Из кухни вышла Марта.

— Ты почему не уступила Астрик? Уже половина восьмого, — рассерженно сказала она.

— Бедная, бедная Гастрик, — бормотала девочка, все еще не до конца уверенная в том, что в зеркале видит собственное отражение.

Марта обняла ее:

— Горе ты мое! Саму себя пожалела, но почему ты не ушла вовремя?

— Мы договорились. Она одолжила мне свой срок.

— А я запрещаю! — возмущенно воскликнула Марта. — Мы должны были пойти с Астрик в лавку, к мадам Фрее, и вот… — Она осеклась, поймав хмурый взгляд дочери.

— Ноги-то у нас не меняются, ты стыдишься Гастрик, да? Тебе приятней ходить со мной?.. То есть с Астрик? — спохватилась она.

— Глупости, — нахмурилась Марта. — Никогда не стыдилась тебя. Но не скрою: с Астрик люблю гулять, потому что ей не приходят в голову такие сумасбродные штучки, как тебе.

— Может, и я так вела бы себя на месте этой бедняжки, — начала было Астрик, но прикусила язык, а потом быстро поправила свою мысль: — Да, может и вела бы себя хорошо, будь такой красивой, как Астрик.

Ее никто не дразнит, поэтому ей жить легче и нет надобности причинять кому-нибудь зло.

— Ладно, собирайся, — все еще расстроенная, сказала Марта.

В городе, мельком заглядывая в магазинные витрины, Астрик как бы осваивала свою новую внешность. Но ярче всего отражалась она в глазах прохожих, и ей от души было жаль Гастрик, прожившую в таком облике целых четырнадцать лет. Но еще не вполне принимая эту внешность за свою, она ощущала ее всего лишь как неудобное, некрасивое платье. «Бедняжка!» — услышала она в свой адрес печальный вздох мадам Фреи, разложившей на прилавке летнюю обувь. Но теперь это даже развеселило: мадам не знает, что эти губы ниткой и выпуклые жабьи глаза принадлежат вовсе не ей, что она лишь на время стала их владелицей. Когда же выходила из лавки, получила сильный пинок в спину и реплику «Страхулетик!» от какого-то красноухого мальчишки, возмутилась, но внешне осталась спокойной, чем удивила Марту: обычно Гастрик бросалась на обидчика с кулаками или корчила рожицы.

— Глупый. Он не может понять, что каждый имеет свою внешность не по собственному желанию, — рассудительно сказала девочка и подумала: «Лишь мне и сестренке выпала возможность хоть ненадолго изменить свой облик».

«Взрослеет», — решила Марта.

В классе заметили, что обычно сдержанная Астрик то и дело норовит исподтишка ущипнуть кого-нибудь или подставить подножку, а на уроках отвечает невпопад, зато Гастрик стала задумчивой, тихой и заметно улучшила отметки.

Через неделю Астрик поняла, что ей все тяжелее ходить с лицом сестренки, и оставила ей записку: «Почему мы не договорились, как долго будет длиться обмен?» В ответ же получила странное послание: «Ха-ха-ха! Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь захочу опять ходить со своим лицом?» — прочитала Астрик, холодея от ужаса. Выходит, Гастрик обманула ее? Не может быть! Переспросила: «Когда все-таки вернем себе прежние лица?» Гастрик написала коротко, с торжествующим восклицательным знаком: «Никогда!» Прочитав это, Астрик расплакалась, потому что знала — без обоюдного желания стать прежней не удастся. Но в глубине души понимала сестру и не судила строго: ей так много пришлось пережить!

Супруги Баат тоже уловили, что с девочками творится нечто странное, но мысль об обмене лицами не пришла им в голову. Грубость Астрик приводила их в изумление, а неожиданно кроткий нрав Гастрик даже пугал. И вот Артур Баат воскликнул однажды: «Такое впечатление, что они поменялись характерами!» Это насторожило Гастрик, и при родителях она теперь старалась быть похожей на сестру с ее голубиным нравом.

Зато Тинг сразу понял в чем дело.

— Я не хочу видеть тебя! — сказал он Гастрик, которая с заносчивым видом крутилась вокруг него в облике сестры, отчего обаяние ее лица куда-то исчезло, осталась лишь холодная надменность.

К Астрик Тинг испытывал сложное чувство сострадания с оттенком прежней неприязни к лицу, взятому у сестры. Он видел, как изменилось выражение выпученных глаз — из злобных они стали печальными — и все-таки уже не чувствовал в себе того благоговения, какое родилось у него в последнее время к Астрик. С грустью встречаясь с ее прошлым обликом, он отмечал, что тот не вызывает в нем никаких положительных чувств: столько жестоких, неприятных черт появилось в еще совсем недавно миловидном лице.

Когда дома никого не было, Астрик подолгу рассматривала себя в зеркале, привыкая к новому облику. Где-то в душе у нее теплилась надежда, что когда-нибудь она станет прежней, а сейчас нужно учиться жить в таком вот виде. Как это Гастрик не догадалась, что если почаще улыбаться даже в ответ на чью-то грубость, любое сердце станет мягче. И отчего люди такие злые? Отчего даже здороваться по-хорошему не желают, а только и слышишь отовсюду: «Брикет тебе на голову!» А ведь когда-то, как говорила Ватрина, все кивали друг другу: «Здравствуй!», что означало: «Живи долго!» И Астрик решила здороваться по-старинному.

— Здравствуй, — сказала она Тингу, когда он пришел сообщить, что Шарп расшифровал рисунок на листьях «башмачка». Мальчик не понял, о чем она… Когда же узнал, что это приветствие их предков, удивился:

— Надо же, какие доброжелательные люди были раньше.

Они поделились новостями. Тинг рассказал о последнем свидании с Шарпом, которого скоро, вероятно, отправят в тайный приют. Астрик же вспомнила о своем визите к девочке, родившейся в минуту смерти Ватрины. Семилетняя егоза прыгала во дворе через скакалку и была так погружена в это занятие, что не сразу обратила внимание на Астрик. Два тощих хвостика с фиалковыми бантиками смешно подпрыгивали в такт движениям девчонки, и внешне ничто не напоминало в ней седоволосую старушку Ватрину. Но вот ее ореховые глаза встретились со взглядом Астрик, и между ними пробежала искра узнавания.

— Здравствуй! — улыбнулась Астрик, переполненная радостью от этой удивительной встречи.

Девочка опустила скакалку.

— Здравствуй! — Она подошла к Астрик и обняла ее.

— Я знаю, ты — Ватрина, по прозвищу Ватрушка! Та, которой было восемьдесят два года, когда она вытащила меня из-под колес автомобиля. Но теперь я старше тебя на целых семь лет, и. это так невероятно и так здорово! А ты, ты помнишь меня?

— Конечно, — кивнула Ватрина и слегка замешкалась: — Но что-то не то… У тебя другая душа…

— Ну да, — радостно согласилась Астрик. — А точнее, другое лицо: мы с сестренкой поменялись лицами.

Ватрина грустно покачала головой:

— Зачем ты это сделала? Впрочем, ты и такой нравишься мне.

— А ты по-прежнему все помнишь? И Белый Куст, и Пестрянку, и Альту?..

— Помню, — серьезно сказала девочка. — Мне опять подарены жизнь и память.

— И не скучно жить заново?

— Что ты! — Ватрина даже обиделась. — Это ведь так здорово: снова быть ребенком, иметь быстрые ноги. Да и любопытство я не растеряла, мне по-прежнему все интересно. Лишь одно не дает покоя. — Глаза ее погрустнели. — Как там поживает мой сынок?

Было так смешно услышать от нее этот вопрос.

— Я долго берегла его, прятала в ванной или на балконе, когда кто-нибудь приходил к нам. Но с возрастом у него стали чесаться крылья, ему захотелось летать. Тогда-то его и поймали. Когда же недавно мои родители прочитали в газете за обедом о том, что в ангаре сидит чудовищный инопланетянин, я так вздрогнула, что облилась чаем. Прошел слух, будто по воскресеньям Шарпа показывают детям. Родители обещали съездить со мной к нему, и вот я жду каждое воскресенье…

Внимательно выслушав рассказ Астрик о Ватрине, Тинг решил немедленно устроить ей встречу с Шарпом. Правда, невозможно было поверить в то, что семилетняя девочка — мать этого чудовищного, доброго существа.

Но когда на другой день они поехали за город, к ангарам, Шарпа там не оказалось. Кузен Тинга, часовой Дик, сообщил, что его отправили в тайный приют доктора Валька, поскольку кто-то все же доказал, что Шарп не инопланетянин.

Карьера Грога Казинаки началась с примитивной догадки о том, что человек может почувствовать себя счастливым от какого-нибудь пустяка. На такой вывод его натолкнул голубой бант популярной эстрадной певицы. Полтора часа он порхал по экранам телевизоров, а через пару дней его копию можно было увидеть в прическе каждой второй горожанки. Стоило нацепить этот бант, как выражение лица приобретало благостную значительность. Это и было замечено молодым человеком, ищущим прибыльное дело. Он знал, что у женщин чрезвычайно развит обезьяний рефлекс подражания, что на приманку моды клюют и мужчины, хотя с меньшим пылом. Но чтобы до такой степени быть подверженным первобытной суггестии — это было открытием. Грог Казинаки решил заняться изучением этой человеческой слабости. Две его книги «Что такое мода?» и «Модно ли быть модным?» стали бестселлерами. В процессе работы над ними он постиг механизм распространения моды во всех отраслях культуры начиная от истории костюма и кончая политикой. Он понял, что мода живет и кормится таким плюсом и минусом, как несамостоятельность мышления и безрассудная любовь ко всему новому, даже если оно хуже старого. Жители Асинтона отныне делились им вовсе не на аселюбов и асинтонов, а на тех, кто был подцеплен на крючок моды по причине полной зависимости от чужой воли, чужих мыслей и чувств или стал ее жертвой из-за сильной страсти к кинематографически быстрой смене житейских кадров.