— Дверь в номер была заперта или открыта?

— Отперта. Но, разумеется, закрыта.

— А что со светом?

— Верхняя лампа горела, как мне кажется.

— А шторы?

— Не помню. Полагаю, были спущены. Я там ни к чему не прикасалась.

— Отлично. А что было дальше?

— Когда я увидела, что случилось, тут же пошла звонить сержанту Стромбергу, и он сказал мне, что думает…

— Не важно, что он думал. Но что подумали вы, фру Норстрем?

— Я подумала, что постояльцам так вести себя просто непозволительно…

В дверь постучал сержант Стромберг.

— Я свое дело сделал.

— Я тоже, — откликнулся прокурор Эк и захлопнул записную книжку.

— Мог, по крайней мере, заплатить за номер, прежде чем вешаться, — сердито буркнула фру Норстрем. — Кто мне теперь оплатит счет, скажите?

Никто ей не ответил.

Прокурор Эммерих Эк вырос в деревне, но служил уже в городе. Так что он умел разговаривать с селянами по-деревенски, а с коллегами-профессионалами — на полицейском жаргоне.

Он был хорошим и честным чиновником. В его кабинете царил образцовый порядок, на столе ни одной посторонней бумаги; единственным отступлением от инструкций была ваза с ноготками. Перед обедом их принесла жена, чтобы скрасить ему рабочий день, который обещал стать длиннее обычного.

Канцелярия прокурора располагалась в старом деревянном доме на Длинной улице. Из кабинета районного прокурора открывался вид на соседский яблоневый сад. Этот вид стимулировал мысли и наблюдения за тем, как растут деревья, как они цветут, плодоносят, как с них собирают урожай. Прокурор Эк вел обо всем этом записи и сравнивал их с данными прошлых лет.

Районный прокурор, почти как Господь Бог, един в трех лицах: он одновременно судебный исполнитель, обвинитель и шеф полиции. И обязанности всех трех так совпали, что весь день полетел кувырком. Но последние часы перед уходом домой прокурор Эк собирался посвятить решению загадки смерти в маленькой гостинице на Коровьей улице.

В одном из отложенных им писем нашелся адрес сестры покойного. Супруга видного военного жила в столице. Сразу по приходе в канцелярию он снял трубку и позвонил ей. Грустную весть та приняла, как настоящая светская дама, подумал прокурор, — с достоинством и самообладанием. Опомнившись от потрясения, сказала, что брата выпустили из тюрьмы всего три дня назад, которые он провел у нее. О цели своей поездки в Аброку он говорил весьма сдержанно, но что-то в том смысле, что должен встретиться там с приятелем. И по нему никак не было видно, что ему надоело жить.

Кроме писем, в бумажнике адвоката не нашлось ничего интересного. Но не было в нем и того, что напрасно искал прокурор, — обратного билета.

Из всех обнаруженных следов верное направление следствию мог дать прежде всего шнур, Каждый шнур имеет свои особенности, их плетут самыми разными способами из самых разных волокон, так что если повезет, удастся выяснить, откуда он взялся. Этот шнур от прочих отличали еще и пятна красной краски. Пятна засохли на шнуре на равных расстояниях; это можно было объяснить тем, что шнур лежал смотанным в клубок, когда на него попала краска.

Если делать анализ пятен на шнуре официальным путем, пройдет немало времени. Но прокурору хотелось поскорее узнать, в чем там дело. Так что он отправился со шнуром к городскому аптекарю, с которым раз в неделю играл в бридж, и по-дружески попросил его быстренько разобраться.

Аптекарь посмотрел на пятна и согласился, пообещав, что через некоторое время ему позвонит. Обещанное время наступило, и прокурор начал терять терпение, но тут зазвонил телефон.

— Все, как я и думал с самого начала, — услышал он голос аптекаря. — Пятна от сурика.

— Сурика?

— Ты же знаешь, этой краской красят лодки и яхты ниже ватерлинии.

Прокурор положил трубку. Разумеется, он знал, что такое сурик, но даже не предполагал, что на шнуре окажутся именно его следы. Пока это ему ни о чем не говорило. Когда он вновь взялся за работу, кто-то постучал в дверь. Это был Джо — молодой, румяный и ретивый полицейский.

— Садись, Джо! — любезно пригласил его прокурор.

Джо посылали в город выяснить, что делал Боттмер с четырех до шести, в то время, когда его не было в гостинице. Вообще-то это была задача для криминалиста, на которую квалификации Джо явно не хватало. Но парень был исполнителен и честолюбив, большую часть свободного времени он посвящал дальнейшей учебе, и казалось, что собирается добиться многого. Прокурор взял Джо и его карьеру под отцовскую опеку, да и, по мнению Стромберга, молодой полицейский вполне мог с такой задачей справиться. Для надежности его предупредили, чтобы он только выяснил, какие были у Боттмера планы, но не расспрашивал тех, с кем тот разговаривал. И вот теперь Джо докладывал.

— Боттмер ушел из отеля в четыре часа. Вначале зашел в «Плазу» выпить кофе и просидел там минут двадцать. Кондитер его узнал и заметил, куда он направился оттуда. Адвокат перешел площадь и вошел в контору Викторсона, но поскольку у меня был приказ…

— Все в порядке, — ободрил его прокурор.

Встреча адвоката с Викторсоном — дело, явно подозрительное, подумал он. И такие вещи требуют деликатности. Хорошо, что Джо воздержался от дальнейших расспросов.

Правда, прокурор забыл о знакомстве Джо с местными девицами. Многие из них были к Джо неравнодушны, так что парень посвящал им все свободное время, которое еще оставалось от учебы. Молодой полицейский полистал свои заметки:

— В «Плазе», — продолжал он, — я встретил девушку, которая работает в конторе Викторсона. И когда мы разговорились…

Речь зашла о девушке, которая пять лет назад заняла место фру Викторсон. Одним из условий занятия этого места было полное отсутствие привлекательности, и она ему вполне соответствовала. Но это оказалось не единственным ее недостатком.

— Я не стал спрашивать прямо, но она такая сплетница… Так что не успел я опомниться, как она мне все уже порассказала. Боттмера она узнала сразу, как только тот пришел и попросил встречи с хозяином. Она его впустила, и Боттмер с Викторсоном довольно долго беседовали. Из их разговора она не слышала ни слова, там такие плотные двери, что не пропускают ни звука. Но потом хозяин распахнул их и заорал на Боттмера, чтобы тот убирался ко всем чертям и тому подобное. Боттмер вылетел от него пулей и был бледен, как смерть.

Прокурор подумал, что Викторсону стоило быть осторожнее. Так он лил воду на мельницу своих врагов, которые утверждали, что он слишком нетерпим и груб. Но что случилось, то случилось, и Джо никто не может упрекнуть, что он узнал от секретарши все, что та знала.

— Ладно, все в порядке, дальше, — пробурчал Эк.

Джо снова заглянул в свои заметки.

— Еще она сказала, что из конторы Викторсона Боттмер ушел в половине пятого. Впрочем, думаю, было и больше, ибо потом его видели на Длинной улице без четверти или даже без десяти пять. Его видели возле магазина готового платья, видели, как он шел по улице. Сожалею, но данные о времени не совсем точны…

Некий школьный преподаватель, партнер по бриджу прокурора и аптекаря, сказал, что посещение Аброки могло весьма помочь Эйнштейну, когда тот занимался теорией относительности. Ведь все часы в городе идут по-своему. Даже на вокзальные часы положиться нельзя, ведь судя по ним все поезда приходят с опозданием.

Прокурор понимающе кивнул.

— Все в порядке, — в третий раз одобрил он.

— Когда Боттмер показался на Длинной улице, — продолжал Джо, — он направлялся к врачу, потому что незадолго до пяти оказался там. В тот день он был последним пациентом. Я имел приказ не обращаться к доктору Скродерстрему, но я знаком с медсестрой, которая у него работает…

Прокурор не выдержал и усмехнулся.

— Она мне рассказала, как все было. Она нашла карточку Боттмера и пропустила его к доктору. Об осмотре и тому подобном речи не было, он просто минут десять посидел там и поговорил, но когда уходил, не похоже было, что между ним и доктором что-то произошло. Врач дал ему рецепт. Выписал коробочку снотворного, и все, никаких лекарств.