— Что с вами! — Она бросилась к нему.

Он оцепенело смотрел куда-то мимо нее и беззвучно шевелил губами.

— Отчего она умерла? — наконец выговорил он.

— Неизвестно. Знаю только, что Косовский очень дорожил ею. — Догадка вдруг мелькнула в ее глазах, и она испуганно прикусила губу.

— Мне нужно побыть одному. — Он тяжело опустился на койку.

Она попятилась к двери и, мысленно ругая себя за болтливость, вышла.

Некторов судорожно притянул к себе подушку, зарылся в нее, будто скрываясь от незримой, подступившей вплотную угрозы. Неужели что-то упустили, и его срок отмерен какими-то жалкими месяцами? Да что там месяцы, в любую минуту и секунду может прерваться его связь с миром. Черная тяжесть навалится на него, придавит, расплющит, и уже не будет ничего. Ничего. Боже мой! Ему подарили способность дышать, двигаться, говорить, любить… А он валяется на этой койке и терзает себя никчемными, жалкими мудрствованиями. И ведь уже был по ту сторону, но свершилось чудо, а он до сих пор не понимал этого.

Как бы не веря, что он живой, встал, сделал несколько шагов, согнул руки в локтях, подпрыгнул, обвел глазами палату. Сердце колотилось сильно и болезненно. И эта неожиданная боль была тоже одним из компонентов его бытия, физическую полноту которого он никогда так остро не ощущал.

— Надо что-то делать, что-то делать, — забегал он по палате. Бросился к шкафу и стал поспешно одеваться.

Во дворе института наткнулся на служителя питомника, схватил его за плечи и встряхнул:

— Что с Клеопатрой? Отчего она умерла?

— Да ты кто такой? Да отпусти же! — Дядя Сеня вырвался из его объятий и сердито отряхнулся. — Она что тебе, тетка или бабушка, эта Клеопатра? Ходят тут всякие. Обожралась эта дура порчеными консервами, и все дела. Куда ж там, траур мировой устроили! Косовский аж почернел. А кто виноват? Уборщица. Это она угостила шимпанзе отравой. А меня, наверное, теперь уволят, — тоскливо сказал он.

— Консервы! — Некторов опять бросился к дяде Сене и поцеловал его в нос. — Консервы!

— Ты чего? — опешил служитель.

Консервы! Выходит, ему дана отсрочка на неопределенное время. Собственно говоря, у каждого подобная отсрочка, но многие считают, что они, если не вечны, то, по крайней мере, отмечены печатью долгожительства.

Манжурова сидела у микроскопа, когда он вошел. Подняла голову и опять уткнулась в микроскоп.

— Отчего умерла Клеопатра? — с ходу спросил он.

Не отрываясь от работы, Манжурова небрежно бросила:

— Порченые консервы. — Лицо ее было сосредоточенно скучным.

— Точно?

— Точно.

— Ясное море!

Ирина вздрогнула, обернулась.

— Ясное море! — повторил он весело. — Отчего ты такая кислая, Ирина? Отчего люди вообще часто хмурятся? Злятся? — и, не дав ей опомниться, выскочил из лаборатории.

Был обычный сентябрьский день с чадом машин и деловой кутерьмой. Некторов шел по улицам и смотрел вокруг глазами человека, который вдруг вынырнул из черной пропасти и вот оглушен, ослеплен и очарован хлынувшими на него звуками, красками, запахами.

— Я иду. Мои ноги твердо ступают по земле, воздух омывает мои легкие, сердце стучит в полную мощь, глаза впитывают, уши внимают, — ликовало его существо. — Я ощущаю, чувствую, думаю. Я — человек! Я — живу!

Мимо пробежала облезлая рыжая дворняга с высунутым языком. Некторов обернулся и с восторгом проводил ее глазами — в жизни не видел такой прелестной собаки! С работы деловым шагом возвращались люди, и он вдруг впервые разглядел, как они по-разному красивы в своей озабоченности, погруженности в себя или веселой открытости. Все вокруг куда-то спешили, бежали, ехали. Троллейбусы были переполнены пассажирами, сновали автомобили, мотоциклы. И это всеобщее движение было символом самой жизни, ее буйства и торжества.

Что-то щелкнуло его в макушку, под ноги подкатился блестящий орешек каштана. Мимо проехала стайка девчонок на велосипедах. Одна из них, длинноногая, с рыжей челкой, чем-то смахивала на Октябреву, и он заспешил в клинику.

Они столкнулись в вестибюле.

— Где вы пропадали? Пожалуйста, докладывайте, когда собираетесь куда-нибудь исчезнуть.

Лицо Октябревой было взволнованно, веки чуть припухли. Неужели плакала?

— Весь парк обегала. Где вас носило?

— Леночка! — Он улыбался до ушей. — Вы и вправду переживали?

Подошел, взял ее руку, прислонил ладонью к своей щеке. Не место и не время было для подобных сцен, но оба оцепенели, как в детской игре «замри», и он вдруг увидел в ее глазах свое отражение. С минуту строго рассматривал его, потом обнял ее за плечи, повернул к зеркалу, перед которым они остановились, и грустно сказал, глядя на маленького пухлощекого человека и стройную девушку:

— Видишь, как мы не смотримся рядом. Но главное, я — жив! Поэтому знаю, что мне делать. — И непонятно для Октябревой добавил: — Обещаю тебе исполнить это.

Пять дней проходил международный симпозиум, и пять дней газеты всего мира публиковали репортажи из небольшого областного центра. Местных газетчиков, несколько ошалелых от столь великого форума, потеснили более расторопные столичные и зарубежные журналисты. Они подстерегали знаменитых ученых на улицах, беззастенчиво щелкали у них перед носом фотоблицами, стрекотали кинокамерами, брали интервью в гостиницах и ресторанах. Тема симпозиума интересовала даже домохозяек и формулировалась так: «Проблемы аутоуправления психикой и телесными функциями».

В первый день присутствующие с огромным интересом прослушали доклад доктора биологических наук Якова Константинова. Доклад был посвящен вопросам психокинеза, который долгое время в научных кругах считали шарлатанством, фокусничеством. И сейчас многие смотрели на доктора со скептической усмешкой до тех пор, пока он не продемонстрировал собственную способность передвигать предметы усилием воли. Константинов сдвинул стопку книг со стола, за которым сидел президиум, а потом, ко всеобщему изумлению и хохоту, поехал и сам стол почтенных членов президиума, среди которых до этого было немало ярых противников и оппонентов доктора.

Не меньшее впечатление произвел реферат известного польского психотерапевта Леонарда Чеховского «Эффекты аутотренинга при органических поражениях». В клинике Чеховского аутотренингом излечивали самые тяжкие заболевания, вплоть до параличей.

Но больше всего заинтересовал доклад кандидата медицинских наук Виталия Некторова, с которым он выступил на третий день работы симпозиума. Многим его фамилия была известна в связи с уникальной операцией по трансплантации мозга. Однако то, чему присутствующие явились свидетелями, предвещало переворот в науке.

Сначала к трибуне вышел профессор Косовский, напомнил о подробностях операции и показал диапозитивы фотографий Бородулина и Некторова до катастрофы и фотографии Некторова-Бородулина через месяц после операции. Это оказались три разных человека, из которых меньше всего вызывал симпатию последний, с одутловатым, угрюмым и чуть злобным лицом. Затем последовал ряд снимков, сделанных на протяжении пяти лет. Перед зрителями развернулась удивительная картина: лицо Некторова с каждым снимком оттачивалось, становилось интересней, одухотворенней. Вот переломный момент, когда его не отличишь от Бородулина. Где-то на семнадцатой фотографии черты помолодели, фигура обрела стройность. Потом фото стали перемежаться с диаграммами роста, результатами спирометрии, анализами крови, заключениями эндокринологов.

Проектор погас, и на сцене появился человек лет тридцати трех. Зал без труда узнал в нем того, с последней фотографии: стройный, среднего роста мужчина с густой блондинистой шевелюрой и тонким выразительным лицом. В нем было сходство с молодым Некторовым и тридцатипятилетним Бородулиным. И в то же время это был совсем другой человек.

Поскольку профессор Косовский ознакомил присутствующих с фактическим материалом, сообщение самого Некторова носило скорее эмоциональный, нежели научный характер было более кратким, с несколько детективным названием. Приводим его без медицинских выкладок.