— Двое, верхами. Попробуем их спешить. Ты оставайся, Ромка, здесь, а я перебегу на другую сторону. Когда они подъедут, кидайся на одного, а я на другого. Только смотри не сробей.

— Ладно, — махнул головой Роман, и Федот, низко пригнувшись, метнулся через дорогу, затаился в канаве. Всадники ехали шагом, без всякой опаски. За плечами у них смутно виднелись винтовки. Подпустив их вплотную, Роман и Федот одновременно выскочили на дорогу, намертво вцепились в них и стали стаскивать с седел. Федот при его силе одним рывком сбросил с коня на землю доставшегося ему человека. Выхватив у него из ножен клинок, он тут же зарубил семеновца. Но Роман со своим не справился. Он ухватил его за винтовку и поясной ремень. Но всадник не растерялся, ударил Романа костяным черенком нагайки по голове, вырвался и ускакал. Следом за ним ускакала и лошадь зарубленного Федотом. Федот выругался, обозвав Романа раззявой, и стал обыскивать свою обезглавленную жертву.

Зарубленный оказался семеновцем с лычками старшего урядника на погонах. Федот снял с него винтовку, брюки и сапоги. В карманах брюк нашел он кисет с табаком, фарфоровую трубку и бумажник с деньгами. Сапоги оказались ему не по ноге, и он не без сожаления отдал их Роману. Оттащив зарубленного с дороги в кусты, они направились дальше. Под утро наткнулись на суслоны сжатого хлеба, намяли из колосьев еще мягкого пшеничного зерна и стали с жадностью есть его.

— Ты смотри, много не ешь, а то с голодухи тебя живо скрутит, — сказал Роман Федоту, жадно уплетавшему пригоршни зерна. Но Федот не послушался его и наелся досыта, заявив, что его желудок переварит топор, а не то что зерно. Скоро он жестоко раскаялся. У него началась такая резь в животе, что он все утро кричал и корчился под стогом сена на лесной полянке. Федот наконец перестал кричать, свернулся клубком и уснул.

Роман отправился на разведку.

Поднявшись на ближайшую сопку, увидел далеко впереди большую станицу с белой церковью в центре. Под самой сопкой блестела в кустах неширокая речка, виднелась крыша мельницы. Он решил зайти на мельницу. Мельница оказалась закрытой на заложку изнутри. Но Роман знал секрет этой заложки. Ее легко открывали снаружи через круглое отверстие в двери с помощью железного ключа, на конце которого была прикреплена в проушине свободно вращавшаяся в палец длиной бородка. Стоило просунуть ключ в отверстие, как бородка падала вниз и попадала на одну из зарубин, сделанных в заложке. После этого нужно было повернуть ключ вправо или влево, и заложка отодвигалась.

Беззаботный мельник, уходя, спрятал ключ от мельницы в желоб под крышей. После недолгих поисков Роман нашел ключ и открыл заложку. В мельнице монотонно шумели жернова, мягко постукивали зубчатые колеса передачи, струйка горячей муки стекала по лубяному корытцу в огромный ларь. У одной из стен находилось соломенное ложе, застланное пестрой холстиной. На полке стояли свеча в деревянном подсвечнике, котелок и кружка. На гвозде висел холщовый мешочек, в котором Роман нашел краюху черствого хлеба, тряпки с чаем и солью. Это было то, что ему и требовалось. Он взял мешочек со всем, что в нем было, взял котелок с кружкой, а в уплату за них оставил двухсотрублевую оранжевую керенку.

Федот еще спал, когда Роман вернулся со своей добычей. Он сварил котелок чаю и начал будить Федота. Ломоть черствого хлеба и крепкий чай оказали на Федота самое благотворное действие. К ночи он снова почувствовал себя вполне здоровым, и они решили продолжать свой путь.

В полночь вошли в станицу.

Федот смело постучался в окошко крайней избы. Долго на стук никто не отзывался. Потом у окошка появилась фигура женщины, которая заспанным голосом спросила:

— Кого вам надо?

— Открой, тетка. Мы с прииска идем. Если покормишь нас, заплатим тебе.

— Не открою. Кто вас знает, что вы за люди. Я одна, у меня мужа дома нет.

— Открой, ничего мы тебе худого не сделаем, а если не откроешь, я тебе в окно гранату швырну, — пригрозил Федот.

Перепуганная женщина покорно открыла им дверь. Федот потребовал у нее хлеба и молока. Женщина зажгла свечу, достала из подполья крынку молока, нарезала хлеба. Видя, что они не собираются ее убивать, она перестала трястись и всхлипывать и стала кормить грудью проснувшегося в зыбке ребенка.

— Мужик-то у тебя где? — спросил ее Федот.

— Арестовали его у меня.

— Кто арестовал?

— Да атаман наш арестовал.

— За что?

— За то, что против Семенова ходил. Угнали его позавчера в город. Порешат его там, однако. Говорят, всех таких-то расстреляют.

— Не надо было ему домой глаз казать. А теперь, раз попался к ним в лапы, могут его порешить. У них суд короткий. Мы это на собственной шкуре испытали… Атаман-то, значит, у вас вредный?

— Собака, как есть собака. Он моего мужика-то по лицу бил.

— А где он живет?

— Напротив церкви. Дом у него с белыми ставнями и с садиком под окнами.

— Ну ладно, спасибо, тетка, за угощение. Вот тебе за это, — отдал ей Федот все деньги из бумажника. — Мы сейчас уйдем, а ты смотри никому не проболтайся, что мы у тебя были, не то и тебя вслед за мужем отправят.

Когда распрощались с женщиной и вышли из избы, Федот спросил Романа:

— Как ты думаешь насчет визита к атаману? Зайдем, что ли? Смелым-то ведь Бог владеет.

— Зайдем. Может, у него и коней себе добудем, — согласился Роман.

К атаману достучались они довольно быстро. Он вошел в ограду с фонарем в руках и, не открывая калитки, спросил, кто стучится. Федот ответил, что ординарец атамана отдела со срочным пакетом. Атаман замолчал, раздумывая, как ему быть. Но Федот прикрикнул на него властным голосом и заставил открыть калитку. Наставив на атамана винтовку, Федот стремительно шагнул в ограду. Роман с оголенным клинком в руке вошел следом за ним. Вырвав у атамана фонарь, он стал светить Федоту, который ощупывал атаманские карманы. Не найдя у него никакого оружия, Федот поднес к его глазам увесистый кулак.

— Если хочешь жить, не вздумай драть горло. Хоть ты и порядочный гад, но убивать мы тебя не станем. Нам нужны кони. Веди давай нас во дворы, да уздечки не забудь с собой прихватить. Где они у тебя?

— В завозне.

— Ну так давай развертывайся. — И он подтолкнул его прикладом.

Захватив в завозне уздечки, атаман пошел во дворы. Федот и Роман неотступно следовали за ним. По указанию Федота он изловил двух коней и передал их Роману.

Когда вернулись с конями в ограду, Федот потребовал у атамана седла. Атаман принес их и собственноручно заседлал обоих коней. Затем Федот снял с него ичиги, обулся в них и сказал:

— Ну вот и все. Сейчас мы замкнем тебя, атаман, в твоей завозне, а сами поедем куда нам надо. И ты помни, сукин сын, что это тебе только цветочки. Ягодки в другой раз будут, если ты не перестанешь выдавать семеновцам своих посёльщиков. Запомнил? — И он впихнул атамана в завозню, закрыв за ним дверь на пробой.

Вскочив на коней, они спокойно выехали из атаманской ограды, шагом доехали до поскотины и только потом крупной рысью двинулись на восток, к родным местам.

Через три дня на одном из постоялых дворов Федот встретил своего сослуживца, казака Красноярской станицы. У него он выведал, что в самом деле многие красногвардейцы ушли прямо с Даурского фронта в глухие леса Курунзулая. На вопрос, как их найти, сослуживец посоветовал Федоту обратиться в Курунзулае к старому медвежатнику Фролу Бородищеву.

— Если случится обратиться к Фролу, скажи ему, что ты приехал от Пашки Беркута, — шепнул он Федоту, уезжая с постоялого двора.

Когда Федот передал Роману все, что рассказал ему сослуживец, Роман, окончательно раздумавший после смерти Тимофея ехать в родные места и скрываться там, предложил ему немедленно отправиться в Курунзулай.

— Я и сам так думаю. Если там народ подходящий, так мы еще таких дел натворим, что и Семенову и японцам тошно станет, — похвалился неунывающий Федот.

Все эшелоны Читинского военно-революционного штаба благополучно покинули Забайкалье. На таежных станциях Амурской железной дороги, до которых еще не докатилась от Владивостока волна японского наступления, прощались друг с другом последние красногвардейцы. По усыпанным желтой листвою тропам уходили они на прииски и лесосеки, пробирались за хребты, на север, к зимовьям белковщиков, к эвенкийским стойбищам и якутским наслегам. Каждый из них сделал выбор и уходил по своей тропе, не зная, не ведая, где и когда она оборвется.