Зато была возможность не только сохранить жизнь — тут уж как получится. Но можно было надеяться поймать на крючок, на котором наживкой был он сам, е-мое, тех, кто продолжает охоту за теми самыми деньгами. Сейчас, надо полагать, рыбка в лице этого недоделка клюнула. Вот что значит коллективизм в действии!

А может, это и недоделок вовсе? Уж больно прост и прямолинеен. То чуть ли не милиционером представился, а то вдруг легко сбился на блатной тон. Если он и дальше будет двигаться в этом направлении, то через десять минут начнет кулаком в зубы тукать да ножичком махать. Не хотелось бы. Пусть и ходят где-то рядом люди Злоткина, но от первого тычка в зубы и они не спасут. А он не герой боевика. У него голова не для того, чтобы на ней удары отрабатывали, а чтобы ею думать. Да и смысла больше нет в продолжении рандеву.

— Вот ведь народ! — зло сказал Пашков отплевываясь. Крутанул головой, высматривая официанта, резко встал, взял тарелку и быстрым шагом двинулся к кухне, так что Артем даже не успел среагировать.

Только учинять скандала повару он не стал, а вместо этого позвонил по служебному телефону и через пару минут вернулся в зал.

— Сейчас замену принесут, — сказал он удовлетворенно, усаживаясь на свое место. — Так на чем мы с вами остановились?

— А вот ты доешь сейчас, и мы пойдем отсюда. Книжку покупать, — усмехнулся Артем.

— Можно и книжку, — покорно сказал Пашков, неторопливо принимаясь за еду.

Несколько минут он неспешно ковырял вилкой в тарелке, с явным удовольствием поглощая еду. Глаза жмурил и даже подстанывал от удовольствия. Наконец Артем не выдержал:

— Ну скоро ты?

— Угу. Уже заканчиваю. — Пашков посмотрел на часы. — А я не понял, вы откуда вообще-то? Из милиции?

— Вроде того. Ешь, по дороге расскажу. А то аппетит испортишь.

В зал вошел огромный человек в милицейской форме. Было в нем без малого два метра, лицо страшное до свирепости. Выглядывавшие из рукавов кисти рук были значительными и до того красными, что издалека казались без кожи. Помявшись на входе, он двинулся к столику, за которым Пашков доедал салат.

— Здравствуй, Виталий Никитович, — прогудел он густым басом.

Услышав этот голос, Артем дернулся и резко обернулся. Было хорошо видно, что он мало сказать неприятно удивлен — напуган.

— Здравствуй. Уже заканчиваю.

Артем посмотрел на Пашкова в явном замешательстве. Было видно, что настаивать на прогулке он больше не хочет. Но и лицо терять тоже не хочет.

— Ну ладно, — наконец сказал он. — Потом договорим.

Встал и неловко, бочком, обойдя здоровяка, пошел вон из ресторана.

Из салона «мазды» Артем и еще двое могли видеть, как Пашков в сопровождении скалоподобного милиционера вышел на улицу. Пашков сыто сощурился, неторопливо закурил, и оба сели в милицейский «уазик», через заднее зарешеченное стекло которого была видна здоровенная морда овчарки. Коротко посовещавшись, решили больше не преследовать. Вместо этого поехали к Калите — докладывать о проделанной работе. Ждать от него благодарности не приходилось, но скрывать происшедшее было не безопасно. Старый вор отличался крутым нравом и был скор на расправу, а к тому же сейчас он действовал не сам по себе — рядом с ним последние дни крутился чеченец Руслан, явно находящийся не в лучшем расположении духа.

Про него ходили неприятные, а больше того, страшные разговоры. Так что лучше было не мешкать.

Если бы наблюдатели Калиты решились на преследование, они были бы несказанно удивлены. «Уазик» доехал до рынка, где Пашков купил несколько килограммов третьесортного мяса с костями, милиционер погрузил покупку в машину, и они поехали дальше, к складу крупной фирмы, торгующей продуктами питания, где было куплено два мешка овсянки и мешок перловки. После этого «уаз» направился к кольцевой, пересек ее и на приличной скорости двинулся в глубь Московской области. А еще через полчаса машина свернула с шоссе, покрутилась по все сужающимся дорогам, нырнула в лес и вскоре остановилась перед глухими дощатыми воротами, несколько покосившимися и позеленевшими снизу. Слева и справа от них тянулся забор из таких же досок.

Здесь много лет подряд располагалось лесничество, недавно упраздненное. Как оно попалось на глаза капитану милиции Черныху, этому самому здоровяку, больше двадцати лет отработавшему кинологом, неизвестно. Сам он на эту тему не распространялся, может быть, оттого, что вообще был человеком малоразговорчивым, больше предпочитая проводить время с собаками, чем с людьми.

С Пашковым они были знакомы давно, больше десяти лет, с тех пор как тот написал понравившуюся кинологу статью о нем и его подопечных и опубликовал ее в одной из московских газет, после чего начальство отметило Черныха памятной медалью к празднику и денежной премией. То ли ему просто понравилось проявленное к нему и его делу внимание, то ли разглядел в авторе любовь к собакам, но с тех пор контакт у них не пропадал, хотя и не перерос в дружбу. За годы Службы через руки и, надо полагать, сердце великана прошли десятки, а может быть, и сотни собак, большинство из которых покинули службу. Раньше таких отбракованных отставников, «Мухтаров» как он их называл, без особых усилий брали к себе сотрудники милиции и их знакомые — породистые, выученные собаки легко справлялись с работой охранников дач и стройплощадок, довольно успешно приживались в семьях и в то же время не были серьезной материальной обузой для новых владельцев. С приходом новых времен пристроить такого «мухтара» стало почти невозможно, и зачастую они отправлялись на усыпление. В преддверии своей скорой пенсии Черных решил организовать что-то вроде пансионата для отбракованных собак, подыскал для этой цели место и прошедшей осенью попросил Пашкова посодействовать в организации хоть какой-то материальной поддержки — через прессу или еще как, видимо, свято уверенный во всесильности печатного слова. Статью Пашков написал, и она вышла в свет, но, кроме нескольких писем с предложением забрать собак и даже кошек, никакой другой реакции не последовало. Времена тяжелые, и люди не спешат расставаться со своими кровными, предпочитая тратить их на себя и своих близких, а не на неизвестных собак. Один сильно злой на жизнь водитель автобуса даже написал, что это очередное жульничество и способ изъятия денег у честных тружеников.

Прикинув, о какой сумме, вообще, идет речь, Пашков решил, что ему вполне по карману содержать этот собачарий за свои и не тратить время и силы на сбор средств. К тому же он сам получал от этого удовольствие. Ему было приятно смотреть на умнющих «немцев», злых и поджарых доберманов, огромного кавказца Дика и шустрых колли, которые уже заняли новенькие вольеры и узнавали своего благодетеля, сначала с позволения Черныха беря еду из его рук, а теперь уже просто принимая его за своего. Даже смурной Дик, чем-то похожий на своего кинолога, и тот приветствовал Пашкова радостными взмахами толстого, как бревно, хвоста.

Пока сам Черных появлялся тут время от времени, основную работу в «санатории» выполнял бывший его коллега Микитский, майор в отставке, любитель крепких напитков, каждые полгода зарекавшийся пить. На предложение великана поработать некоторое время на общественных началах маленький желчный Микитский отреагировал бурным согласием, потому что его дочь, жившая с ним вместе, устраивала ему по поводу и без оного громкие скандалы и он был рад хоть на время убраться из дому, а заодно и здоровье поправить — свежий воздух, не слишком обременительный физический труд, и до ближайшего магазина далековато, не набегаешься. В общем, коллектив подобрался пенсионно-ментовской и преимущественно мужской.

На первый звонок Микитский не появился, и Черных, выдержав длинную паузу, позвонил повторно. Из-за забора донесся собачий лай — великана почуяли. Наконец створки ворот открылись, и появился маленький мужичок в расстегнутом милицейском бушлате без нашивок и погон.

— Ну чего трезвонишь? С толчка меня согнал. Надо бы звонок потише делать, а то так орет, что даже понос прекратился. Даже не помню, подтер я задницу или нет. Пожрать чего-нибудь привез?