Ночью пошел снег и все еще сыпал тяжелыми хлопьями. Люди по улицам ходили почти неслышно.

Здание суда никогда еще не видело такого нашествия. Двор возле него был запружен машинами, которые быстро засыпало снегом. В вестибюле стоял полицейский Джо с приказом останавливать и разделять людей по нужным группам. И пахло там будто на зимних похоронах в бедном доме — мокрой шерстью и мокрой обувью, нафталином и табаком.

— Нет, к сожалению, все сидячие места уже заняты, но можете встать в очередь. Послушайте, уберите свою собаку! Ага, удостоверение прессы, тогда вам вон туда, первая дверь направо. Говорю вам, уберите свою собаку!

В боковом коридоре, где предстояло пройти участникам процесса, толпилось несколько фотографов из газет. Там же поджидали и два репортера из столицы; ветераны уголовной хроники докуривали последние сигареты перед началом заседания. У одного из них были пышные рыжие бакенбарды.

— Ну и дыра же тут, — заметил другой.

— Есть и хуже, — не согласился обладатель бакенбард. — Я как раз вспоминаю, как однажды…

— Идет окружной прокурор.

Действительно появился окружной прокурор — совсем молодой человек, неприметный, с блеклыми серыми глазами. При виде фотографов меж его бровей собралась складка — не потому, что он на них сердился, а потому, что озабоченная складка полагается обвинителю по делу об убийстве. За ним шел длинноногий следователь с огромной стопкой документов. Засверкали вспышки, и обвинитель со спутником исчезли в зале суда.

— Так вот я говорю, — повторил репортер с бакенбардами, — я вспоминаю, как-то раз…

— Тихо, они уже здесь!

Появились защитник с обвиняемой. По пятам за ними тихо шел скромный полицейский. Обвиняемая выглядела апатично, но защитник репортерам-ветеранам из столицы улыбнулся как старым знакомым и охотно повернулся к объективам фотоаппаратов. Снова засверкали вспышки, защитник, обвиняемая и ее конвойный вошли в зал суда, ветераны журналистики бросили окурки на пол, затоптали их и направились следом. Двери закрылись.

Для прессы отгородили место за длинным столом перед рядами стульев, откуда долетал гул публики. Шум на миг стих, когда вошел окружной прокурор со свои спутником и уселся за стол. Шатенка в рыжем твиде повернулась к соседу за столом прессы и спросила:

— А как зовут того долговязого с папками?

— Старший криминальный ассистент Соммарсе. Он вел расследование на месте преступления.

Сосед немного поколебался и добавил:

— Мы коллеги, верно? Остлунд, «Окружные вести».

— Лена Атвид, «Вечерние новости».

— Рад познакомиться.

При появлении обвиняемой на миг воцарилась мертвая тишина, за которой последовало взволнованное перешептывание.

— Куколка! — шепнула жена аптекаря супруге директора школы.

— И бровью не ведет, — с удивлением заметил молочнику лысеющий торговец галантереей.

— Я этого не вынесу! — всхлипнула Дези Викторсон и стиснула пальцы Руне Вармина.

Стол защиты был справа у противоположной стены, напротив стола обвинения. Пространство между ними занимали кресло и маленький столик, на котором лежали Библия и микрофон: место было отведено для свидетелей.

Снег все еще шел и уже до половины засыпал высокие окна судебного зала. Судебный пристав, заметив, что дневного света не хватает, включил большую люстру.

Двери по фасаду зала суда отворились. Прокурор перестал листать свои бумаги, защитник перестал шептаться с клиенткой, представители прессы перестали строчить в блокнотах, старые зрители-завсегдатаи поднялись, чтобы выказать надлежащее почтение суду, и все остальные последовали их примеру, когда показался председатель суда — окружной судья из Тибаста. Это было блестящее начало.

Окружной судья из Тибаста был очень высок и худ, а его седая голова, походила на обтянутый кожей череп. Несколько раз он поклонился в знак признательности за оказанное уважение его владычице, слепой богине Фемиде, и остановился у кресла с высокой спинкой, которое ему тут же придвинули услужливые руки. Рядом с ним заняла место секретарша, а члены коллегии присяжных расселись веером на приготовленные стулья.

Все были необычно принаряжены и серьезны. Мужчины в черных костюмах и галстуках продуманных тонов, один — с твердым воротничком и с черной бабочкой. Судебный округ кроме города Аброки включал в себя и обширные сельские земли вокруг, так что большинство присяжных были деревенские. Самый старший, председатель коллегии, был почтенным старцем, обладавшим крайне важной способностью крепко спать на торжественных заседаниях, но при этом никогда не храпеть.

Город Аброку представляли двое присяжных: школьный учитель на пенсии и несговорчивая фру Ларсон, член городского совета. Учитель на пенсии подозрительно косился по сторонам, словно хотел убедиться, что никто из публики им не мешает. Фру Ларсон, надевшая строгое серое платье с какими-то белыми кружавчиками на шее, энергично достала из сумочки ручку, чтобы делать заметки.

Все в зале сели. Окружной судья проверил взглядом, готовы ли обе стороны к слушанию дела. Потом слегка стукнул молотком по столу и металлическим голосом, который проник в каждый угол зала суда и обдал всех ледяным холодом, произнес:

— Государственный обвинитель против Инес Викторсон.

Судебный пристав распахнул двери и крикнул в вестибюль, где ждали те, кто не попал в зал:

— Государственный обвинитель против Инес Викторсон! Обвинитель встал и зачитал обвинительный акт, причем ссылался на параграф четырнадцать части первой Уголовного кодекса, который говорит об убийстве.

— Фру Викторсон,— спросил окружной судья,— вы признаете себя виновной?

Услышав свое имя, Инес встала с места рядом с адвокатом. Она, в черном платье с простой строгой ниткой белого жемчуга, смотрела прямо перед собой открытым взглядом, который говорил о беззащитности и невиновности. Голова с русыми локонами была склонена. Спокойствие оставило ее, теперь в ней напряжен был каждый нерв.

— Нет, не признаю, — ответила она.

Такой ответ ей подсказал защитник, но она еще добавила от себя:

— Я вообще не делала того, о чем говорит окружной прокурор. Это неправда.

Окружной судья из Тибаста перевел эти вполне понятные слова на тот язык, которому отдавал предпочтение:

— Обвиняемая отрицает, что совершила преступление, которое вменяется ей в вину.

Кивнув ей, чтобы села, он продолжил:

— Слово предоставляется обвинителю, чтобы он рассказал, как было дело.

Окружной прокурор встал. Выглядел он невзрачно и заурядно и ничем не напоминал человека, грозящего грешникам мечом закона. Его полностью поглотила задача изложить общедоступными словами суть того, что должно было стать предметом судебного слушания. Он совсем забыл о суровой складке на лбу, которую так хотел увидеть на фотографиях. Руки он сунул в карманы пиджака, словно пытаясь показать, что у него нет заготовленных записей. Но следователь уже разложил на столе рядом с ним все листки, чтобы при необходимости они были у прокурора под рукой.

— Похоже, для всех стало большим сюрпризом, — начал окружной прокурор, — когда бывший адвокат Стуре Боттмер через несколько дней после условного освобождения вернулся сюда, в Аброку. Насколько известно, он никого об этом не предупредил. Возможно, некоторые из его бывших приятелей почувствовали себя неловко, когда он неожиданно здесь появился. Как я намерен доказать, фру Викторсон имела личный повод чувствовать себя задетой.

При этих словах все повернули головы и посмотрели на фру Викторсон. Жена директора школы толкнула в бок аптекаршу.

— Более двух лет назад, — продолжал прокурор, — Боттмер дружил с семейством Викторсонов и частенько к ним захаживал. Все вы знаете, как херр Викторсон занят своей работой. Фру Викторсон была предоставлена самой себе и, поскольку, похоже, не имела близких подруг, с которыми могла бы встречаться, искала общества Боттмера, а он — ее. Летом перед арестом Боттмер несколько раз брал ее в море на своей яхте. Он очень любил ходить под парусами. Так между ними возникла взаимная симпатия.