— Командир восьмой батареи уходит в запас. Он учитель и должен обучать детей. Ясно? Таков приказ… Ты будешь нести обязанности командира батареи. Мы убеждены, что ты будешь хорошо работать и заботиться о своих подчиненных. Может, в будущем году направим тебя в училище.

Слова командира не очень обрадовали меня. Я сидел не двигаясь, а мысли мои были далеко. Я мечтал о чем-то другом, а здесь — батарея и надо заботиться о своих подчиненных! Опять надо будет привыкать к новым людям, узнавать их, изучать характеры. Своих я знал наперечет.

— Три дня даем тебе для принятия дел. Поручнику — три дня для сдачи дел.

Три дня на то, чтобы принять батарею! Позже я познакомился с людьми. Орудийные расчеты — боевые ребята, прошли дороги войны. Командира взвода управления помню еще по сражениям в Берлине. Командир огневого взвода — хороший товарищ, живет у судьи рядом со мной. Что еще? Да, есть еще один командир взвода, Владек, мы вместе подавали рапорт в авиацию, ответа не получили.

— Есть у вас к нам вопросы? — долетел до меня голос командира.

— Нет, — услышал я ответ командира батареи.

— Кому передать дела? — спросил я.

— Пожалуй, никому. Пусть командир батареи примет.

К моему командиру 7-й батареи командир дивизиона не питал симпатии. Я знал об этом. Будет ему тяжеловато, но все равно справится. У него ведь есть два офицера. Один, правда, новый. Этот новый неплохой парень. Хорошо играет на аккордеоне, а стрелять из пистолета не может.

Я вышел из канцелярии штаба. За мной шел командир 8-й батареи.

Я пересчитал все, что имелось в батарее. Что не было учтено, но представляло ценность, внес в книгу. Рылся в ящиках, в автомобилях. Подофицер-хозяйственник энергично помогал мне.

Мы пошли проверять оружие. Я встретил техника дивизиона. Вместе с оружейниками он заменял жидкость в противооткатных устройствах.

— Орудия в исправности?

— Да, все в порядке.

Многое пришлось изменить: в частности, назначить нового старшину батареи. Офицеры были на моей стороне. Они и подофицер-хозяйственник. И новый старшина батареи. Но пока я был в этой батарее чужим. Меня слушали, исполняли приказы — офицеры со всей строгостью требовали их выполнения. Но несмотря на это, я чувствовал вокруг себя какую-то пустоту, молчание. Так продолжалось неделю. Я изучал людей, они — меня. Чувствовал, что нахожусь под постоянными взглядами солдат — в казарме, в лесу, в поле, в пути следования. Со временем я начинал понимать их, они — меня.

Временами, сидя в канцелярии, я задумывался, почему не могу найти общего языка с моими подчиненными.

Я давно заметил, что в батарее есть несколько человек, к мнению которых прислушиваются остальные солдаты. Например, Хомич… Хороший командир орудия. Я наблюдал за ним в Берлине, когда он руководил переброской орудия на четвертый этаж. Он умеет владеть собой, всегда сдержан. К нему люди относятся с доверием, и я тоже проникся этим чувством. Но ведь я не Хомич. Он живет с ними в одной комнате, вместе ходит в караул, даже ест за одним столом. Я живу в городе, у меня семья: жена, сын. Здесь не фронт, у каждого есть свой дом, определенные интересы. Солдаты в другом положении — они не имеют семей. Может, именно в этом причина таких холодных отношений между мною и солдатами батареи?

Как-то я пригласил Хомича к себе домой. Он пришел. Глядя ему в глаза, я сказал:

— Поговорим открыто. Почему вы все сторонитесь меня?

— Никто не сторонится.

— Ты говоришь неправду. Я это чувствую.

— Да нет же, никто вас не сторонится. Бывший старшина батареи не в счет. Хорошо, что его выгнали. Новый старшина — свой парень, порядочный человек.

— У вас такое отношение ко всем офицерам?

— Ко всем.

— Можно узнать — почему?

— Да как вам сказать… Когда мы были на фронте — вместе сражались, ели из одного котелка. Но война закончилась. Мы остались такими же, а вот вы, офицеры, изменились. У вас есть жены, дети. Претензий у нас к вам нет. Разве вы виноваты в том, что наших семей нет рядом? Некоторые из нас холостяки, хотят жениться. А можно ли вступать в брак, мы не знаем. До войны, например, солдат должен был получить разрешение от командира полка, а как сейчас? Я спрашивал у заместителя командира батареи, но он сказал, что сейчас не время говорить об этом. Надо, мол, сначала ликвидировать банды, а потом обзаводиться семьей. А когда мы ликвидируем банды? В этом году или в следующем? Сколько еще ждать? Надо создавать семьи, надо жить, мы ведь люди. Жизнь требует свое; можно жениться, даже ведя борьбу с бандами. Назарук хочет жениться, спрашивал меня, можно ли. Что мне ответить ему?

— Хорошо, спрошу у командира дивизиона.

— Если можно, побыстрее, а то они торопятся.

— К чему такая спешка? Пусть лучше узнают друг друга и тогда…

Он посмотрел на меня как-то осуждающе.

— Вы говорите точно так же, как ваш заместитель. Он тоже сказал: пусть друг друга лучше узнают. Каждый заботится о нас, а мы должны только ждать.

Я не ответил ему, потому что чувствовал, что тонкая нить доверия между нами опять начинает рваться.

— Ты меня не понял. Война кончилась, надо создавать семьи. Но в таком деле нельзя спешить. Это очень серьезный шаг. Ты согласен со мной?

— Да.

— Я видел на своем веку много супружеских пар, но, к сожалению, иногда через несколько месяцев или лет супруги по разным причинам расходились. Ты вот говоришь, что некоторые из нас привезли к себе жен и детей. Это правда. Я слышал, скоро будут демобилизовывать солдат старших возрастов. Когда — точно сказать не могу. Но я не верю, чтобы изменения, происшедшие в личной жизни некоторых из нас, были поводом для недоразумений. Может быть, существуют другие причины?

Он отвернулся и стал смотреть в окно на дорогу, по которой шли военные колонны. Вдруг я услышал:

— Война кончилась, ну и что дальше? Как будем жить?

В голосе его чувствовалось беспокойство.

— Что ты думаешь делать на гражданке? — спросил я.

— Не знаю, трудно сказать. Один человек как-то уговаривал меня работать в органах госбезопасности.

— В органах госбезопасности? — спросил я. — Тоже нужная работа.

— Любая работа нужна.

— Согласен. Никогда не думал, что в стране, в которую мы возвратимся после войны, появятся банды. Когда я иду на операцию, жена просит, чтобы я был осторожнее, понимаешь? Осторожнее.

— Все женщины одинаковы.

— Ты не понимаешь меня. Когда я шел в бой, никто не провожал меня, не прощался со мной, не говорил «будь осторожен», и сейчас просто смешно слышать такие слова. Сам не знаю, зачем вызвал жену.

— Почему? — спросил он. — Всегда приятно, когда тебя ждут.

— Иногда любовь мешает. Ведь когда я иду на операцию, жена просит меня быть осторожным. А если я не вернусь? Если меня убьют? Получается, что она уговаривает меня быть трусом, уходить от борьбы.

— Нелегкий вопрос, — проговорил он задумчиво.

— Видишь, какие у меня заботы с женой. Так что можешь не завидовать мне. Тому, кто хочет жениться, надо помочь. Пусть приходят ко мне.

Вскоре после этого разговора мы отправились под Мендзыжец. Проходя мимо аэродрома, увидели два сожженных самолета. Это были бомбардировщики Пе-2. Дней пять мы рыскали по лесу, прочесывали деревни, но это ничего не дало. Следы бандитов с вышитым изображением божьей матери на рукаве исчезали в лесной чаще, вели в поле, потом терялись… Около деревни мы сняли с дерева повешенного мужчину. Отрезанные уши, вырванный язык свидетельствовали о бесчинствах бандитов.

Мы остановились у дома местного священника. Через час пошли в лес. Неожиданно передовое охранение было спереди и сзади обстреляно. 1-я рота быстро развернулась для боя. Банда, отстреливаясь, отходила на восток.

На рассвете мы подошли к околице большой деревни. Я стоял возле избы, когда раздался выстрел. Солдат минуту постоял, потом, теряя равновесие, упал на землю. Левая нога его вздрогнула и застыла в судороге. Я не слышал выстрелов и смотрел на труп. Через какое-то время мои солдаты привели человека, одетого в лохмотья. Назарук подошел к нему и замахнулся прикладом автомата. Человек скорчился от страха и закричал: