Петр назвался.
— Не стану скрывать, Петр Кузьмич, прежде всего нас интересует ваша принадлежность к социал-демократическим кружкам, — откинувшись на спинку стула, поощрительно заулыбался Клыков. — И знакомство с людьми этой доктрины.
— Вы меня с кем-то путаете, господин подполковник, — Петр постарался придать своему лицу простодушное выражение. — Не пойму, о каких кружках речь.
— Значит, отрицаете?
— Выходит, что так. Слишком уж непопятно вы говорите.
— Могу и понятней, — Клыков благожелательно кивнул. — С некоторых пор на окраинах столицы, в том числе на известном вам Путиловском заводе, образовались тайные рабочие кружки. А направляют их преимущественно студенты Технологического института, того самого, в котором вы имеете честь состоять… пока. Иные из них по молодости лет и недомыслию, иные по дурному влиянию ступили на скользкую стезю и теперь возбуждают в низших классах населения недовольство государственным и общественным строем, рекомендуют домогаться улучшения их быта путем разлада с хозяевами и даже с правительством… Присвоили себе публичное имя — «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», печатают листовки… Что вы на это скажете?
— Ничего, — пожал плечами Петр, а сам радостно подумал: «Жива, жива организация! Воззвания по-прежнему выходят. Да еще с подписью. Спасибо за приятную весть, господин подполковник!»
— Что ж, — Клыков вынул из стола воззвание к прядильщикам фабрики Кенига. — Этот листок отобран у вас при обыске. Он, как вы помните, не подписан. Зато подписан другой. Вот полюбуйтесь. Не надо быть знатоком, чтобы увидеть их поразительное сходство. Тот же противозаконный способ печати, та же бумага, размеры ее. Наконец, тот же слог.
Второе воззвание Петру не было знакомо. Оно называлось: «Ко всем петербургским рабочим». Петр жадно впился глазами в его заключительные строки:
«…Чтобы избежать повода для вмешательства грубой военной силы, будем вести свою борьбу спокойно, без беспорядков и насилий.
ДЕРЖИТЕСЬ ДРУЖНО, ТОВАРИЩИ! Не давайте себя в обиду, и пусть всякая новая прижимка хозяев застигнет вас единодушными и готовыми бороться!..
От Союза борьбы за освобождение рабочего класса».
— Нет, — отодвинул от себя прокламацию Петр. — Не знаю. Листки, которые забрали у меня в ночь на девятое, я нашел в ватерклозете Технологического института.
— Допустим, — убрал воззвания подполковник. — К листкам мы еще вернемся. А пока полюбуйтесь фотографическими изображениями. Есть ли на них известные вам лица? — И он, будто карточную колоду, рассыпал по столу десятка два снимков.
Все в Петре закаменело. Да как же не знать ему этих людей! Василий Шелгунов, Константин Иванов, Фепя Норинская, Василий Антушевский, Борис Зиновьев, Петр Карамышев, Никита Меркулов, Николай Рядов, Иван Яковлев…
— Представления не имею. А кто это?
— Это те самые господа, которые входили в центральную рабочую группу социал-демократического образа мыслей. Или их адепты.[17] Неужели не признаете?
— Совершенно. И вообще знакомых среди рабочих у меня нет.
— Ай-яй-яй, — с отеческой укоризной посмотрел на него Клыков. — Как бы вам не пришлось переменить это свидетельство.
Петр уже и сам понял свою ошибку. Не надо ничего отрицать напрочь.
— Надеюсь, среди студентов и служащих у вас больше знакомцев? — Клыков смел в ящик снимки рабочих и на их место выложил новые. — Даю еще одну возможность чистосердечного признания.
И снова Петр замер. Среди фотографических карточек он сразу выделил те, на которых были Ульянов, Кржижановский, братья Ванеевы, Старков, Малченко…
Петр еще раз пробежал глазами по снимкам. На этот раз он заметил Сибилеву, распорядителя типографии народовольцев Ергина и других членов его группы. Значит, Клыков пока что не видит разницы между теми и другими…
Это небольшое открытие приободрило Петра.
— Кто вас интересует непосредственно? — спросил он.
Полковник ткнул пальцем — раз, второй и третий.
— Понятия не имею, — с легким сердцем ответил Петр.
Он и правда не знал людей, на которых указал Клыков.
— Так и запишем, — следователь сделал знак делопроизводителю. — Прапорщика запаса Михаила Александрова обвиняемый не признал. Студентов-медиков Сушинского и Белецкого — тоже. Как ранее не признал рабочих Шелгунова, Яковлева и прочих… Может, и в Удельном лесу на майской сходке вы не были?
— На какой сходке? — весьма натурально удивился Петр. — Мне, конечно, случалось гулять в Лесном с одним-двумя знакомыми… Да вот и они — Малченко Александр Леонтьевич и Старков Василий Васильевич. Студент и выпускник одного со мной института. Бывали в Лесном в виде отдыха.
— С дамами?.. А вот и они, — Клыков шевельнул снимки Сибилевой и Агринских. — Не так ли?
— Нет. Этих я определенно не знаю.
— А врача Степана Станиславовича Быковского?
— Первый раз слышу.
— Ох и худая же у вас память, Петр Кузьмич, — притворно посетовал Клыков. — Зато у ваших единомышленников она потверже. Они показывают, что поименованный Быковский находился в самых тесных отношениях с Агринскимн и Сибплевой. У Агринских случались сходки на дому, с привлечением близких к вам рабочих. В мае такая же сходка собралась на даче Агринских у станция Удельная. И вы играли в ней значительную роль.
— Раз вы знаете то, чего не знаю я, зачем спрашиваете?
— Для порядка, Петр Кузьмич, исключительно для порядка. Поймите меня правильно: я располагаю сведениями, в которых ваша фамилия упоминается чаще других. Но моя задача не столько обвинить вас, сколько найти смягчающие обстоятельства. Ведь человек может заблуждаться — по неосознанности лет, по временному увлечению… Тогда его можно вернуть на правильный путь. Вот и я беседую с вами в скромной надежде разбудить откровенность, а не напрасное упорство.
— Я не упорствую.
— Нет, упорствуете! — взорвался молчавший доселе Кичин. — И весьма злостно — с насмешками и неуважением!
— В терпении является сила и величие духа, — невовмутжио выслушав товарища прокурора, напомннл Клыков. — Исполнимся же кротостью и снисхождением друг к другу.
— Пожалуй, — насупился Кичин. — Извольте продолжать.
— Благодарю вас, — подполковник вновь обратился к Петру. — Итак, не будете ли вы любезны разъяснить нахождение у вас книжонки Маркса под названием «Восемнадцатое брюмера…», польской газеты «Роботник» и других изданий такого рода?
— Охотно. Их я купил в польском магазине на Невском проспекте. На предмет обучения польскому языку.
— Очень уж странный, предосудительный подбор.
— Почему предосудительный? Я готовлю себя к фабричной деятельности, поэтому должен интересоваться и рабочими вопросами. Что касается упомянутой вами книги Маркса, то она называется «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Я и решил, что это жизнеописание французского императора.
— А что оказалось?
— Не могу ответить. Не успел прочитать.
— Жаль… Там трактуется вопрос о государственности пролетариев. Но «Капитал» Маркса вы, разумеется, читали?
— Не припомню, чтобы у меня нашли другие книги Маркса.
— Зато нашли его портрет. И портрет Энгельса.
— Их я выиграл по лотерее.
— А рукописную программу для собирания сведений о фабричной жизни вы тоже выиграли?
— Ее мне дал знакомый студент. Имя его я назвать не могу. По существу самой программы повторяю: она интересовала меня, поскольку по окончании института я намереваюсь поступить на службу в фабричную инспекцию.
— Он намеревается? — засмеялся вдруг Кичин. — Да после таких дел о службе ли думать?! В лучшем случае — о Сибири.
— В Сибири я вырос, господин товарищ прокурора, — отпарировал Петр. — Там живут такие же люди, как мы с вами.
— Такие же, да не так.
— Возможно. Только я не понимаю, о каких делах вы говорите.
— Он не понимает! — снова иронически усмехнулся Кичин. — Божье дитя, которое сосет молоко Маркса, Энгельса, Каутского и других западных смутьянов…
