— У фру Норстрем? — недоверчиво переспросил нотариус.

Доктор понимающе усмехнулся.

— Да, это место не из тех, где барин вроде Боттмера может надолго задержаться.

Они подошли в вилле доктора, где в свете фонаря переливались темно-красные георгины. Под фонарем стояла чужая машина.

— Пациент, — сразу понял доктор. — С ночным покоем можно распрощаться.

Они подошли ближе, и из машины выбрался какой-то мужчина. Когда он поздоровался, его узнали. Это был хозяин фермы в миле от города.

— Знаете, моя жена сломала ногу, — сообщил он. — А когда в больнице мне сказали, доктор, что вы отправились домой, я подумал…

— Ну разумеется. Я только соберу инструменты и поеду с вами. Спокойной ночи, и не забудьте, что я говорил, приходите на прием.

Эркендорф пожелал доброй ночи и пошел назад через мост.

Жена районного прокурора во фланелевой ночной сорочке и тапочках стояла у постели мужа. Тот слегка приоткрыл рот и сладко похрапывал.

При виде спящего мужа — румяного, седовласого, по-детски надувшего губы — прокурорша исполнилась материнской нежности. Ей не хотелось будить его в такую рань, но иначе было нельзя. Она осторожно потрясла мужа за плечо.

— Звонит Стромберг, — сообщила она. — Что-то очень важное. Вставай.

Районный прокурор Эммерих Эк непонимающе заморгал.

— Стромберг, — повторила жена. — Ждет у телефона.

Тут он сразу проснулся, сел на постели и спустил ноги на пол. На улице уже совсем рассвело, но он понял, что для обычного подъема слишком рано. Посмотрел на часы — только половина шестого. Недовольно бурча, прокурор сунул ноги в приготовленные тапочки и побрел к телефону.

Его жена уже смирилась с необходимостью вставать в такую рань. Все еще в ночной сорочке она пошла на кухню ставить кофе. Но едва поставила кофейник на плиту, как тут же отправилась послушать, о чем говорит муж.

— Хорошо, что ты взял фотоаппарат. Пока я соберусь, позвони доктору… Впрочем, нет, пусть еще немного поспит. Я сейчас, только оденусь.

На обратном пути в спальню прокурор заглянул в кухню.

— Ночью в гостинице фру Норстрем повесился какой-то постоялец. Нужно идти туда.

— Но дорогой! — возмутилась жена. — Стромберг разве сам не справится? Сейчас будет готов свежий кофе.

Он знал, что отказываться нельзя. Так уж повелось. Это было настолько само собой разумеющимся, что он даже не благодарил.

Так, прикидывала прокурорша, значит, в гостинице фру Норстрем… Другого и ожидать не стоило. Гостиница на Коровьей пользовалась дурной репутацией. Именно там останавливались те типы, которые вешались. Клиенты поприличнее снимали номера в «Гранд-отеле» и там стрелялись. Ну, конечно, не все подряд, но уж если им приходило в голову покончить с собой…

Кофе и два ломтика свежего хлеба с маслом уже ждали на подносе прокурора, который появился одетый, выбритый, с аккуратно причесанными сединами. Теперь он не выглядел так беспомощно, а именно так, как полагалось: опытный чиновник чуть за шестьдесят, прекрасно разбирающийся в своем деле, которым как раз собирался заняться.

Он съел два ломтика сладковатого черного хлеба, позволил себе потратить немного времени еще на одну чашку кофе, но отрицательно покачал головой, когда жена попыталась узнать чуть больше о происшествии в захудалой гостинице.

В сферу полномочий прокурора Эка кроме города Аброка входили и его ближайшие окрестности. Город тем не менее добился права на создание самостоятельного полицейского участка с собственной полицейской командой в составе сержанта и пяти полицейских. Сержант, которого звали Стромберг, имел квалификацию эксперта. Понятно, что он первым занялся расследованием самоубийства. Менее понятно было то, что на место преступления прибыл и районный прокурор, но Эк полагал, что того требует обстановка.

Сержант ждал его в гостинице и немедленно отвел в номер самоубийцы. Шторы были опущены, и, хотя совсем рассвело, горела лампа на потолке.

— Мертв, — констатировал Стромберг и показал на труп. — И уже окоченел.

Оба повидали всякого, так что вид обычного самоубийцы их не взволновал. Тем более что вид такого трупа вряд ли кого-то мог вывести из равновесия. Можно было бы сказать, что он наконец-то обрел вечный покой. Смерть разгладила на его лице все морщины: и воинственные, и боязливые, и агрессивные, и уступчивые. И мертвое лицо казалось воплощением умиротворенности.

Смерть через повешение не всегда так ужасна, как полагают. Она может произойти вполне тихо и милосердно. Ведь петля прежде всего нарушает поступление крови к мозгу. К этому не может привести только резкий рывок, но если случится и так, потом уже ничего не последует: человек почти мгновенно теряет сознание, и после нескольких минут тихо и незаметно приходит смерть.

Районный прокурор Эк сразу узнал покойного. Когда Боттмер еще был здешним адвокатом, он выступал защитником на многих процессах, где Эк был обвинителем. Они не раз встречались на поле боя, но за пределами суда отношений не поддерживали.

Прокурор молча смотрел на покойного. Он поймал себя на мысли, что Боттмер организовал свое самоубийство вполне разумно: деликатно, бескровно и, похоже, безболезненно. Никого не напугал. Неприятности доставил лишь владелице гостиницы, но к ней прокурор особых симпатий не питал.

В номере стояла так называемая английская железная кровать. К изголовью был прикреплен прочный металлический крюк, на который можно было повесить настольную лампу. Именно к этому металлическому крюку была привязана петля самоубийцы.

Мертвец полулежал в постели. Чтобы затянуть петлю, хватило даже части его веса. Ничего не говорило о том, что в этом участвовал кто-то еще. Не было никаких следов борьбы.

— До того он наглотался снотворного, чтобы успокоиться, — сообщил Стромберг. — Кстати, таблетки ему выписал доктор Скродерстрем.

Открытая коробочка с таблетками лежала на столе. У прокурора дома на ночном столике была такая же. И их тоже выписал доктор Скродерстрем, ведь он был единственным врачом на весь город. Казалось, коробочку никто посторонний не трогал.

— А тут, — показал Стромберг, — прощальное письмо. Такое же аккуратное и правильное, как и все остальное.

Письмо лежало на круглом столе посреди комнаты, рядом с коробочкой снотворного, чтобы сразу оказаться на виду у тех, кто войдет. Написано оно было разборчивым почерком Боттмера, который прокурор, как ему показалось, сразу узнал: «Никто не хочет меня слушать. Все двери передо мной закрыты. Это последняя возможность. Простите! Стуре Боттмер».

Прокурор был совершенно уверен, что узнал собственноручную подпись Боттмера. Он повернулся к сержанту.

— Вы знали, что Боттмер вернулся в наш город?

— Нет, — ответил Стромберг, — и не могу понять, что его сюда привело. Я думал, он уже никогда здесь не покажется.

— Видимо, решил тут кое-что еще уладить. Возможно, надеялся, что ему помогут начать новую жизнь.

— Но ему не помогли, — заметил Стромберг, не сводя глаз с прощального письма. — Ладно, за работу. Давай, Джо!

Подошедший к ним Джо был самым младшим полицейским в аброкском полицейском участке. Ему только что исполнилось двадцать, но парень был энергичный и ловкий. Все его звали только Джо, и все его любили, особенно девушки. Прокурор ему дружески и покровительственно кивнул.

— Принимайтесь за дело. Я разбужу доктора, уже пора.

Щелкал фотоаппарат, делая снимки номера в целом и разных деталей, которые могли пригодиться для расследования. Все, что нужно, измерили и сделали эскизы. Составляли подробные описания и заметки, чтобы потом по ним оформить протокол. Все шло по порядку и инструкциям. Тут существовали определенные правила, и прокурор следил, чтобы их придерживались.