— Ты сегодня сонная тетеря, Антония, — щекотал он ей дыханием ухо. — Учти, для будущей матери танцы — лучшая гимнастика.

Между тем компания развеселилась вовсю. Котельниковы уписывали за обе щеки «Наполеон» и сожалели, что в Африке вряд ли угостят их подобной вкуснятиной.

— Зато вас ожидают жареные каракатицы с ростками бамбука, — сострил Виталий.

Но Манжуров, как географ, усомнился в этом, сказал, что за подобной едой надо ехать в Китай. Так они шутили, каламбурили, танцевали, когда Виталий обнаружил, что у него кончились сигареты. Кто-то предложил свои, но он отмахнулся, кивнув Тоше «Я сейчас!» — и выскочил из дому навстречу беде. В последнюю минуту, когда дверь за ним захлопнулась, Тоша успела подумать, что хорошо бы пройтись вместе. Но Виталия уже след простыл. Как она потом ругала себя за то, что не пошла с ним! Знала бы, что ожидает его, вцепилась бы руками, не отпустила бы ни на шаг.

— Не рвитесь, милочка, в школу, идите в библиотеку или газету, — подсела к Тоше Манжурова. — Школа не любит робких и грустных.

— С детьми я вовсе не робкая, — возразила Тоша. — А школе нужны всякие.

— Ну-ну, не огорчайтесь, это я так, — Ирина дружески похлопала ее по плечу. — А за Некторовым глаз да глаз нужен. Всю жизнь придется быть настороже — институтские дамы от него без ума. Признаться, и я год назад попалась в ловушку его обаяния. Да, слава богу, раскусила, что он не моего поля ягода.

Это сообщение Тоша приняла спокойно: Виталий посвятил ее в некоторые свои романы.

Затем Ирина пошла танцевать с Котельниковым, а к Тоше подошел Манжуров. Подслеповато щурясь, будто что-то высматривая в ней, сообщил:

— Каждый день для меня — сущий ад. Вам же, филологам, и вовсе не позавидуешь. Одни тетради чего стоят. Может, не будете торопиться?

— И вы? — Тоша вспыхнула. Коллективное уговаривание сменить профессию начинало раздражать. Ну сел не в свои сани, зачем у других отбивать охоту? Да, трудно. Да, порой невыносимо. Но и увлекательно, и ни с чем не сравнимо! Ей ли, дочери учительницы, не знать об этом!

— Известно ли вам, что такое классное руководство? Или открытые уроки? — продолжал наседать Манжуров.

— Известно, — коротко ответила она и встала.

Куда запропастился Виталий? Набросила на плечи кофточку, вышла во двор. В лицо плеснул теплый ветер, настоянный на бензиновой гари и молоденькой листве. Слегка кружилась голова. Неужели дает знать о себе будущий малыш? То-то почешут языки соседские кумушки, подсчитывая месяцы со дня регистрации брака. Может, именно поэтому Виталий решил, чтобы она уже сейчас переходила к нему? Да нет, он без предрассудков. А в том, что вышло именно так, виновата она. Впрочем, никакой вины нет.

Она тихонько рассмеялась.

Из дому вышел Котельников.

— Вы что тут с Виталиком, целуетесь?

— Нет Виталия.

— Как нет? — оглянулся по сторонам.

— В магазин побежал.

— Еще не вернулся? Что-то долго. Наверное, встретил кого-нибудь. Ой, Тоша, смотри, уведут у тебя жениха.

— Не уведут, — сказала спокойно. И тут же засаднила под сердцем, забилась тревога. В самом деле, где можно столько разгуливать? Магазин в двух шагах. Неприлично так вот бросать гостей.

— Пойду встречу. — Котельников ушел.

Во двор шумно выбежали Ирина и Майя. За ними, что-то мурлыча, плелся Манжуров.

— Куда это все разбежались? — Майя притянула к себе Тошу. — Да что с тобой?

Обхватив себя скрещенными руками, Тоша тряслась в нервном ознобе.

Вернулся Котельников, взъерошенный, растерянный. Подошел к компании и неестественно громко сказал:

— Ребята, тут вот что, только не паниковать. Словом, тетка у магазина сказала, что недавно кого-то сбила машина.

— Ну и что? — беспечно повела плечами Ирина. — За день уйма происшествий.

Котельников молча подошел к Тоше, взял под руку, и ноги ее ватно провалились в пустоту.

Потом Манжуров обзванивал больницы. Из областной клиники ответил молоденький, почти веселый голосок дежурной, что да, около часа назад на одной из центральных улиц «рафик» сбил мужчину лет двадцати пяти — тридцати. На этом же «рафике» пострадавшего доставили в реанимационное отделение. Кто-то из персонала узнал в раненом ученика профессора Косовского, Его срочно вызвали в клинику, и сейчас идет операция. Положение больного тяжелое. Возможен летальный исход.

Профессор Косовский сидел, запершись в своем кабинете, и перечитывал два эпикриза. Первый констатировал смерть некоего Бородулина Ивана Игнатьевича, тридцати пяти лет, умершего вследствие черепно-мозговой травмы. Это был несчастный и трагикомичный случай. Жена Бородулина попросила его достать с антресолей вязальный аппарат. Ножка табуретки, на которую влез Бородулин, надломилась, и он упал. Высота мизерная, и все бы ничего, если бы аппарат не свалился на него и не проломил левую височную кость.

Второй эпикриз сообщал о гибели Некторова Виталия Алексеевича, двадцати восьми лет, сбитого машиной. Пролом грудной клетки, тяжелое ранение тазовых органов.

Оба пострадавших были одовременно доставлены в реанимационное отделение и скончались в один и тот же час с интервалом в одну минуту. Все попытки спасти того и другого оказались тщетны. Но аппараты искусственного кровообращения не отключили и после того, как раненые умерли. Косовский, однако, не заметил этого. Нелепая гибель любимого ученика потрясла его, и когда Петельков шепнул ему на ухо: «Михаил Петрович, может, попробуем?» — он взглянул на него, как на сумасшедшего. Петельков выдержал взгляд.

— Последняя надежда, — сказал он. — Биологические индивидуальности одинаковы.

Косовский оцепенел. Он еще не успел принять решения, как что-то уже сработало в нем, и он машинально спросил:

— Изоантигенная карта готова?

— Конечно.

— Группа крови?

— Вторая.

— У того и у другого?

— Разумеется.

— Резус?

— Положительный.

— Лейкоцитарные антигены?

— А I, 2, 7, 15.

— Все совпало? — не поверил он. И лишь тогда понял — это единственный шанс. Коротко приказал: — На стол!

Седьмой день его кабинет осаждают репортеры из Киева и Москвы, а он решительно избегает всяких интервью и не перестает удивляться иронии судьбы, сделавшей именно Некторова пациентом нейрохирургического отделения.

Опять настойчивый стук в дверь:

— Доктор, откройте! Минутное интервью — всего два вопроса! Согласен выслушать и за порогом. Вопрос первый: о чем вы думали, приступая к операции? Вопрос второй: каково будущее пациента?

Ну о чем думаешь, когда от тебя зависит человеческая жизнь? А тут еще жизнь дорогого тебе человека. В такой ситуации не до размышлений. Тут превращаешься в комок нервов, сосредоточиваешь всю свою энергию на одном — спасти! Позже от этих бесконечно растянутых, напряженнейших часов остаются лишь смутные воспоминания о тревоге, тоске перед возможной потерей, о заливающем глаза поте со лба и полуавтоматических командах: «Салфетка! Зажим! Скальпель!» Мысль легче передать словами, а чувству в оболочке слов всегда тесновато. Но как объяснишь это корреспондентам? Они наверняка считают, что у тебя эмоции атрофированы. Второй же вопрос требует целой монографии, а сейчас не до этого.

Косовский встал, спрятал бумаги в сейф и быстрым шагом вышел из кабинета, не дав опомниться отскочившим от двери журналистам. По его лицу они поняли, что интервью опять не состоится, и с досадой убрались восвояси. Но один, самый дотошный, в зеленой куртке, с портативным магнитофоном, пустился следом.

— Всего одно слово: Павлов или Сеченов были бы в восторге от всего этого?

— Не знаю, спросите у них сами, — грубо отмахнулся он и зашагал в палату, размышляя на ходу, скоро ли оперированный выйдет из состояния коматоза. И выйдет ли?

Распахнул дверь и усомнился — туда ли попал? Больной смотрел на него осмысленным взглядом. Лежал и улыбался. Рядом налаживала капельницу медсестра.

— Чудесно, — пробормотал Косовский. — Улыбайтесь двадцать три раза на день и скоро будете танцевать. Глюкозу с инсулином вводили? — спросил он сестру.