. Но все же людям трудно смириться с мыслью, что они не могут больше видеть родное лицо, не могут слышать его голос, что тот не может теперь быть среди них. Тогда они одевают его в саван забвения, пытаясь избавиться от него. Бегут от него. Они страстно любят его в последний раз, чтобы можно было быстрее навсегда забыть его».