Литмир - Электронная Библиотека

— Да, — кивнула она. Поправила на капельнице бутылочку с плазмой и вопросительно взглянула на Косовского. Взгляд ее был чуть растерян. Вероятно, больной чем-то взволновал ее.

— Давление?

— Сто двадцать на восемьдесят.

— Отлично. — Он моргнул ей, и она понимающе вышла. Придвинул к кровати стул, сел. — Итак, как вас зовут?

Больной удивленно поднял брови.

— Чем заслужил столь официальный тон, Михаил Петрович? К чему этот вопрос? Есть угроза амнезии? Наверное, меня здорово зацепило? — спросил он, прислушиваясь к своему голосу, хриплому и какому-то вялому. Прокашлялся. — Что со мной?

Память воспроизвела эпизод, когда он, возвращаясь из магазина, позвонил по автомату Верочке Ватагиной, и та скорбно поинтересовалась, правда это или сплетня, что он расстается со своей холостяцкой свободой.

— Правда, — нарочито трагически ответил он, удивившись, однако, быстрым ногам молвы.

— Поросенок, — процедила Верочка. — Не ожидала от тебя. Впрочем, лишнее доказательство вашей мужской несамостоятельности — ни шагу без няньки. — И частые гудки.

Вероятно, в эту минуту Верочка усомнилась в соответствии его телесной формы душевным качествам. Ничего, ей встряски полезны — напишет цикл хороших стихов. Да, именно об этом думал он, переходя дорогу, когда уронил на мостовую сигареты. Тут-то и выскочил из-за угла «рафик». Едва успел инстинктивно выставить ладони, как его швырнуло на землю. Все. Больше ничего не помнил.

— Кто ты? Где работаешь? Живешь? Кто твои родители? — перешел Косовский на «ты».

— Что за допрос, ясное море! — Больной повернулся на бок, придерживая иглу в вене левой рукой. Закружилась голова.

К горлу подступила тошнота.

— Ого! — вырвалось у Косовского. — Мы не забыли свои изящные выражения?

— Так жив я или нет? Вроде жив. — Он ощупал себя. — Михаил Петрович, руки-ноги целы, а вы не радуетесь, задаете странные вопросы. — И попытался сесть.

— Ради бога, лежи! — испуганно придержал его Косовский.

— Надеюсь, это не тот свет?

— Этот, этот, но радоваться рановато.

— Что у меня? Сотрясение? — Он ощупал забинтованную голову. — Черепок не снесло? — и снова хотел сесть, но профессор грубовато притянул его к подушке.

— Что-нибудь серьезное? — всполошился он.

— Да, — кивнул Косовский.

— Что именно?

— Пришлось делать трепанацию. Эпидуральная гематома, — сказал он первое, что пришло на ум. — И для большей убедительности уточнил: — В левой височно-теменной области.

— Вот как? Значит, сапожник не без сапог, — хмыкнул больной. — С ангиограммой ознакомите?

— Расслабься, — попросил профессор. — Ляг поудобней и сними зажимы. Проверим рефлексы.

— Парезов нет, все в порядке, — больной стал сгибать и разгибать колени, голеностопные суставы. — И угораздило меня! Столько дел, а я… Кстати, как там обезьянки? Клеопатра здорова?

— Можешь не болтать? — Косовский укрыл его одеялом и зашагал по палате. Нервы профессора явно сдавали, и больной заметил это.

— Скажите, наконец, что со мной?

Косовский подошел к нему, положил ладонь на лоб. Стараясь быть спокойным, повторил:

— Расслабься. Вот так. Еще. Хорошо. А теперь выясним, что тебя беспокоит.

— Я, кажется, охрип. Голос совсем чужой. Однако о каких пустяках мы говорим! Меня спасли, я жив-здоров и безмерно благодарен родной медицине. Кстати, кто оперировал? Вы или Петельков? Вдвоем? Чудесно. Может, я теперь стану гениальным, как тот средневековый монах, которого трахнули палкой по башке и пробудили в нем необыкновенные способности?

— Еще! Какие еще изменения!

— Ноет низ живота справа. Похоже на хронический аппендицит, если бы его не вырезали у меня три года назад. И голова раскалывается. Одним словом, не в своей тарелке. Но вы до сих пор не посвятили меня в детали операции. Какой был наркоз?

— Электро, разумеется. — Косовский вздохнул. Нет капризней больных, чем медики. А здесь случай и того хуже.

Оперированный опять пощупал бинт на лбу. Взгляд его задержался на руках. Он поднес их близко к глазам и фыркнул:

— Чертовщина какая-то. Они же не мои! Профессор, это не мои руки! Это руки фотографа! Да-да, пальцы желтые от проявителя. Или их зачем-то смазали йодом? Нет, у меня были истинно хирургические, тонкие пальцы!

— Еще что? — Длинный нос Косовского покрылся каплями пота.

— Видеть хуже стал. Может, от головной боли? Но что с моими руками? — В голосе больного прозвучал испуг. — Честное слово, они были у меня моложе!

— Ты устал, успокойся. Выпей вот это, — Косовский взял с тумбочки стакан с какой-то мутной жидкостью и чуть не силой влил в рот больному. Тот выпил и сразу уснул.

В палату заглянула сестричка с любопытными глазами.

— Там опять жена пришла, умоляет пустить.

— Что? — Косовский грозно двинулся на неё. — Сказано — никого! Ни одного человека! Кстати, чья жена?

— Бородулина, конечно. Ой, Михаил Петрович, и что это теперь будет? — всплеснула она пухлыми ручками.

Он открыл глаза. Было тихо и темно. Где он? Вспомнился разговор с профессором. Что-то его тогда встревожило. Кажется, руки. Чепуха какая-то.

Капельница была снята. Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Как только глаза привыкли к темноте, разглядел, что дежурной медсестры в комнате нет. Знакомая ситуация — небось точит лясы с другой дежурной. Сколько им ни приказывают не отходить от оперированных, все без толку. Вероятно, сидит, обсуждает, какие туфли лучше носить — на платформе или обычном каблуке, а тут хоть помирай, так пить хочется.

Он пошарил рукой по тумбочке, нашел чашку с какой-то микстурой, но, сделав глоток, раздумал пить. Вдруг опять что-нибудь оглушающее? Выпьет и снова провалится в сон. А надо выяснить… Обязательно. Что? Что выяснить?

Цепляясь за спинку кровати, встал, нащупал на стене выключатель и зажег свет. Зачем ему это? Мысли в разброде, голова идет кругом. И ведь знает, что еще рано разгуливать, но позарез нужно выяснить… Руки! Вот что. Поднес их к глазам и долго рассматривал. Может, затронут зрительный центр, и отсюда искажение реальности? Во всем туловище свинцовая тяжесть, и будто стал ближе к земле, уменьшился в росте. Однако ни кровать, ни тумбочка не изменили очертаний. Почему?

На миг мелькнуло смутное подозрение, но он тут же прогнал его прочь — уж очень оно было невероятным. Стал разглядывать ноги. Они тоже показались не своими. Вместо загорелых спортивных ног увидел чужие, с утолщенными суставами, покрытые курчавыми волосками. Надо бы запомнить все и подробно доложить профессору. Раздвоение личности? Не похоже.

Задрал больничную рубаху с тесемками на груди и убедился, что все тело воспринимается как чужое. Вновь тяжело заворочалось подозрение, которое он неосознанно загонял поглубже, внутрь. Неудержимо потянуло к черному стеклу окна. Подошел, заглянул в него и отпрянул — оттуда в упор смотрел незнакомый мужчина, почему-то, как и он, с перевязанной головой.

Тогда, как был босиком, в трусах и рубашке, вышел из палаты и прошлепал по коридору. Свет из сестринской освещал часть коридора и трюмо. Он подошел к зеркалу, осторожно прикоснулся к его прохладной поверхности. Человек в трюмо проделал тоже. Потрогал перевязанную голову, и человек в точности повторил его движение. Незнакомец был чуть ниже среднего роста, лет под сорок, с узкими щелками глаз на детски пухлом лице.

— Очень, очень интересно, — прошептал он, рванул с головы повязку и без чувств рухнул на пол.

Утром ночная няня, охая, докладывала на пятиминутке о том, что случилось ночью. Часам к трем она вымыла полы и легла в коридоре на пустой кровати. Дежурные в это время кипятили в сестринской шприцы. Едва няня прикорнула, как услыхала, что кто-то из больных вышел в коридор. Она приподнялась и обомлела — это был тот, «тяжелый».

Профессор, слушая ее рапорт, раскачивался из стороны в сторону как от зубной боли. Потом молча встал и ушел в свой кабинет.

Больной не приходил в сознание два дня. К его палате прикрепили другую, более добросовестную сестру, и о каждом его движении она докладывала врачам.

41
{"b":"243581","o":1}