Аннелиза также сообщала мне о том, что узнавала о судьбе моего брата Отто, с которым тоже обменивалась письмами и телефонными звонками. Он находился во Франции, относительно недалеко от нее. После высадки англо-американских войск в Нормандии, состоявшейся 6 июня 1944 года, мы встревожились, потеряв с ним связь. После трех месяцев молчания мы, наконец, узнали о том, что 30 августа Отто попал в плен.

Помимо тревоги за судьбу брата, я сильно беспокоился о безопасности Аннелизы, особенно после того, как узнал, что в середине июня неприятель провел бомбардировку в районе Генка.

Середина июля — 7 августа 1944 года

После моего прибытия на передовую в конце мая обстановка на участке фронта близ Нарвы была относительно спокойной, однако вскоре на южных участках Восточного фронта возник кризис. 22 июня, в третью годовщину нашего нападения на Россию, Красная Армия развернула крупномасштабное наступление, практически полностью разгромив группу армий «Центр». В результате сотни тысяч немецких солдат были убиты или взяты в плен.

Уничтожение одной из трех мощных группировок вермахта стало огромной катастрофой, близкой к Сталинградской трагедии, и серьезно подорвало военную мощь Германии на Восточном фронте. Для защиты южного фланга группы армий «Центр» верховное командование вермахта в середине июля перебросило в Латвию части, ранее находившиеся на северном фланге.

Пока мы готовились к отводу из района Нарвы, из дивизии в мою роту поступили примерно два десятка 210-мм реактивных снарядов. Они имели боеголовки разного типа, включая разрывные, начиненные шрапнелью, а также зажигательные.

Перед отходом с позиций нам предстояло уничтожить все боеприпасы, которые мы не сможем увезти с собой. Это нужно было сделать для того, чтобы они не достались врагу. Я видел пробные выстрелы этих реактивных снарядов на командирских курсах в Мюнстере и захотел оценить их боевые качества.

Необходимого снаряжения для пуска таких снарядов у нас не было, и я решил использовать в качестве пусковых труб снарядную тару. Скрывшись от противника на другой стороне холма, мы соорудили две примитивные опоры, после чего срубили пару деревьев с диаметром ствола пять дюймов, чтобы использовать их в качестве насадки.

Поместив импровизированную пусковую трубу под нужным углом, мы направили ее на цель на позициях советских войск.

Подсоединив к взрывателю снаряда электрический детонатор, используемый для подрыва фугасов, мы осторожно поместили в «пусковую трубу» снаряд. Тот взлетел в воздух и попал точно в цель.

Окрыленный успехом, я приказал подобным образом приготовить к пуску остальные реактивные снаряды, приведя в действие их встроенные часовые механизмы, чтобы добиться короткой задержки взрыва после выстрела.

После каждого включения детонатора снаряды один за другим полетели через ничейную землю прямо в определенные нами цели на краю леса. К небу взлетел залп огня, зажигательные снаряды воспламенили ближний участок леса.

Хотя мы точно не знали, какое количество советских войск находилось перед нами, было понятно, что реактивные снаряды полностью уничтожили выбранные нами цели. Было очевидно, что, выпущенные из настоящих пусковых труб, они представляют собой еще более грозную силу, однако таких снарядов мы никогда больше не получали.

Оставив «Линию Пантеры», 58-я дивизия перебралась на запад, в Ревель (Таллин), главный город Эстонии.

Большую часть пути мы проделали на поезде, а меньшую часть — пешком или на подводах. Несмотря на попытки моторизовать 58-ю дивизию в годы войны, процесс этот затянулся надолго.

Во время боев во Франции нам отчаянно не хватало грузовиков, и военное начальство позднее, по окончании Французской кампании, снабдило нас небольшим количеством грузовиков «бедфорд», захваченных в качестве трофеев.

В конце 1942 года, находясь в России, мы стали получать в больших количествах машины немецкого производства. Однако моторизация дивизии вскоре прекратилась, и с середины 1943 года автомобили совсем перестали поступать. После этого нам пришлось использовать гужевой транспорт. Это происходило по мере того, как мы начали терять машины. Наши грузовики либо уничтожал противник, либо их приходилось бросать из-за нехватки запасных частей.

Моторизация привела к печальным результатам в погодных условиях России. В весеннюю и осеннюю распутицу русские дороги превращались в непролазную топь. По ним можно было передвигаться исключительно на конных подводах. Грязь в иных местах была такой топкой, что в ней вязли грузовики, и их приходилось вытягивать танками. Даже в хорошую погоду было невозможно развить большую скорость на грунтовых дорогах, везя прицеп со 150-мм гаубицей.

По прошествии времени мне кажется, что многие комментаторы военных событий переоценивают нехватку моторизованного транспорта у немецких войск, особенно после того, как Германия перешла к стратегической обороне. Лошадям был не нужен бензин, запасные части или заводы; они до известной степени помогали сохранять ресурсы рейха для производства более важного вооружения и боеприпасов. К тому времени, когда я вернулся на фронт — в середине 1944 года, — для транспортировки пушек и прочего снаряжения нашей дивизии чаще приходилось полагаться на конную тягу, чем на машины.

Вскоре после прибытия в Ревель наша дивизия села на поезд и отправилась в латвийский город Дюнабург, располагавшийся на берегу реки Дюны. Затем мы совершили 45-километровый пеший марш на запад. Оказавшись в городе Рокишкис, в соседней Литве, 17 июля мы ввязались в бой с наступающими частями Красной Армии, но удержать город не смогли. Перейдя к обороне, мы заняли позиции примерно в 120 километрах к юго-востоку от латвийской столицы Риги.

Хотя я перестал заниматься корректировкой огня, мне тем не менее приходилось постоянно бывать на передовой. Уверенный в своих способностях наездника, я, возможно, излишне часто подвергал себя ненужному риску. Как-то раз я решил размяться и прокатиться на Tea, но в конечном итоге оказался слишком близко от вражеских позиций.

Рядом со мной засвистели пули. Это были действительно опасные минуты, особенно если принять во внимание признания пленных русских солдат о том, что части Красной Армии получили приказ стрелять прежде всего в тех немецких военнослужащих, на ком бриджи и сапоги офицерского типа. Развернув Tea, я галопом направился в тыл. В очередной раз жизнь моя была спасена.

Помимо визуального наблюдения за позициями противника, мы также постоянно прислушивались к изменению громкости шума, доносившегося со стороны русских окопов. Иногда эти изменения были незначительными, но порой вполне различимыми. Находясь на позициях под Рокишкисом, мы слышали женский смех, долетавший до нас с той стороны ничейной земли. Я приказал нашим орудийным расчетам дать несколько залпов в том направлении. После этого на передовой стало тихо.

Той же ночью, несколько часов спустя, из наших окопов, находившихся в 50 метрах перед моим блиндажом, на позиции русских обрушился мощный пулеметный огонь. Вестовой, явившийся через несколько минут, подтвердил мои подозрения — советские войска действительно пошли на нас в атаку.

Понимая необходимость артиллерийской поддержки, я вышел из блиндажа и отдал приказание минометчикам открыть огонь. Минометы в условиях лесистой местности более эффективны, чем гаубицы. Не зная точно, насколько глубоко внедрились русские на наши позиции, я приказал накрыть минами цели, находящиеся в 100 метрах от нас.

Когда несколько залпов приостановили натиск врага, я приказал обстрелять минами цели на расстоянии 50 метров от нас. Огонь стрелкового оружия не ослабевал, и я понял, что противник находится уже совсем рядом. Я приказал дать новый залп, сократив расстояние до 25 метров.

Когда минометы обрушили мины на участок размером 25 на 75 метров, атака противника захлебнулась. Вместо того чтобы рассеять пехоту по всей передовой, как это бывает во время обычных дневных атак, русские сомкнулись в темноте в плотную группу и поэтому понесли огромные потери. Как выяснилось позднее, одной только нашей миной было убито не менее десятка красноармейцев. Потери русских от тридцати мин наверняка составили многие десятки, если не сотни человек.