— Ты мог бы поцеловать меня, после того как той ночью я влепила тебе пощечину?

Не желая тратить время на пустые слова, Сет бросился ко мне с распростертыми объятиями, но я тут же оттолкнула его.

— Не смей! — возмущенно воскликнула я.

— Но ты же сама попросила! Что же, ты собираешься влепить мне еще одну пощечину только за мои тайные мысли?

— Нет, нет, глупый. Я хотела только узнать, смог бы ты изобразить, что страстно целуешь меня? А я отвечу тебе тем же.

— А разве не я так безуспешно пытался добиться твоей ласки в течение стольких лет?

— Ты так ничего и не понял. Мы должны улучить момент, чтобы Акбар как был случайно увидел нас.

— Ясно! Ты хочешь заставить его ревновать, чтобы он не шалил в твое отсутствие… Я имею в виду, когда ты будешь в больнице.

— Ошибаешься, мой дорогой психолог. Все наоборот! Я хочу создать видимость измены, образ неверной жены, не желающей помочь мужу в трудное для него время…

— Но зачем?

— Затем, чтобы Акбару было легче продолжать жить после моей смерти без чувства вины перед человеком, столь недостойным, как я.

— Я с большим нежеланием говорю это, но мне кажется, ты недооцениваешь его любовь, если думаешь, будто он сможет жить, не тоскуя по тебе… Но я не собираюсь спорить с тобой.

— Если бы Акбар на самом деле так сильно любил меня, то никогда никакой Лоры не было бы.

— Нет людей, которые время от времени не ошибались бы. Думаю, он уже извлек из своей ошибки урок.

— Именно поэтому я и хочу освободить его от чувства вины.

— Договорились, леди, но только потому, что я готов сделать ради вас все, что угодно.

Произнеся эти торжественные слова, Сет со слезами на глазах обнял меня. За объятием последовало долгое неловкое молчание.

— Я все понял. На самом деле ты делаешь все это для того, чтобы у тебя был предлог поцеловать меня. Не так ли? — попытался он рассмешить меня.

— Попробую объяснить тебе все по-другому. Если бы ты был Адамом, а я Евой, то род людской, каким мы его сегодня знаем, перестал бы существовать.

— В огороде, среди помидоров, ты думала иначе.

— Тогда давай вспоминать о том эпизоде во время нашего поцелуя, — предложила я, искренне тронутая чувством, которое он пронес через столько лет.

Вечером того же дня мы втроем собрались у камина в гостиной. Я и Сет стали вспоминать далекое детство. Почувствовав себя лишним, Акбар отправился выпить чего-нибудь, а когда тихо вернулся, то увидел наш страстный поцелуй. Ничем не обнаружив своего присутствия, он тут же вышел.

Полчаса спустя я вошла в полутемную спальню. Акбар лежал на своей половине кровати. Он молча откинул одеяло и раздвинул бедра, чтобы я могла согреть свои ноги. Бог свидетель, я все ему объясню, если операция пройдет успешно. Сейчас же ему придется испытать боль… И мне тоже.

Я лежала на спине и смотрела на приборы, которые вскоре станут контролировать мою жизнь. На стенах сияли зеленые плитки, на столике стояли лекарства. Они должны были поддержать мое тело, слишком слабое, чтобы бороться с болезнью один на один.

Затем появились близкие, принеся с собой оживление, которого так недоставало моей палате. Родственники преподнесли мне то, что, по их мнению, я наверняка могу пожелать в качестве последнего дара. Папа — Библию, Акбар — стихи, специально написанные для меня, Сет — шутливую книгу о помидорах, Ази — журнал «Плей-герл», дети — сделанные собственными руками открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, брат — гитару и даже спел песню, Лора — свое отсутствие и, наконец, мать — жареного лосося, плавающего в неперевариваемом жире. Я была уверена, что так она пыталась поднять мне настроение. Она как бы намекала: если эта рыба может с таким упорством преодолевать трудности, идя на нерест, то и ты можешь.

Аккуратно сложив все подарки, папа принялся читать молитву. Впервые в жизни я услышала о себе массу замечательных слов: как они меня все любят, как гордятся мной, как всегда были счастливы со мной и как им будет не хватать меня, если… Конечно, мои положительные качества были сильно преувеличены. Когда я слушала папу, у меня создалось ощущение, будто я присутствую на собственных похоронах.

Чем больше чувств они изъявляли, тем сильнее я начинала беспокоиться о том, что мне, может, придется разочаровать их и прожить еще лет тридцать с лишним, в течение которых все мы будем ощущать неловкость после столь трогательного прощания.

К счастью, медицинские сестры положили конец этому потоку слез и слов, строго заявив, что мне пора отправляться на операцию. Родственники покинули палату с вытянувшимися лицами. У них был такой вид, словно они направлялись к стеклянной перегородке наблюдать за моей казнью. Я же, со своей стороны, была готова и к успешному исходу, и к казни.

Затем последовала легкая суматоха, причем последние приготовления оказались гораздо путанее, чем первые. Я ощущала себя так, будто парила в воздухе. Был ли это действительно полет в облаках или такое действие оказал на меня укол атропина, я не знала, да, честно говоря, мне было абсолютно наплевать. Судя по окружающим меня ярким лампам и каким-то зеленым существам, было не исключено, что я очутилась на Марсе. Честное слово! Они здорово смахивали на марсиан: большие выпуклые глаза смотрели сквозь пленку, которая покрывала те части лица, где у людей находились рот, нос и лоб.

Наконец одна крупная марсианка заговорила со мной:

— Вот увидите, мы сделаем из вас совершенно здорового человека. Мы удалим то, что мешало организму функционировать нормально.

Господи, у нее все это было так просто! Здесь отрезать, там подправить, здесь зашить, и я буду, как новая. Как глупо, с моей стороны, было всерьез воспринимать научную литературу и соглашаться на операцию, у которой возможны негативные последствия: или жизнь в качестве уродки, или смерть под скальпелем. Вот смеху-то! Увезите меня отсюда! — хотелось закричать мне, но в горле у меня застрял ком, а рот был закрыт ужасным прибором для длительного искусственного дыхания. Меня немедленно охватил сильнейший страх. Тело стало неметь сверху донизу. Я бросила последний взгляд на марсиан и поняла, что они абсолютно спокойны. Я для них — обычный человеческий экземпляр.

Когда я пришла в себя, у меня болело горло, и я была по-прежнему подключена к прибору искусственного дыхания. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что не умерла и не вознеслась на небо. Самым худшим было, что я все еще чувствовала себя вечной пленницей внеземной экспериментальной лаборатории. Самым же лучшим — что я вернулась в палату для выздоравливающих на планете Земля.

Мне хотелось с кем-нибудь поговорить, закричать, распорядиться, чтобы Меня отключили от прибора искусственного дыхания, но прибор не позволил мне поднять шум. Да и я чувствовала такую усталость, что вновь уснула, прежде чем кое-какие жизненно важные вопросы получили ответы вместе с другими, менее важными, вроде того, осталась ли я нормальной или превратилась в уродку.

Наверное, я крепко проспала много-много часов и пропустила замечательный процесс, когда из меня вытаскивали все трубки. Но это не омрачило моей радости. Теперь я могла жить без трубок. Поняв это, я вновь уснула, видимо, стараясь наверстать упущенное по части сна за те годы, когда дети были еще маленькими.

Мои глаза открылись вновь, и на этот раз, пожалуй, я внимательнее огляделась по сторонам. Я увидела, как большегрудая Лора утешала моего любимого с помощью объятий. Акбар вовсе не выглядел обеспокоенным или уставшим. Мой живот пронзила резкая боль, не отличавшаяся от той боли, которая должна была навсегда исчезнуть после операции. Значит, мои раны еще не зажили, болезнь была по-прежнему готова к рецидивам.

Голова, и без того затуманенная, пошла кругом. Я знала, что никогда не прощу себе, если сейчас заставлю их расстаться насильно. Уж лучше умереть, чем вмешиваться в их отношения. К тому же меня еще не перевели из палаты интенсивной терапии, так что неизвестно, чем все закончится. Не зная, что сказать, я предпочла промолчать. И это решение послужило толчком к странным событиям.