— Не бейте!

— Теперь «не бейте»! — прохрипел Назарук.

— Оставьте его! — крикнул я солдатам.

— Еще чего, — ответил кто-то рядом со мной.

— Отведите его… целым! Понятно?

— А на дерево нельзя?

Теперь я узнал голос говорившего. Это был невысокого роста пехотинец. Он смотрел на меня вызывающе, почти с ненавистью.

— Если надо, пойдет и на дерево, понятно? Мы не будем с ними церемониться, но избивать не позволю! Отвести бандита!

Они стояли как вкопанные, в их глазах я прочел смертный приговор бандиту. Я смотрел в их лица, видел сжатые челюсти, выцветшие глаза с капельками гноя в уголках. Пыль и сажа раздражали глаза, вызывая гнойные выделения. Я знал это по себе — ведь я ходил вместе с ними, глотал пыль наших дорог, грязными руками тер глаза. Иногда глаза сильно жгло, и это вызывало страшное раздражение. Я был зол на всех: и на тех, кто послал меня в эту паршивую деревню, и на пехотинцев… А здесь… Они хотят убить этого подлеца… Я бы его сам… Но нет… Не позволю!

Маленький пехотинец зарядил свою винтовку. Видя, как патрон входит в ствол, я почувствовал, что кровь ударяет мне в голову. Рукой я нащупал кобуру. Пальцы безошибочно схватили рукоятку вальтера.

— Назад!

Может, это был не крик, скорее — громкий шепот, но маленький солдат испугался. Я видел, как он побледнел, отступил на шаг. Не помню, как я очутился рядом с ним. Ствол пистолета я направил ему в живот.

— Ах ты сволочь! — зашипел я ему в ухо. — Проваливай с моих глаз, быстро!

Хомич и еще один солдат отвели пойманного бандита в штаб батальона. Глядя им вслед, я постепенно приходил в себя. Солдаты наблюдали за мной. Когда я посмотрел на них, они опустили глаза.

— Вы что? Хотели испачкать свои руки об этого подлеца? Он ведь не стоит даже плевка, а ты, Назарук, бьешь его прикладом в затылок. Эх вы, костюшковцы… Не знал, что вы такие бойкие.

Пришел Хомич. Доложил, что передал бандита, и добавил, что, если я не верю, можно проверить.

— Проверять не собираюсь, — сказал я, — потому что верю в ваш рассудок и знаю, что любой из вас готов выполнить приказ.

Они поддакнули. И в этот момент я вдруг почувствовал, что нить нашего взаимопонимания становится прочнее.

— Вы должны помнить, — начал я, — что мы теперь имеем дело с поляками, а не с гитлеровцами. Кое-кто из наших земляков заблуждается — попались на удочку вражеской пропаганды, потому ведут борьбу с нами. Мы идем на операцию не ради того, чтобы застрелить кого-то. Мы ведь солдаты-костюшковцы, которые прошли сквозь огонь и воду, дошли до Берлина и теперь у себя на родине показывают пример того, как надо бороться за наше правое дело. Пусть крестьяне видят в нас не просто солдат, а честных граждан, готовых в любой момент выступить на защиту своего народа.

В этот момент у меня было намерение подробнее объяснить, в чем суть нашей операции, но пришел связной от командира батальона.

— Выступаем, пан хорунжий. Капитан приказал построиться около избы.

Хомич построил солдат в колонну по четыре. Мы строем шли по деревне. Дети смотрели на нас. Кроме них, на улице никого не было. Начальник штаба батальона на карте показывал нам предстоящий маршрут. Я смотрел на зеленые пятна лесов, на голубые ниточки рек, на белые пятна полей.

— Двигаться будешь со штабом батальона. В случае чего — сам знаешь… — Посмотрев мне в глаза, спросил: — Что, не выспался?

— Почти не спал. Когда выступаем?

— Через несколько минут — как только снимем охрану деревни.

— А этого мерзавца возьмем с собой? — я имел в виду задержанного бандита.

— Уже поехал в город. Там ему отпустят грехи… Убил хорошего солдата. Всю войну прошел, и вдруг здесь… Ты тоже хорош, вместо того чтобы прикончить паршивца на месте, берешь его в плен. Только лишнее беспокойство: ведь доставить такого негодяя в город — трудное дело. В следующий раз…

Мы стояли у развесистой вербы. Солнце пекло в спину. Рядом со мной, в нескольких шагах, стояли солдаты. «Нехорошо, — подумал я, — что они слышат наш разговор, но если слышат…»

— В следующий раз сделаю то же, что и сегодня, — отрезал я.

— Ну и черт с тобой! — буркнул начальник штаба и отошел.

— Его тоже надо просветить, — услышал я голос Хомича.

— Да, — подтвердил я с улыбкой.

На операцию шла вся моя батарея и более десятка солдат из других подразделений. Подумав, я зашел в 7-ю роту. Солдатская изба была пуста. Сашку и Владека я нашел в каптерке. Владек после госпиталя выглядел неважно. Мое предложение пойти вместе он принял с энтузиазмом. Сашка реагировал спокойнее, но тоже хотел идти вместе со мной.

Уходя с батареи, я улыбался. Мысль идти с Сашкой и Владеком была, по-моему, неплохой. Я хотел испытать своих солдат. Неужели и теперь они будут сторониться меня? Если так, то рядом со мной два близких человека и в случае чего пригодятся. Я буду чувствовать себя увереннее. Только сутки спустя я понял, что моя мысль была абсурдной. К тому же она вызвала дополнительные комментарии, причем не совсем лестные для меня. Да, свой поступок я не продумал.

Принимая доклад о готовности, я внимательно смотрел на солдат. Они стояли собранные, сосредоточенные.

Я проверил оружие, снаряжение каждого в отдельности. Вместе со мной ходили командир взвода и старшина батареи. Мелкие неполадки устраняли на месте. Я дал команду — и колонна вышла на шоссе. Прохожие провожали нас взглядами. Мы вступили на территорию казарм пехотного полка. Батальон уже был выстроен.

Я доложил командиру полка о прибытии. Полковник прошел вдоль застывших рядов.

— Согласно существующему порядку и на этот раз будете охранять штаб полка. Ваше место в колонне за штабом. Список людей на довольствие передать в первый батальон. Не вижу гранат. Надо взять по четыре на человека. Выступаем в сумерках.

Разговаривая с командиром полка, я заметил, что Сашка и Владек находятся в центре внимания батареи. Окруженные солдатами, они отвечали на вопросы. Когда увидели меня, вышли из круга. Лица их были строги, даже Владек не улыбался.

— Они недовольны, — сказал Сашка.

— Чем? — спросил я.

— Спрашивают, зачем мы идем на эту операцию. Считают, что мы бы могли остаться в казарме. Что-то вроде зависти, — сказал он смущенно.

Мы отошли в сторону и уселись на траве. Я ждал. Придут или нет?

— Видишь, Сашка, — начал я, — у меня… с ними, — я кивнул в сторону солдат, — не очень выходит: какая-то отчужденность, даже враждебность. Не могу найти с ними общего языка.

— Знаю. И не только я. Весь дивизион знает. Все началось с бывшего старшины, правда?

— Ну, дальше.

— Ты пришел к нам во взвод в октябре или ноябре? А ведь только на рождество мы приняли тебя как своего. Не помнишь? Странно. Мы к тебе тоже присматривались, как они теперь. Так бывает всегда. Важно, какой ты человек. С этого начинается, а потом приходит и остальное. Мы тебя тоже не могли понять, потому что ты отличался от своих предшественников. Впрочем, каждый чем-то отличается, но ты особенно. Гонял нас на занятиях, это правда, но ведь ты хотел нас многому научить. Когда мы уже подковались, ты дал нам поблажку, и мы поняли, что ты нами доволен. Твой предшественник Нартович ничему не мог научить нас, он своей строгостью хотел показать, что он старше нас, и ничего больше. У тебя было иначе. Ты был рядовым, потом подофицером и так дошел до командира батареи, а у других не так. Когда ты привез жену, вся батарея помогала тебе оборудовать квартиру. Каждый хотел чем-то помочь. Сын у тебя хороший, и жена женщина простая.

К нам подошли двое солдат — Станкевич и Хомич.

— Садитесь, — пригласил я.

Оба сели рядом с Сашкой.

— Когда выступаем? — спросил Станкевич.

— Скоро.

— Вы, пан хорунжий, знаете маршрут? — спросил Хомич.

— Нет, — ответил я. — Знаю только район действий.

— Будет ли для нас работа? — спросил Станкевич.

— Работа всегда есть. Будем охранять штаб полка.

— Какая это работа, — с пренебрежением проговорил Хомич.