Широкие станичные улицы словно вымерли. Огласив их бешеной скороговоркой копыт и криками «ура», пронеслись по ним партизаны и выскочили на берег Аргуни. Но было уже поздно. Последние лодки с беженцами приставали к крутому китайскому берегу напротив бакалеек. Весь берег там был усеян китайскими купцами, солдатами и китаянками, сбежавшимися поглядеть на невиданных большевиков, гнавшихся за беженцами.

Боясь, что партизаны начнут стрелять, беженцы, выскакивая из лодок, задыхаясь, бежали и лезли на обрывистый яр, чтобы смешаться с китайцами. Но нашлись и такие, которые крыли партизан в бессильной ярости диким матом, грозили им кулаками.

— Сволочь красная!.. Гольтепа проклятая… — стоя у самой воды, яростно горланил какой-то бородач в расстегнутом полушубке и белой папахе.

Один из партизан, молодой и чубатый, с красным бантом во всю грудь, не вынес этого. Он вскинул винтовку и выстрелил. Бородач взмахнул руками и хлобыстнулся навзничь; китайцы и беженцы кинулись врассыпную. Берег перед бакалейками мгновенно опустел.

— Кто выстрелил?! — заорал Роман, обернувшись на выстрел.

— Я его, товарищ командир, резанул. Душа не стерпела! — весело ответил партизан.

— Давай сюда винтовку! — подскакав к нему, приказал Роман.

— Не дам! Подумаешь, какая беда, — беляка угробил.

— Давай и не разговаривай! — схватился Роман за маузер. — Ты знаешь, что ты наделал? Ты бузу международного масштаба устроил. Нам с тобой за это Журавлев обоим головы снимет. — И Роман вырвал у партизана винтовку, снял с него шашку.

В это время на китайском берегу появился офицер и два солдата с белым флагом. Они спустились к самой Аргуни, и офицер, сложив рупором ладони, закричал на русском языке, не выговаривая букву «р»:

— Какое право ваша имеет открывать огонь по китайской местности?

Не разобрав как следует его слов, Роман ответил:

— Плохо слышу. Если хочешь разговаривать, садись в лодку и плыви в нашу сторону!

— А ваша наша не убьет? — спрашивал, надрываясь, офицер.

Роман приказал самому зычноголосому партизану ответить, что партизаны знают и уважают международные законы и он гарантирует офицеру полную безопасность. Получив такое заверение, офицер рискнул переплыть на русскую сторону.

Выйдя на берег, он направился к Роману, возле которого стоял спешенный и обезоруженный виновник происшествия под конвоем двух партизан. Взяв два пальца под козырек своего кепи цвета мышиной шерсти, офицер отрекомендовался:

— Я помощник командира китайского кордона. Наша страна с русскими красными не воюет. Мы соблюдаем полный нейтралитет. Мы требуем по нашей территории не стрелять. В противном случае наши тоже будут стрелять.

— А зачем вы белобандитов к себе принимаете? — спросил его один из партизан. — Раз нейтралитет, так нечего беляков к себе пускать.

Роман зверем глянул на партизана, приказал ему замолчать, а офицер с притворно-сладкой улыбкой ответил ему:

— Китайский народ шибко гостеприимный. Придет к нам красный, придет белый — всех принимаем. Такой наш закон.

Тщательно подбирая слова, которыми, как знал он из прочитанных книжек, надлежало изъясняться в подобных случаях, Роман обратился к офицеру:

— Господин китайский офицер! Красное командование в моем лице сожалеет об этом прискорбном случае. Оно приносит в вашем лице большим китайским начальникам свое извинение, — и он поклонился при этом так, как некогда кланялись в его присутствии приезжавшие к Лазо китайские парламентеры в шелковых халатах и черных шапочках. — Виновный в происшедшем арестован и будет отдан под суд красного ревтрибунала.

Офицер, удовлетворенный его извинениям, принялся угощать партизан сигаретками и дружески похлопывать менее суровых из них по плечам. Затем церемонно откланялся и отбыл на свою сторону.

— Видел, дура, как мне пришлось из-за тебя китайцу кланяться, — сказал тогда арестованному Роман, довольный исходом дела, но не желавший спустить виновному. — Гляди, учись и кайся. Это же тонкое дело — международная политика. Дипломатия. Раззява!

Вернувшись в станицу, Роман поехал на ту улицу, где жила Ленка Гордова. При виде гордовского дома он показал на него своему спутнику ординарцу и распорядился:

— Поезжай быстро в этот дом. Скажи хозяевам, что к ним на квартиру станет командир сотни.

Выждав, когда ординарец спешился и вошел в дом, Роман направился туда. Ехал он, привстав на стременах, лихо заломив на ухо папаху и поглядывая по сторонам орел орлом.

Пока он спешивался и вязал коня к столбу в широкой гордовской ограде, ординарец вышел из дома и сказал ему:

— Тут, паря, кроме глухой старухи, ни одной души больше нет.

— Как нет?

— Нет, да и все. А от глухой ничего толком не добьешься.

Разочарованный Роман вдруг почувствовал себя страшно усталым. Входя в дом, он увидел в кухне Ленкину бабушку, старушку лет восьмидесяти, глухую, подслеповатую.

— Здравствуйте, бабушка! — крикнул он ей прямо в ухо.

— Здравствуй, сынок, здравствуй.

— Где у тебя семья?

— За границу, батюшка, убежали. Испугались каких-то большаков да и уехали. Со всем хозяйством уехали, здесь только меня да голые стены оставили.

— А внучка-то твоя, Елена, тоже уехала?

— Тоже, милый, тоже, — шамкала старуха.

Роман прошелся по опустелым гордовским комнатам, заглянул на минуту за ситцевый полог в горнице, где, как знал он, стояла Ленкина кровать, и медленной походкой вышел из дома.

От Гордовых решил он заехать к Меньшовым. В ограде у них увидел запряженных в телегу пестрых быков. На телеге лежали бороны и мешки с зерном, от которых наносило запахом формалина. У коновязи были привязаны две лошади в хомутах. «Должно быть, на пашню ехать собрались, а теперь тоже в Китай махнули», — подумал он, слезая с коня. В эту минуту на крыльцо выбежала Марфа Андреевна, увидевшая его в окно.

Разглядев на его фуражке красную ленточку, Марфа Андреевна с явным облегчением рассмеялась:

— Вот они какие, большевики-то! А ведь мы считали, что они и на людей не похожи. Ну, здравствуй, здравствуй…

Они обнялись и расцеловались. Сдержанно посмеиваясь, Роман спросил, где у нее хозяева: дома или тоже в Китае.

— Какое тут дома! — принялась жаловаться она. — На ту сторону убежали. Как услыхали, что большевики идут, бросили все и кинулись за Аргунь. Боюсь — не потонули ли в переполохе. Оставили дома меня с девками. И как только теперь мы хлеб без них сеять будем…

— А ты с кем-нибудь закажи им, чтобы назад ехали. Мы ничего им не сделаем. Не звери мы какие-нибудь.

— Да уж придется, — вытирая кончиками платка глаза, сказала Марфа Андреевна и повела Романа в дом.

Напившись у Меньшовых чаю и поговорив с Клавкой о Ленке, Роман наказал ей повидать ее и убедить вернуться домой.

— Ладно, — пообещала ему Клавка, — скажу. Когда она узнает что ты партизан, обязательно вернется и отца заставит вернуться.

Нерчинский Завод тесно сдавлен со всех сторон высокими и круглыми горами. С запада заслонил его Воскресенский хребет, главный пик которого, украшенный белой часовенкой, носит название «Крестовка». Вдоль обрывистых склонов хребта, вплотную прижатые к нему речушкой Алтачей, тянутся узкие улицы Верхней и Нижней деревушки, населенные потомками горнозаводских рабочих. С юга нависла над городом Вшивая горка, до самой макушки заросшая лиственной чащей. На востоке закрыл полнеба зубчатыми скалами Воздвиженский хребет, по отлогому склону которого тянется длинная Новая улица. И только на севере мощный Чащинский хребет отступил километра на два от города. Добежав до него, Алтача под прямым углом поворачивает к востоку у белых памятников еврейского кладбища и, вырвавшись из теснины, спокойно течет мимо кожевенных заводов, мимо покосов и пашен к синей Аргуни.

В мирное время Нерчинский Завод занимала отдельная казачья сотня. Но после того как партизаны наводнили леса Урова и Урюмкана, в Завод спешно перебросили из Читы две роты юнкеров, Восьмой Забайкальский казачий полк с батареей полевых орудий и офицерскую полуроту особого маньчжурского полка. Кроме того, была создана дружина из местных купцов, чиновников и гимназистов. К моменту нападения партизан гарнизон города насчитывал до двух тысяч штыков и сабель.