Но имя Годунова, одного из разумнейших властителей в мире, в течение столетий было и будет произносимо с омерзением, во славу нравственного и неуклонного правосудия. Потомство видит лобное место, обагренное кровию невинных, св. Димитрия, издыхающего од ножом убийц, героя псковского в петле, столь многих вельмож в мрачных темницах и келиях; видит гнусную мзду, рукою венценосца предлагаемую клеветникам-доносителям; видит систему коварства, обманов, лицемерия пред людьми и богом… Везде личину добродетели, и где добродетель? В правде ли судов Борисовых, в щедрости, в любви к гражданскому образованию, в ревности к величию России, в политике мирной и здравой? Но сей яркий для ума блеск хладен для сердца, удостоверенного, что Борис не усомнился бы ни в каком случае действовать вопреки своим мудрым государственным правилам, если бы властолюбие потребовало от него такой перемены.

Он не был, но бывал тираном; не безумствовал, но злодействовал, подобно Иоанну, устраняя совместников или казня недоброжелателей. Если Годунов на время благоустроил державу, на время возвысил ее во мнении Европы, то не он ли и ввергнул Россию в бездну злополучия почти неслыханного — предал в добычу ляхам и бродягам, вызвал на феатр сонм мстителей и самозванцев истреблением древнего племени царского? Не он ли, наконец, более всех содействовал уничтожению престола, воссев на нем святоубийцею?»

Демосфен (384–322 гг. до н. э.) — греческий оратор и политический деятель.

Накануне захвата Афин македонцами во главе с Антипатром и Кратером Демосфен, осужденный на смерть, вынужден был бежать. Поимку его поручили Архию, бывшему трагедийному актеру.

«Узнав, что Демосфен нашел прибежище на Калаврии в храме Посейдона, — рассказывает Плутарх, — Архий вместе с фракийскими копейщиками на суденышках переправился туда и стал уговаривать его покинуть храм и отправиться с ним вместе к Антипатру, уверяя что ему не сделают ничего плохого. (Разумеется это была ложь; например, оратора Гиперида, захваченного Архием, не только казнили, но перед смертью еще и вырезали ему язык.) А Демосфену накануне ночью привиделся странный сон. Снилось ему, будто он с Архием состязается в исполнении трагической роли и, хотя успех на его стороне, хотя игрою свей он покорил весь театр, из-за бедности и скудности постановки победа достается сопернику. Поэтому, сколь ни дружелюбно разговаривал с ним Архий, Демосфен, не сходя с места ни шаг, посмотрел на него и сказал: „Архий!

Никогда не верил я твоей игре, не верю и сейчас и твоим посулам!“ Когда в бешенстве Архий начал ему угрожать, Демосфен воскликнул: „Вот это прорицания уже безошибочные, с македонского треножника, а все, что ты говорил перед этим, было только актерской игрой. Подожди уж немного, я напишу домой пару слов“. Сказав это, он отошел в глубь храма, взял в руки табличку, как бы намереваясь писать, поднес к губам тростниковое перо и, закусив его кончик, оставался некоторое время неподвижен, как он это обычно делал, обдумывая то, что пишет, потом закутался с головою в плащ, и голова его бессильно поникла. Столпившиеся у двери копейщики, решив, что он малодушничает, стали издеваться над ним, обзывая трусом и бабой, а Архий, подойдя поближе, просил его подняться и снова завел те же речи, обещая помирить его с Антипатром. Но Демосфен, едва почувствовав, что действие яда уже сказывается и быстро набирает силу, отбросил плащ и, глядя Архию прямо в лицо, сказал: „Изволь теперь сыграть, да побыстрее, Креонта из трагедии и тело это швырнуть без погребения. О Посейдон-гостеприимец, даже твой храм осквернили Антипатр и македонцы, я же покидаю его живым!“ С этими словами он потребовал, чтобы ему помогли встать, и сделал несколько шагов, шатаясь и дрожа всем телом, но как только оставил позади себя алтарь, рухнул и со стоном испустил дух.

Что касается яда, то Аристон утверждает, что Демосфен его извлек из тростникового пера, как это описано выше. Но некий Папп… сообщает, что, после того как Демосфен пал бездыханным возле алтаря, выяснилось, что на табличке у него написано только начало письма: „Демосфен — Антипатру“, и больше ничего, а в ответ на недоумения о причине столь внезапной смерти фракийцы, стоявшие у дверей, рассказали, как из какой-то тряпицы он извлек яд, положил на ладонь, поднес ко рту и проглотил, причем сами они, как ни странно, решили, что он глотает золото, но его служанка, отвечая на вопросы Архия, сказала, что он уже давно носил на шнуре этот узелок вместо амулета. Эратосфен, в свою очередь, уверяет, что яд он хранил в полом браслете, который постоянно носил на запястье. Что касается остальных, писавших о Демосфене, — а их великое множество, — то разноречивые мнения их едва ли стоит перечислять; укажу только суждение родственника оратора, Демохара, который считал, что не яд, а боги избавили Демосфена от жестокости македонян, послав ему легкую безболезненную смерть».

(Плутарх. Избранные жизнеописания. Т. 2, М., 1987)

Из всех рок-звезд Дженис Джоплин, пожалуй, единственная, судьба которой сложилась особенно трагично. Ее жизнь — это сплошные любовные неудачи, бесчинства, пьянки, наркотики. И за всем этим неприглядным фасадом единственное желание: любить и быть любимой.

Дженис Джоплин родилась в 1943 г. в Техасе. В ее семье и окружении традиции соблюдались в высшей степени строго. И она очень скоро восстанет против них, уже в лицее заявляет о себе, как о непокорной личности.

Техас в то время был расистским штатом, и ее товарищи не понимали, как она осмеливается выступать в защиту негров.

Дженис не была привлекательной, кроме того, у нее были проблемы с весом. Из чувства противоречия, а также потому, что ее внешность не позволяла ей разыгрывать карту женственности, она бросается в другую крайность и строит из себя девицу с мальчишескими замашками: одевается только в брюки и рубашку, не красится, ругается матом и не идет не на какие компромиссы.

«По этим причинам, — вспоминает один ее товарищ, — другие ученики издевались над ней и преследовали. Она вела себя как бунтарь в то время, когда даже у взрослых возникали серьезные неприятности, если они пытались нарушить установленные порядки. А это была девочка».

В 18 лет Дженис отправляется на несколько дней в Лос-Анджелес и попадает в квартал, где обосновалась колония хиппи. Оттуда она возвращается в восторге. «Наконец я встретила таких же людей, как и я», — говорит она своим друзьям.

В то время движение хиппи в Соединенных Штатах все больше и больше набирало вес. Хиппи протестовали против войны во Вьетнаме и отвергали все ценности капиталистического общества.

Дженис немедленно примкнула к этому движению, приняв не только взгляды хиппи, но и их непомерное увлечение наркотиками и сексом. «В течение долгого времени, — вспоминает одна ее подруга, — Дженис очень робела в присутствии мальчиков. Я думаю, она комплексовала из-за своей внешности. Она общалась с ними, но отказывалась от всякого сближения. Затем, начав курить марихуану, она почувствовала себя раскрепощенной и стала отдаваться всякому, кто носил брюки. Мне кажется, что таким образом она мстила другим девушкам, у которых уже давно были парни, тогда как к ней никто даже не приближался».

Ее сексуальные подвиги стали притчей во языцех в маленьком городке, где даже сейчас люди вспоминают об одном вечере, когда Дженис отдалась всем членам местной футбольной команды в честь их победы.

Дженис начала петь с одной местной группой и принимать все больше наркотиков. Она курила марихуану, принимала ЛСД и поглощала огромное количество секонала. «В некоторые вечера, — вспоминает Джули Пол, — под воздействием наркотиков она полностью теряла над собой контроль. Выбегала посреди ночи на улицу и кидалась под машины или билась головой о стены». Когда эйфория проходила, Дженис неизменно впадала в тягчайшие депрессии, так как ничто в мире не могло скрыть правду: она была отвергнута всеми. Она была одна.