Защитники Рифеншталь сравнивают нашу героиню с Эйзенштейном — дескать, и тот и другой прославляли своим искусством кровавые режимы. Но дело в том, что фильмы Лени никакого отношения к искусству не имеют, в них нет и намёка на мысль, на мучительные идеи — в них есть идеал, понятный, точный, не допускающий возражений. Её фильмы — совершенное пропагандистское зрелище, Рифеншталь первая в мире освоила метод оболванивания масс, метод назойливого навязывания собственной позиции — за то и судима современниками.

Помимо новшеств, которыми в изобилии украшала свои произведения Лени, фильмы её несли титаническую энергетику её создателя. Было что-то жуткое в её одержимости, никакие жертвы не могли остановить её ради красивого кадра. И сегодня она оправдывается: «Кроме работы меня ничего не интересует». Она приводит в пример одну памятную стычку с Гитлером. Когда фильм был уже практически смонтирован и Лени предвкушала, какой эффект вызовут первые кадры — из моря облаков вырастает силуэт старого Нюрнберга — её пригласил к себе фюрер. Он выразил опасения, что фильм может обидеть тех, кто недостаточно полно показан в нём, и предложил, как ему казалось, весьма хитрый выход. «Я приглашу особо важных людей в киноателье. Мы станем в ряд, и камера медленно проедет перед нами. Таким образом, будут отмечены заслуги каждого. Это может стать прологом картины. И никто не будет уязвлён».

Лени вмешательство в её замысел привело в бешенство. Она кричала на обожаемого вождя, топала ногами и выбила-таки себе полную свободу.

Возможно, подобный фанатизм и создаёт героев, но весьма сомнительно проявлять его в таком тонком деле, как искусство. Прекрасно верить в себя, но нельзя не давать своим оппонентам ни малейшего шанса.

В 1936 году Рифеншталь получила заказ Международного олимпийского комитета на фильм, освещающий события Олимпиады в Берлине. Эта картина в двух сериях не избежала нацистской ауры, хотя формально она рассказывает о спортивных состязаниях. В 1950-е годы Лени ссылалась на якобы нейтральность фильма «Олимпия», требуя признать первичность его художественных достоинств. Однако всякому беспристрастному зрителю ясно, с каким восторгом Рифеншталь и в этой ленте пропагандирует фашистские ценности — красоту арийской нации, поклонение вождю. В 1938 году, когда вся Европа была уже напоена ядом фашизма, на Международном кинофестивале в Венеции Лени получила за «Олимпию» Гран-при.

Успех опьянил Рифеншталь: в первые дни военных действий в Польше она вызвалась снимать грандиозные фильмы о победах Гитлера. Но она не смогла выдержать ужасов войны, нечеловеческого обращения фашистов с пленными и удалилась в горы Швейцарии. Благо, что теперь Гитлеру было не до пропагандистских фильмов.

Пока Европа истекала кровью под сапогом фюрера, Рифеншталь решила «отвлечься» очередным фильмом на «горную» тему. Завершённая в 1945 году лента «Равнина», по понятным обстоятельствам, связанным с долгими разбирательствами нацистского прошлого Лени, вышла на экран лишь в 1954-м. Эта работа породила очередной скандал: Рифеншталь обвинили в том, что в качестве статистов в своём фильме она снимала цыган из нацистских концлагерей.

В послевоенной части биографии Лени наряду с агрессивной самозащитой возникают жалостливые нотки. Она стала писать, что страдает от хронической болезни и вынуждена жить буквально на уколах. Однако этот образ полуинвалида мало совпадает с её же собственными фотографиями о путешествиях по Африке. Спасаясь от жестоких журналистов, которые своими вопросами загоняли её в тупик, Рифеншталь покинула Европу. Долгое время о её жизни ничего не было известно, но в 1970-х Рифеншталь вновь заставила говорить о себе в связи с прекрасным фотоальбомом «Последние нубийцы», рассказывающем о погибающем африканском племени.

Несмотря на прошедшие годы Лени по-прежнему декларирует ценности своей юности. С точки зрения эстетики её альбом безупречен, но по мысли он близок к нацистским фильмам. Рифеншталь с удовольствием отмечает, что попала в Африку вовремя, пока славные нубийцы не успели развратиться деньгами, должностями и одеждой. Она культивирует борцовские поединки чернокожего населения, их коллективизм, силу, не запятнанную никакими моральными соображениями. Рифеншталь возрождает фашистскую риторику, восхваляя единство нубийцев и преклонение их перед родовым вождём.

Один из создателей документального фильма о Лени Рифеншталь — Рей Мюллер — сказал: «Её талант стал её трагедией… Она была слепа, потому что была одержима, всё время, подобно лазерному лучу, сосредоточивалась только на своей работе, не глядя ни налево, ни направо… Но в такое время, как тогда в Германии, человек обязан оглядываться по сторонам, а не быть простым лазерным лучом. От этого ничем не отговоришься, эту ответственность, этот груз ей придётся нести всегда».

P.S. Лени Рифеншталь ушла из жизни 8 сентября 2003 года.

Пройдёт ещё, возможно, несколько десятков лет, и об этой певице почти забудут. Вместе с поколением фронтовиков уйдёт в небытие её живой голос, её обаяние, словом, то, что представляется ценным при непосредственном общении и кажется нелепым в телевизионных повторениях и старых трансляциях. Она уплывает в лодке времени все дальше и дальше в прошлое, и вряд ли что-либо сможет удержать её в сегодняшнем дне. Она безнадёжно устаревает.

И всё-таки, всякий, кто пожелает познать историю советского периода, не пройдёт мимо имени Клавдии Шульженко, потому что эта артистка была тем светлым началом, которое пробивается при любом самом жестоком режиме. В атмосфере официозности Шульженко сумела лавировать между Сциллой и Харибдой — лирическим обращением к человеческим чувствам и требованиями партийных чиновников. Она оказалась живучей эстрадной звездой, отлично чувствовавшей конъюнктуру, она была достаточно устойчива в абсурдной обстановке доносов и клеветы. Она смогла выполнить свою программу-максимум и выжать весь тот объём счастья, на который было способно её время. Оказывается, чтобы добывать счастье, тоже нужно быть профессионалом.

У харьковчанки Клавы Шульженко голос был поставлен от природы, да и музыкальными способностями Бог девочку не обидел, но самолюбивому подростку карьера певички казалась слишком мелкой. Она видела себя на сцене, покоряющей сердца зрителей трагическими монологами Офелии или Джульетты. Благо, отличный драматический театр Синельникова находился недалеко от дома Шульженко. Клаве ещё не исполнилось семнадцати, когда она вместе с подругой отправилась к режиссёру Синельникову на предмет поступления в труппу. Вероятно, мэтр был несколько ошеломлён наглостью девчонок, однако согласился посмотреть их программу.

Клава решила начать с песен, и подыгрывать ей на рояле попросили молодого человека с забавным именем «Дуня». Потом оказалось, что это был будущий известный композитор Исаак Дунаевский. Так сама судьба уже на первом серьёзном экзамене свела Клавдию с «нужным» человеком. В театр её тоже приняли с первой попытки, очевидно, помогли вокальные данные, иначе трудно объяснить, почему Синельников зачислил в труппу совсем молоденькую девушку, да ещё и без всякого актёрского образования. Дебютом Шульженко стала оперетта Жака Оффенбаха «Перикола», где Клавдия пела в хоре — то среди уличной толпы, то среди гостей на балу.

Скоро выяснилось, что яркого драматического таланта у Шульженко не было. Конечно, она могла кое-чего добиться и в театре, особенно если учесть её поразительную работоспособность — однажды именно ей, начинающей, поручили заменить в гастролирующем театре заболевшую актрису, потому что нужно было за ночь выучить огромный текст — однако Клавдию все больше тянуло на эстраду, к песням, в которых не было сковывающих мизансцен, длинных монологов, сложных партнёрских отношений.