Когда пришел доктор, полиция со своей работой уже почти управилась.

При его появлении мало что было сказано, а при врачебном осмотре никто вообще не проронил ни слова. Стромберг закончил план комнаты и снял отпечатки пальцев с прощального письма, которое посыпал порошком и сделал снимки. Это было даже больше, чем требовала обычная практика в случае очевидного самоубийства, но Стромберг знал толк в технических деталях. Следовало исключить какие бы то ни было сомнения, что Боттмер сам написал прощальное письмо. Поскольку покойный побывал в заключении, отпечатки его пальцев имелись в полицейской картотеке.

Прокурор между тем просмотрел содержимое бумажника самоубийцы. Там были четыреста крон, марки, водительские права, оплаченный счет из магазина мужской одежды, несколько личных писем. Одно из них было от сестры Боттмера, еще два — от дамы, чьи чувства нельзя было назвать вполне сестринскими. Прокурор забрал письма, чтобы отослать их адресатам, и отметил в памяти, что о смерти нужно известить сестру Боттмера.

Доктор вскоре разогнулся и повернулся к нему.

— Полагаю, можно только констатировать смерть через повешение. Случилось это вчера вечером, вероятно, около полуночи.

Прокурор кивнул. Уже при предварительном осмотре он пришел к такому же выводу. Мертвое тело остыло и полностью окоченело, что означало: с момента смерти прошло как минимум шесть часов и даже больше. Он показал на коробочку со снотворным, валявшуюся на столе.

— А это?

— Это, — ответил доктор, мельком взглянувший на коробочку, — ему выписал я. Вчера он приходил ко мне и жаловался на бессонницу. Сколько он принял?

— Пересчитайте.

— По крайней мере, умер он не от них.

Подобное прокурору и в голову не приходило. Коробочка выглядела почти нетронутой. Он осмотрел ее, потом высыпал содержимое на стол и в присутствии доктора пересчитал. Судя по надписи на этикетке, в коробочке должно было быть 50 таблеток. Но при пересчете выяснилось, что их там 51. При виде удивленной физиономии доктора прокурор расхохотался.

— В аптеке просто плохо посчитали, — отмахнулся он. — Ваши таблетки меня не интересуют, доктор.

— Тогда зачем было спрашивать?

— Мне пришло в голову совсем другое. Давайте-ка осмотрим веревку и узлы!

Собственно, это была не веревка, а скорее толстый шнур. При осмотре доктор ослабил петлю, но постарался не нарушить узел.

— Классная работа, — заметил прокурор, когда рассмотрел узел поближе. — Двойной узел на сложенном вдвое шнуре, чтобы надежно держалось на металлическом крюке, и простой скользящий узел на удавке. Как я помню, он любил яхты, или я ошибаюсь?

— У вас прекрасная память. Он был заядлым яхтсменом.

Так что профессионально завязанные узлы проблемой не казались.

— Вы заметили красные пятна на шнуре? — спросил доктор.

Прокурор уже обратил на них внимание.

— Похоже на краску, — ответил он.

— Да, это не кровь. Могу еще чем-то быть полезен? Знаете, ночью мне пришлось ехать к одному фермеру из Сольвакры, у которого жена сломала ногу, так что спать я лег только в два часа…

— Мне очень жаль, но ничего не поделаешь, после экспертного заключения вам придется еще дать показания. Вы же говорили, что вчера Боттмер вас навестил. Нужно рассказать, как это было.

Доктор Скродерстрем обреченно вздохнул и уселся за круглый стол. Стромберг тихонько пристроился за письменным столом с бланками для протокола и отчаянно скрипел пером.

— Боттмер пришел, — рассказывал доктор, — совершенно неожиданно около пяти, когда я уже заканчивал прием. Признаюсь, мне неудобно было с ним встречаться. Но Боттмер вел себя так тактично, что ни словом не обмолвился о прошлом. Сразу начал жаловаться на бессонницу. Сказал, что без снотворного не в состоянии уснуть, но, к несчастью, забыл положить таблетки в чемодан. Потому попросил, чтобы я их выписал, что после недолгих расспросов о его самочувствии я и сделал.

— Вам не показалось, что он настроен покончить с собой?

— Избави Бог, — возмутился доктор. — Не говорите глупостей, разве я выписал бы снотворное человеку, который смахивает на самоубийцу?

— Ладно-ладно, — успокоил его прокурор, подергав уголком рта. — Идите домой и отоспитесь как следует.

По мнению прокурора, ничего, кроме самоубийства, тут не было. И такой вывод его полностью устраивал. Правда, он обстоятельно и аккуратно делал свое дело, но его заботило только то, чтобы в городе царили порядок и спокойствие. У него не было ни малейшего желания, чтобы его фотографии появились в газетах в связи с волнующей криминальной драмой.

Пока Стромберг разбирался со своими заметками и найденными уликами, его начальник вышел, чтобы допросить хозяйку гостиницы. Фру Норстрем он нашел в кухне. Гостиница была маленькой — всего пять номеров, и на тот момент она сама представляла весь ее персонал. Прислуга, которая прежде ей помогала, всего несколько недель назад получила расчет.

Прокурор не чувствовал себя в долгу перед фру Норстрем ни как перед человеком, ни как перед гражданкой. Потому он взялся за дело круто.

— Расскажите мне, что тут произошло вчера вечером.

— Я ничего не знаю.

— Глупости. У вас есть свободный номер, где мы можем спокойно поговорить?

— Сейчас все номера свободны. В ту ночь у меня был еще один постоялец, но рано утром он ушел.

— Кто это был?

— Какой-то шофер грузовика. Он хотел отправиться в путь с рассветом.

— Покажите мне книгу регистрации.

Хозяйка ее подала, и прокурор списал все данные на этого парня: Элис Нильсон, профессия — шофер, двадцать лет, место рождения и адрес — Гётеборг.

— Когда вы должны были его разбудить?

— Он меня не просил. Думаю, ушел где-то между тремя и четырьмя. В это время как раз начинает светать.

— Раньше он у вас останавливался?

— Насколько я знаю, нет. Но это несомненно был шофер грузовика, если вас это интересует, это сразу видно, и спрашивать не надо.

Прокурор смерил фру Норстрем испытующим взглядом, прикидывая, не лжет ли она. У кого есть опыт, тому признаки вранья всегда видны. Но открытое лицо фру Норстрем выглядело ничуть не менее правдиво, чем обычно, и по нему было видно, что в своем госте и его профессии она ничуть не сомневается. Так что и прокурор в это поверил и больше к этому не возвращался.

— Ну продолжайте, рассказывайте.

После недолгого раздумья фру Норстрем принялась рассказывать о вчерашнем неожиданном появлении адвоката Боттмера, в третьем часу пополудни. Нет, номер он не бронировал. Нет, больше она ничего не знает. Он вообще не говорил, что привело его в город.

Фру Норстрем закурила сигарету и глубоко затянулась. Потом дым долго выходил мелкими колечками из ее носа и рта.

— Посидел он в номере с полчаса, потом ушел. Я как раз тогда спускалась вниз, было ровно четыре. Не спрашивайте у меня, куда херр адвокат направился, я не имею понятия. Но где-то около шести он вернулся и пришел ко мне на кухню. Сказал, что завтра утром уезжает, завтра — это значит сегодня, первым поездом. И попросил, чтобы его разбудили в четверть шестого.

Железнодорожное сообщение Аброки с остальным миром не было особо оживленным. Первый поезд, который уходил в шесть утра, был из лучших. Сам прокурор не раз им пользовался, хотя приходилось вставать раньше обычного. Он кивнул, чтобы дать понять, что слушает.

— Ну а потом, — продолжала фру Норстрем, — он ушел к себе в номер, и о нем больше не было ни слуху ни духу. До самого утра, когда я вошла в его номер и увидела…

— Минутку. Вечером он больше не выходил? Или кто-нибудь не приходил к нему?

— Точно я ответить не могу. Хотя я точно знаю, что после девяти ни он не выходил, ни гостей не принимал, потому что вход был заперт. Если к нам кто-то хочет попасть после девяти, ему приходится звонить.

— Если он, разумеется, не одолжил ключ, — заметил прокурор.

— Разумеется, но адвокат ключ не одалживал.

Прокурор записал, что после девяти вход был заперт, а потом попытался выпытать у фру Норстрем побольше о последнем вечере покойного. Но все его усилия были напрасны. Фру Норстрем ничего не видела, ничего не слышала, ничего не понимала и была просто воплощением удивления и неведения. Будто с неба упала, когда утром вошла в этот номер и увидела…