Несколько дней спустя я отдыхал в моем блиндаже, располагавшемся в 100 метрах от передовой. Неожиданно ко мне вошел подполковник Вернер Эбелинг, наш новый полковой командир.

— Люббеке, у вас есть что-нибудь выпить? — спросил он.

Польщенный возможностью неформально пообщаться с начальником, я вытащил из-под койки бутылку коньяку.

В следующую секунду в блиндаже появились еще три офицера.

— Это все, что у тебя есть? — спросили они.

Я извлек еще пару бутылок.

Далее со мной злую шутку сыграла немецкая традиция застолья. После тоста следовало опустошить рюмку и перевернуть ее вверх дном, так что пропустить очередную порцию спиртного было невозможно. После долгой череды тостов мы были настолько пьяны, что с трудом могли двигаться. Выйдя из блиндажа, мы прошли примерно полтора километра до нашего обоза, напоминая кучку пьяных матросов в порту. Отыскав квартирмейстера, мы получили от него бочонок соленой селедки, которую стали вылавливать прямо руками. Не удивлюсь, если мы вышли на самый передний край, но сам я был слишком пьян, чтобы точно помнить это. На следующий день моя голова буквально раскалывалась от похмелья. Так плохо после выпивки мне еще не было никогда в жизни. С тех пор один только запах коньяка вызывает у меня омерзение.

7 августа — 5 октября 1944 года

Вскоре после упомянутой выше попойки наступление Красной Армии продолжилось. Над нашей частью возникла угроза окружения под Рокишкисом, заставившая нас 7 августа отступить в район Дюны. Отойдя через пару дней на северо-запад, моя рота, состоявшая теперь из 180 человек, заняла позиции на берегу реки Немунелис-Мемеле. Теперь мы находились в 60 километрах к северо-западу от Рокишкиса и примерно на том же расстоянии к юго-востоку от Риги.

Когда мы заняли свой участок передовой, я приказал выпустить снаряд по цели по конкретным координатам, такова была стандартная процедура. Когда за моей спиной грохнул выстрел гаубицы, я стал ждать последующего взрыва на передовой.

Вместо этого взрыв прогремел позади меня, и я понял, что это был недолет. В следующую минуту я увидел бегущего к нашим позициям немецкого солдата. «Эти сукины дети подстрелили меня!» — истошно кричал он.

Не до конца уверенный в том, кто виноват в недолете — я, дав неправильные координаты, или совершивший ошибку орудийный расчет, я не стал брать вину на себя. К счастью, ранение у того злополучного солдата оказалось достаточно легким.

Ближе к концу августа боевая обстановка на берегах Дюны ухудшилась, и мы стали постепенно отступать на запад. Участившиеся атаки советских войск привели к тому, что на выравнивание линии фронта все чаще стали бросать упоминавшиеся мной ранее «пожарные бригады», призванные блокировать действия Красной Армии. Однако эффективность их действий затруднялась тем, что мы точно не знали, где находится враг — перед нами, сзади или сбоку. Чтобы избежать окружения, нашим войскам приходилось отступать по всей линии фронта.

Выполняя роль «пожарной бригады», наша минометная рота иногда занимала участок впереди нас вдалеке от пехотинцев нашего полка или поддерживала огнем другие дивизии вермахта. Поскольку расположение нашей роты оставалось в стороне от главных ударов Красной Армии, мы чаще всего принимали участие в многочисленных мелких боях местного значения.

При обороне наши орудия служили средством сдерживания наступающих советских войск, однако когда части вермахта сами переходили в наступление, мы пытались уничтожить скопления живой силы и боевой техники противника, предупреждая его удары. Когда нам это не удавалось, мы старались связать действия врага, ограничить скорость преследования.

Когда поступал приказ оставить позиции, наша рота отходила первой, раньше остальных подразделений полка, потому что в отличие от пехоты нам требовалось больше времени для сбора и погрузки боевого снаряжения, да и скорость у нас была ниже. Полк оставлял арьергард, два-три стрелковых взвода с пулеметами и парой 75-мм гаубиц или несколькими 105-мм минометами нашей роты. Когда арьергард отступал, у наших минометчиков оставалось очень мало времени для того, чтобы собрать снаряжение и отправиться в путь прямо перед носом у наступающих русских солдат.

В Прибалтике в те дни находилось несколько крупных складов, где вермахт сосредоточил огромные запасы боеприпасов и продовольствия для снабжения группы армий «Север». Из-за стремительного наступления Красной Армии эти склады теперь приходилось спешно уничтожать или просто бросать. В небе можно было часто видеть клубы черного дыма от пожаров, которыми они были охвачены.

Это вызвало дефицит одних видов припасов, но вместе с тем избыток других. Как-то раз из дивизии нам прислали изрядное количество коньяка «Хеннеси», который иначе просто пропал бы. В условиях постоянной угрозы наступления советских войск нам не часто представлялась возможность свободно выпить. Понимая, что теперь возникла иная угроза — последствий чрезмерного потребления спиртного, я взял распределение коньяка под строгий контроль.

При отступлении в районе Дюны имели место редкие случаи, когда наша рота вместе с дивизионной артиллерией координировала свои действия для совместных ударов по цели. В то время как минометная рота поддерживала боевые операции пехоты ближе к передовой, артиллерия обычно била по вражеским тылам. Корректировщик минометной роты полка, как правило, работал на самой линии огня и часто обменивался сведениями со своим коллегой в артиллерийском полку дивизии, однако действовали они всегда независимо друг от друга.

Однажды дивизионная разведка донесла, что Красная Армия сосредоточивает силы на нашем участке фронта, в лесистой местности площадью примерно сорок квадратных километров. Для уничтожения этой группировки дивизионные артиллеристы попросили нашу роту присоединиться к ним для обеспечения огневого вала.

Имея немалый опыт корректировки огня, я мог высчитать вплоть до секунды время полета снарядов и мин до указанной цели. Проконсультировавшись с дивизионными артиллеристами, мы решили синхронизировать залпы для обеспечения максимальной огневой мощи.

Держа перед собой наручные часы, я сначала приказал дать залп из 105-мм минометов, потому что из-за высоты своей траектории они попадают в цель с некоторым опозданием. Сразу после них по противнику должны были ударить наши 150-мм и 75-мм гаубицы.

Секунд через тридцать сотни наших снарядов одновременно обрушились на лес. Огневой вал, несомненно, уничтожил всех красноармейцев, находившихся там. В таких обстоятельствах нельзя было не испытывать жалость к обреченному на верную смерть врагу. В нескольких строчках моих писем, которые я писал Аннелизе во время августовского отступления, отражается мой тогдашний фаталистический взгляд на будущее: «Мы с тобой выполним наш долг до конца. Дай Бог, мы еще увидимся».

И все же наша любовь давала мне надежду на лучшее. Я выразил ее следующими словами: «Я рад, что ты есть у меня, дорогая Аннелиза». Когда она прислала мне в конверте локон своих волос, я стал бережно хранить его в нагрудном кармане как амулет.

В то же самое время во Франции и Бельгии стремительно началось наступление англо-американских войск. Эти события заставили 8 сентября срочно эвакуировать госпиталь из Генка в Германию. В воцарившемся хаосе медицинский персонал был брошен на произвол судьбы, и медсестрам пришлось самим бежать из Бельгии.

Оказавшись на территории рейха, Аннелиза получила краткосрочный отпуск. В те дни продолжались сильные бомбежки Гамбурга, и она отправилась в Пюгген погостить в доме моих родителей.

Примерно тогда же в соседние с Пюггеном земли хлынули немецкие беженцы с востока, гонимые наступлением Красной Армии, а также те, кто потерял жилье в разрушенных бомбежками соседних городах. Наша семья приютила дальних родственников из других мест Германии, однако в деревне появилось немало тех, у кого в Пюггене не было ни родных, ни знакомых. Из-за неприязни моих родителей к нацистскому режиму местные власти приказали им поселить на ферме около двадцати беженцев.