Хоть Шаховской и создавал Зефирету для Истоминой, где-то в глубине его души таилась неуверенность — будет ли она так же прекрасна в водевиле, как и в балете. Умело и предусмотрительно он предназначал ей осторожную, извинительную фразу: «Ах, я привыкла изъясняться пантомимикой и чувствую, что мой язык не так меня слушается, как мои ноги». Предосторожность оказалась излишней. «Роль танцовщицы Зефиреты в комедии-водевиле кн. Шаховского „Феникс, или Утро журналиста“ Истомина играла прелестно, как умная и опытная актриса», — восторгается современник.

Балет «Кавказский пленник, или Тень невесты» навеки соединил имена Пушкина, Истоминой и Дидло. Постановки Дидло всегда были крупными событиями в петербургской жизни. Но этот новый балет приняли особенно горячо и восторженно — для общества он был тесно связан с именем опального Пушкина. А Истомина, казалось, была создана для образа Черкешенки. Легендарной славой овеяна эта роль в творчестве балерины. В «Кавказском пленнике» она была настолько «восточной», так был созвучен национальному колориту её внешний облик, что долгое время ходили слухи, будто она — черкешенка по происхождению: «Может быть, также, образ петербургской актрисы Истоминой, родом черкешенки, за которой Пушкин ухаживал и которую потом так блистательно вывел в „Онегине“, носился в его воображении, когда он писал „Кавказского пленника“».

Собственно, поэт и был «виновником» легенды о восточной национальности танцовщицы, именуя её в письмах Черкешенкой. По-видимому, отношения Истоминой и Пушкина в своё время были весьма фривольными, но лёгкими и ни к чему не обязывающими. Имя Дуни впервые встречается в озорных стихах, которые поэт писал тотчас по выходе из Лицея. По тону, нецензурности отдельных выражений можно заключить, что Истомина не являлась образцом нравственности. Однако весьма раскованную в поведении, практически неграмотную Авдотью Ильиничну с распростёртыми объятиями принимали в самых рафинированных салонах Петербурга.

Особенно охотно Истомина посещала квартиру Шаховского. Александр Александрович в ту пору был одним из самых противоречивых людей театрального мира. Драматург, режиссёр, начальник репертуарной части петербургских императорских театров, он был влиятельным человеком, а обширные познания в области сценического искусства, умение вести оживлённую беседу привлекали к нему множество людей. Жил князь недалеко от театра, квартира его находилась на самом верхнем этаже дома и именовалась «чердаком» Шаховского. После спектакля именно сюда спешили те, кто не хотел расходиться по домам и кружиться в вальсах на великосветских балах.

Атмосфера в доме Шаховского была весьма демократичной. Здесь никто никого не встречал, не провожал и специально не потчевал. Посетители разбивались на отдельные группы, театральным спорам и беседам иногда предшествовал бильярд, по-домашнему уютное чаепитие, искусно сервированное гражданской женой князя, актрисой Ежовой. Ни в одном из салонов Петербурга не собиралось такое интеллектуальное общество, каким мог похвастаться «чердак» Шаховского. Здесь обсуждались последние спектакли, дебюты актёров, приёмы сценической педагогики, зарождались планы новых постановок. Однако возвышенные беседы не мешали великосветским волокитам заводить любовные интрижки, нескромно поглядывать (и не только поглядывать) на молодых актрис и воспитанниц Театральной школы, которых нередко приглашал Шаховской.

Ещё более вольная обстановка складывалась в доме Никиты Всеволожского, под его знаменитой «зелёной лампой». По субботам, когда в театрах не давали представлений, в квартире Всеволожского бывало особенно многолюдно: молодые офицеры, начинающие литераторы, записные театралы и молодые актрисы. Весёлый говор, звонкий смех, вино рекой, вольные шутки, замысловатые шарады с участием «сильфид» и, наконец, пир в зале, освещённом зелёной лампой.

Истоминой нравились эти шумные, далеко за полночь заканчивавшиеся вечера. Она была «богемной» девушкой и не спешила в свою одинокую квартирку. Но как знать, может быть, больше, чем комплименты, преклонение, влюблённость, увлекали её рассуждения Пушкина о театре, меткие и колкие замечания Баркока о спектаклях и актёрах, отрывистые фразы умного и угрюмого Улыбышева, автора трудов о Моцарте и Бетховене. Эти беседы заменяли ей книги, к которым она так и не приохотилась, давали пищу её неразвитому, но пытливому уму. Ни одна из актрис пушкинской поры чаще Истоминой не бывала в кругу поэтов, ни одна не слыла столь страстной любительницей вечеринок.

Порывистая, увлекающаяся и неотразимо увлекательная, она напропалую кокетничала со всеми, она умудрилась вскружить голову многим, и ей нравилось повелевать роем своих многочисленных поклонников, снисходительно взирать на ссоры, возникающие из-за одной её ласковой улыбки. Однако легкомыслие кокетливой балерины не осталось безнаказанным, и вскоре Истомина «вляпалась» в некрасивую историю с полицейскими расследованиями и протоколами. В Авдотью Ильиничну имел несчастье влюбиться штаб-ротмистр Шереметьев, человек истеричный, жестокий. Своими сценами он измучил не привыкшую к запретам Истомину, и между влюблёнными произошёл разрыв. И тут граф Завадовский, которому наша героиня нравилась, умолил своего близкого друга Грибоедова, жившего с ним в одной квартире, привезти после спектакля на часок очаровательную Авдотью Ильиничну. Надо сказать, что Истомину и Грибоедова связывали долгие, тёплые отношения, по-видимому, весьма двусмысленные. Не раз они пивали чай вместе… почему бы не посидеть втроём, мило поболтать и полюбоваться прелестными чёрными глазами танцовщицы.

Интрижка закончилась трагически. Ревнивец, доведённый до безумия и следивший за каждым шагом своей пассии, увидев Истомину в санях с мужчиной, бросился к Якубовичу — приятелю, известному своим бретерством и любовью к дуэлям. На Волковом поле 12 ноября 1817 года состоялась знаменитая «дуэль четверых» — Шереметьев, Якубович и Грибоедов, Завадовский. Шереметьев был смертельно ранен. Графу Завадовскому пришлось покинуть Россию, да и в судьбе Грибоедова дуэль эта сыграла роковую роль: в известной мере она определила его жизненный путь и надломила душу. Долго Грибоедова преследовал образ умирающего Шереметьева, угрызения совести часто не давали покоя.

Истомина оказалась, что называется, «роковой» женщиной, но в своих романах она никогда не преследовала корыстных целей, никогда не была содержанкой.

Невозможно взять в толк, почему сегодняшнее время называют стремительным. Современный человек лишь к сорока годам с трудом достигает общественного успеха, а представительницы слабого пола лишь к «полтиннику» познают истинную радость любви. Сегодняшняя культура ориентирована на зрелость и долгожительство — будто у человека впереди ещё бессчётное количество лет и он не торопится реализоваться — актрисы в семьдесят играют Джульетт, богатые мужчины к шестидесяти заводят детей, а балерины ставят рекорды долголетия на подмостках.

Истомина сошла со сцены вместе со сменой эпох. Пушкинский период закончился и вместе с ним закончилась слава нашей героини. Она больше не получала ролей, романтические балеты забылись и даже любимые нежные бело-голубые тона сценических костюмов сменились тяжёлыми малиновыми и синими цветами. А ведь Истоминой было всего лишь тридцать семь, когда состоялось её последнее представление…

Она доживала свой век тихо и неприметно, вдали от шумного света, со скромным мужем — безвестным драматическим актёром Павлом Экуниным, а умерла от холеры. «Литературная газета» с грустью известила о кончине «некогда знаменитой танцовщицы» маленькой статейкой, стыдливо притаившейся в неприметном разделе.

Современникам казалось, что Истомина осталась в прошлом, но они не знали, что сквозь эпохи прорвутся к потомкам слова: