Защитник что-то прошептал своей клиентке. Один из присяжных угостил ближайших соседей пастилками от болей в горле. Председателю коллегии присяжных снились сладкие сны об урожае, зревшем на полях, и о пасущихся стадах.

— Когда обнаружилась недостача, — говорил тем временем прокурор, — фру Викторсон была очень несчастна. Не только из-за разоблачения, но и по другому поводу. Похоже, она думала, что Боттмера ждет чрезмерно суровая кара. Насколько нам известно, в первые месяцы после его ареста она написала два письма, которые точно характеризуют ее чувства.

Упоминание о письмах вызвало в публике шепот и оживление. Некий мужчина, который недавно под присягой отрекся от отцовства, возмущенно качал головой. Жена аптекаря что-то шептала на ухо жене директора школы.

— Боттмер держал эти письма при себе, и после его смерти их обнаружили в его бумажнике. Мы приводим их как письменные доказательства. Я их оглашу в ходе процесса, ибо имею основания предполагать, что толковать их можно по-разному. Но я все равно уверен, что их можно понимать в том смысле, что между фру Викторсон и Боттмером имели место интимные отношения.

— По-моему, совершенно исключено, чтобы человек в здравом рассудке мог толковать их подобным образом, — перебил его защитник.

Окружной судья из Тибаста в знак несогласия с таким нарушением порядка покачал головой.

— Это дело суда — определить свое к ним отношение, — ответил прокурор и поклонился в сторону председателя. — Я же напомню еще об одном. Фру Викторсон своих средств не имеет. В случае развода на основании доказанной измены она могла бы оказаться в крайне сложном материальном положении. Полагаю, она просто осталась бы ни с чем.

Фру Ларсон сердито фыркнула и что-то энергично пометила в блокноте. Репортеры-ветераны понимающе переглянулись. Прокурор прошелся взглядом по листку, который подсунул ему следователь.

— Это лишь вступление, — продолжал он, причем у него вновь появилась суровая складка меж бровей, а в голосе зазвучал металл.— А теперь…

Речь обвинителя длилась и длилась…

Комната для свидетелей утопала в дыму. Фру Норстрем нервно смолила сигарету за сигаретой. Она была свидетельницей обвинения, и ее предупредили, что адвокат подвергнет ее перекрестному допросу. Он был на всю страну известен своим талантом обезвреживать неудобных свидетелей. И теперь фру Норстрем попросту боялась.

— При перекрестном допросе в самом деле могут расспрашивать о чем угодно? — спросила она.

— Хоть про черта и дьявола, — безжалостно подтвердил Вармин.

— Это несправедливо, — заныла хозяйка гостиницы. — Окружной прокурор посоветовал мне, что сказать, и, если я буду этого держаться, меня обещали оставить в покое.

Продавец из фирмы Викторсона вел себя весьма ответственно.

— «Не скрывать ничего» — так говорится в присяге свидетеля. Это значит, нужно говорить все как есть.

— Господи,— ужаснулась фру Норстрем,— тогда мне конец!

Окружной суд в Аброке придерживался отработанной судебной практики, согласно которой свидетелей приглашали к самому началу разбирательства. Потому они и сидели тут взаперти и уже два часа переживали. Нотариус Эркендорф чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и был юристом. Сейчас он непрерывно тер глаза и кашлял от табачного дыма.

— Я не хочу больше слышать подобные глупости, — заявил он тонким нетерпеливым голосом. — И так ясно, что на суде нужно говорить правду.

Фру Норстрем обернулась к новому мучителю.

— Вот, значит, как? — возмутилась она. — А что бы ты ответил, если бы тебя спросили…

Ехидная секретарша Викторсона громко рассмеялась, услышав, как фру Норстрем тыкает нотариусу. Тот сразу побагровел.

— Фру Норстрем, вы о чем-то спрашивали?

— Да так, ничего, — отмахнулась та и попыталась взять себя в руки. — А ты что ржешь, корова?

— Сама ты корова, — не растерялась секретарша.

Вармин, который сразу все понял, решил остановить дальнейшие препирательства.

— Перестаньте ругаться, — остановил он секретаршу. — А вы, фру Норстрем, опомнитесь и успокойтесь! Черт бы вас всех побрал, хватит уже скандалов в нашем городе! Вы поняли?

— Скандалы? — Фру Норстрем попыталась защищаться, атакуя. — И это говорит человек, который вышвырнул жену на улицу!

Не жену, — устало уточнил Вармин, — а только швейную машинку. Чертов «зингер».

— А что плохого в «зингере»?— удивился продавец из лавки Викторсона.

— Молодой человек, — вздохнул Вармин, — вы этого не поймете, пока не женитесь. А сейчас давайте откроем окно…

Все еще шел снег.

— Нам сюда нанесет снега, — отозвалась секретарша.

— Ну и пусть, — отмахнулся Вармин.

От холодного воздуха нотариус расчихался.

— К тому же судья не допустит при перекрестном допросе неприличных вопросов, — пояснил он фру Норстрем.

— Ну вы даете! — возмутилась фру Норстрем. — Не могли мне раньше этого сказать?

Инес Викторсон отличалась той хрупкой красотой, которую знатоки искусства дружно приписывают Беатриче, музе английского поэта-романтика XIX века Данте Россетти. Не сведущие в искусстве легко находили другие оценки. И зал суда наполнился приглушенными репликами, когда по приглашению окружного судьи фру Викторсон встала, чтобы рассказать о происшедшем со своей точки зрения. Слова судьи шелестели, как чешуя старой змеи, ползущей по гравию.

— Фру Викторсон, рассказывайте откровенно и своими словами. И можете сидеть, если хотите.

— Для меня стало огромным потрясением, когда я открыла дверь, а за ней стоял Стуре Боттмер, — стоя начала свой рассказ фру Викторсон. — Я понятия не имела, что он уже на свободе и тем более что приехал в город. Меня чуть кондратий не хватил.

Жаргонное словечко произвело удивительное впечатление. Репортеры за столом прессы записали его, чтобы потом использовать в подзаголовках.

— Сердце мое чуть не выскочило. — Фру Викторсон перешла к прозаическому стилю глянцевых журналов. — Я не знала, что делать. Только попросила его уйти и сказала, что мы можем встретиться позднее. Если хотите, я закрыла двери у него перед носом… точно, как он написал в прощальном письме. Потом жалела, но ничего поделать уже не могла. Муж мог каждую минуту вернуться из конторы, а на вечер были приглашены гости. Пока они не разошлись…— Она на минуту замолчала, чтобы обдумать следующие слова.

— Расскажите коротко, что было потом, — предложил судья.

В первый раз фру Викторсон отважилась взглянуть на публику. Увидела Дези, которая ответила ей кивком и улыбкой.

— Потом? — переспросила она. — Вы имеете в виду, что я спустилась к мужу? Хотела попросить немного денег, пока он не закрыл контору. Но его секретарша сказала, что он не в духе, так что я решила это дело отложить.

— Это нам знакомо, — шепнула аптекарша на ухо жене директора школы.

— Потом я думала только о гостях. Все собрались к половине девятого, кроме доктора, который, как всегда, опоздал. Появление Стуре Боттмера удивило их не меньше, чем меня. Мне неприятно было слушать, как его обсуждают. Только доктор отозвался о нем чуть получше. И, возможно, фру Солин. Но супруги Эркендорф…

— А вы участвовали в разговоре? — поинтересовался судья.

— Нет, я не произнесла ни слова. Только жалела, что приняла его так сурово. Могла бы ему хоть немного посочувствовать, по крайней мере на такое он мог рассчитывать, но я не сделала даже этого. О письмах, которые упоминал прокурор, я и не думала. Просто забыла про них. Откуда мне было знать, что Стуре Боттмер носил их с собой? Ведь мне он их не показал. О письмах я вообще не вспоминала, пока окружной прокурор не сунул мне их под нос.

Адвокат кашлянул, а окружной прокурор что-то себе пометил.

— Потом, поздно вечером, когда гости наконец разошлись…