— Ну и вывеска у тебя, паря. Пугалом бы тебя на огород.

— А у тебя, думаешь, лучше? Тоже на всех чертей похож, — беззлобно огрызнулся Данилка.

За одним из увалов наткнулись они на коноводов первой сотни. Коноводы насилу управлялись с напуганными стрельбой конями. Низкорослый, веснушчатый парень с мокрым от пота лицом, с намотанными на руки поводьями, натужно упираясь кривыми ногами в рыжих ичигах, едва удерживал пятерку беснующихся коней. При виде Романа и Данилки взмолился парень плачущим голосом:

— Помогите, братцы. Эти дьяволы скоро у меня руки с корнем вырвут.

Роман и Данилка охотно пришли к нему на помощь, и у них в руках оказалось по паре коней. Они подмигнули друг другу и тотчас же на лучших из них уселись верхами. Недовольный таким оборотом дела, парень забеспокоился:

— Только вы, ребята, на конях-то уехать не вздумайте, за такие штучки я могу вас из винта резануть.

— А умеешь ли ты стрелять-то, горе луковое? — весело спросил Данилка. — По твоим ухваткам, тебе за два шага в копну не попасть.

— А вот попробуй, тогда узнаешь, — пригрозил парень и на всякий случай снял из-за плеча винтовку.

— Не горячись напрасно. Никуда мы не уедем, — успокоил парня Роман. Он угостил его папироской и выехал на увал.

Везде, куда только хватал глаз, увидел он с увала бредущих в одиночку и группами бойцов. Все они искали своих коноводов, не оказавшихся там, где им следовало быть. Роман принялся махать фуражкой, все, кто заметил его, двинулись к увалу. Скоро в зеленой лощине за увалом собралось человек полтораста аргунцев и петелинцев. Многие из них оказались без фуражек, несколько человек без винтовок и даже без патронташей. Все были злобно-угрюмы и обескуражены случившимся, все хотели пить. Но поблизости не было ни источника, ни озерка. В полном изнеможении люди садились и ложились на влажный острец.

Один бородач из петелинцев, не увидев своих коноводов, принялся ругать Романа:

— Ты зачем, барахло этакое, махал нам? Кто тебя просил об этом? Мы бы теперь уже где драпали, кабы не завернули по твоей милости сюда. Всыпать тебе нагаек в то место, откуда ноги растут, так будешь знать, как не в свое дело соваться.

— Эх ты, драповый, — сказал на это бородачу загорелый с лучиками мелких морщинок у карих насмешливых глаз казак в малиновой кожанке. — Парень правильно поступил. Своего-то коня ты еще найдешь либо нет, а тут на плохой конец можешь к парню же и подсесть, если дальше драпать будешь. Ты, кажется, только и умеешь, что драпать.

Минут через двадцать откуда-то из тыла прибежали казаки первой сотни и стали разбирать своих коней. Багроволицый, с дикой дымкой в глазах верзила подбежал к Данилке, набросился на него с руганью:

— Ты что, раззява, на чужого коня взобрался? Слезай, пока я не стукнул тебя по скворешнице.

Злобно настроенные люди словно обрадовались и стали подзуживать верзилу:

— Дай ему шейной смазки.

— Сразу видно, что молодчик-то из мазуриков. Умеет свои рукавицы в чужом кармане искать.

Обескураженный Данилка спрыгнул с коня, отдал его хозяину и побрел от толпы, как оплеванный. Роман, не дожидаясь, когда ссадят и его, спешился сам.

В это время над залитой утренним солнцем степью стали вспыхивать и медленно таять белые облачка шрапнелей. С Тавын-Тологоя били по не успевшим скрыться бойцам. Хотя до увала шрапнель и не доносило, казаки первой сотни галопом унеслись в тыл, пообещав оставшимся найти и послать к ним коноводов.

— Давайте, братцы, тоже смываться, — сказал тогда бородач, — никаких коноводов мы здесь не дождемся.

— Что верно, то верно, — согласился с ним казак в малиновой кожанке. — Вся надежда у нас теперь на собственные ноги. А ну, подымайся! — прикрикнул он на тех, у кого не было ни силы, ни желания вставать и тащиться по зною дальше. Подчиняясь его окрику, большинство поднялось. Но несколько бойцов, сморенных дремотой, даже не пошевелились.

— Вы что, подыхать тут собрались! — заорал казак и принялся подымать их пинками…

Когда пошли от увала, Роман почувствовал, что у него сильно потерта нога. Каждый неловкий шаг заставлял его болезненно морщиться. Он разулся и пошел босиком, но, поранив ногу о жесткий прошлогодний острец, опять обулся и шел хромая.

Казак в кожанке догнал их с Данилкой, спросил:

— Значит, тоже на своих двоих топаем? Давай будем топать вместе.

Он оказался взводным шестой сотни, наступавшей на стыке с петелинцами. От него Роман и узнал, почему вспыхнула в тылу наступающих стрельба. Цепь петелинцев, потеряв в тумане ориентировку, набрела внезапно на шестую сотню и обстреляла ее, приняв за семеновцев.

— Долго думали наши командиры, а не додумали, — говорил сокрушенно казак. — За каким чертом пустили они на это дело всю петелинскую бригаду? Надо было отобрать одних бывалых фронтовиков. Они бы не шарахались от каждого куста и не стали бы палить в своих. А тут прослоили нашего брата такими, которые винтовку в руках держать не умеют, и вон какой беды натворили. Многих сегодня недосчитаемся. На весь фронт наша беда аукнется, это загодя можно сказать. У меня во взводе двадцать семь человек было, а идет сейчас со мною всего одиннадцать. Резанули нас в упор из пулеметов.

От увала отошли не больше версты, когда позади раздался истошный крик:

— Семеновская конница, братцы!..

Роман оглянулся назад и побелел: от Тавын-Тологоя, взблескивая на солнце клинками, неоглядно широкой лавой неслась наемная баргутская конница атамана. Она уже огибала справа и слева покинутый бойцами увал. Завидев ее, все побежали.

— Стой! Куда бежите, сволочи! — закричал взводный на бегущих. — От конницы не бегают, а отбиваются.

Но, видя, что никто не слушается его, он выругался, сбросил с себя кожанку и дал такого ходу, что оставил далеко позади себя Романа с Данилкой и многих других.

Завидуя его проворству и резвости, Роман бежал, выбиваясь из последних сил. Он уже слышал за спиной у себя тяжелое, нарастающее «ура», похожее на вой огромной волчьей стаи. Этот вой тупым сверлом сверлил ему душу, наливал свинцовой тяжестью тело. Скоро ухо уловило бешеный топот гривастых и маленьких лошадок. Сознавая, что дальше бежать бесполезно, он остановился и стал срывать из-за плеча винтовку, чтобы встретить свою смерть лицом к лицу.

В день выхода красногвардейских отрядов на границу у Тавын-Тологоя Василий Андреевич Улыбин возвращался в штаб фронта из поездки в Первый Аргунский полк. С этим полком он породнился еще в декабре 1917 года. Эшелоны аргунцев ехали с империалистической войны к себе в Забайкалье и приближались к Иркутску, когда в нем шли ожесточенные уличные бои с восставшими юнкерами. Подавлением восстания руководил бывший прапорщик Сергей Лазо. Опасаясь, что казаки примкнут к юнкерам, он отправил к ним группу лучших большевистских агитаторов во главе с Василием Андреевичем, который незадолго перед этим выбрался из своей якутской ссылки. Аргунцы, к радости Василия Андреевича, оказались настроенными революционно, и агитировать их не пришлось. Они единодушно постановили оказать поддержку Красной гвардии. Но когда прибыли в Иркутск, с юнкерами уже было все покончено.

Полк в полном составе принял участие в похоронах жертв восстания. Над братскими могилами при огромном стечении народа приняли аргунцы присягу на верность революции и сожгли свое старое полковое знамя. Из города уезжали они под красным знаменем, которое вручили им рабочие организации.

Быстро подружившийся с земляками Василий Андреевич вместе с ними уехал на родину. В Чите разогнали они меньшевистско-эсеровский совет, установили Советскую власть. А через две недели Василию Андреевичу и Фролу Балябину, председателю полкового комитета аргунцев, пришлось повести полк против выступившего из Маньчжурии атамана Семенова. Выгнав семеновские банды из пределов Забайкалья, аргунцы разъехались по родным станицам, в которых не были четыре года.

Но в апреле, по первому зову областного ревкома, аргунцы снова поднялись на защиту родного края и сразу же заслужили репутацию самой отважной и дисциплинированной части Даурского фронта.