Свободное от призраков знание, учил Бэкон, проистекает из опыта, хорошо продуманного и специально организованного эксперимента, «поскольку природа вещей лучше обнаруживает себя в состоянии искусственной стесненности, чем в естественной свободе». Цель науки— обогатить человеческую жизнь новыми открытиями и изобретениями, но для достижения этой цели изучение природы должно быть планомерным, вестись по установленным правилам.

Уже на закате жизни Фрэнсис Бэкон начал писать социальную утопию — философскую повесть «Новая Атлантида», закончить которую он не успел. Описанный Бэконом фантастический остров Бенсалем в Атлантическом океане управляется учеными и инженерами. На нем находится «Дом Соломона» — научно-технический центр государства, его мозг. Это дает теперь право некоторым историкам утверждать, что именно Бэкон стал основоположником технократических идей, обосновывающих целесообразность передачи политической власти в государстве научным и техническим специалистам.

О современных технократах и технократии читатель узнает из следующих глав, здесь же отметим, что бенсалемовский «Дом Соломона» воплотил мечты Бэкона об идеальной организации научной и технической деятельности общества. Ученые в «Доме Соломона» не только планировали и организовывали работу исследователей и изобретателей, они, кроме того, распоряжались всеми производительными силами острова-государства, его природными ресурсами.

Так Бэкон попытался дать практический рецепт воплощения его идей в реальную жизнь. И надо сказать, что, хотя и далеко не полностью, его идеи все же нашли практическое применение. Бэконовская программа государственной организации науки была принята основателями первой в истории Академии наук — Лондонского королевского общества, члены которого прямо говорили о том, что действовали по «подсказке» Бэкона. Академии наук существуют сегодня во всех экономически развитых странах и оказывают огромное влияние на развитие их производительных сил, на деятельность общества по преобразованию природы и использованию ее ресурсов.

Не будем ставить в вину мыслителям, положившим первые камни в основание современной науки, несовершенство предлагавшихся ими идей и философских систем, но отдадим должное их успехам, а главное — их огромному влиянию на последующий прогресс научного знания. Фрэнсис Бэкон, этот «настоящий родоначальник английского материализма и всей современной экспериментирующей науки», как назвал его К. Маркс, был одним из тех, кто, находясь на стыке средневековой и современной науки, возвысил голос в защиту Разума и помог его освобождению, вывел его из мрака к свету Нового времени.

Хорошо, когда невежество откровенно и не пытается спрятать ослиные уши под шапочкой доктора Гонорис кауза. Но у него — тысяча лиц, и далеко не каждое узнаваемо с первого взгляда. Ведь кроме прямых врагов Разума — невежественных людей, необразованных и полуобразованных противников научных истин в самой науке существуют научные гипотезы, непонятные современникам идеи, наконец, просто заблуждения, и все это живет, движется, переливается всеми красками спектра— от гениального прозрения до воинствующей некомпетентности, откровенной глупости и обмана.

Терпимость к инаким мнениям — закон науки. Не разносы ошибающихся коллег с высот непререкаемого авторитета, а дискуссии с ними, не запреты на мнения, а терпеливое прояснение истины и, конечно, разоблачение обмана, злонамеренной лжи, бескомпромиссное выявление невежества. Иначе, выплескивая из ванночки грязную воду заблуждений и ошибок, можно ненароком выплеснуть с ней и выкупанного ребенка — истину.

Советской биологии, генетике и сельскому хозяйству пришлось очень дорого заплатить за невежественные идеи Т. Д. Лысенко и его сторонников, продвигавших их в жизнь с помощью приказов и увольнения с работы несогласных с ними научных соперников. Но лысенковщина не так проста, как иногда это представляют. Сам Лысенко спекулировал на необходимости быстрого и резкого подъема сельского хозяйства. Он утверждал, что именно его теории развития растений позволят добиться быстрейших практических результатов и что видные советские ученые — генетики оторвались от жизни, замкнулись в храме высокой науки и якобы ничего полезного для развития сельского хозяйства сделать не могут. Доказательства? И тут, как выяснилось впоследствии, пошли в ход подтасованные данные экспериментов, сфальсифицированные опыты, а то и просто обещания в ближайшие же годы добиться сногсшибательных результатов в выведении новых сортов пшеницы или в повышении жирности молока. О том, какими методами пользовался Т. Д. Лысенко, прекрасно рассказано в книге В. Дудинцева «Белые одежды».

Но невежественная лысенковщина возросла не без питательной среды. С одной стороны, Лысенко видел острейшую потребность практики в быстрых и крупных успехах сельского хозяйства. С другой стороны, он обвинил ученых, разрабатывавших глубокие теоретические основы генетики, в практической бесполезности их работ, в том, что они занимаются наукой не ради конечного практического результата, а ради пустого, как он считал, интереса к никому не нужным теоретическим абстракциям. Для невежественных администраторов, для некомпетентных распорядителей от науки эти доводы оказались убедительными. И невежество восторжествовало— пусть на время, пусть не во всем, но так, что успело наделать много черных дел и заметно задержать развитие научных основ сельского хозяйства и биологии в СССР.

Имели ли доводы Лысенко хоть какие-то реальные истоки? И вот тут мы должны сказать: обвинения науки в отрыве от практики имели не только субъективные, но и объективные корни. Кроме прямой лжи, подтасовки фактов обвинители опирались еще и на реально существовавшие в науке мнения некоторых ученых о необходимости «чистой» науки, которая якобы должна развиваться не для практики, а сама для себя.

Удивительный парадокс — в науке, возникшей и развивавшейся человечеством как оружие в борьбе за жизнь, за улучшение условий существования, вдруг возник миф о том, что подлинный ученый должен быть далек от низменной практики, что его призвание — поиск истины ради самой истины. Наука ради науки! — таков был лозунг сторонников этой точки зрения. Место ученого, утверждали они, не в гуще практических проблем, а, образно говоря, в Башне из слоновой кости, изящной изоляции от всего, что мешает абстрактному мышлению, духовному производству нового знания.

Как могло возникнуть это заблуждение, побудившее некоторых ученых высказаться в пользу науки ради науки? Объективная причина — в различии духовного и материального производства. В процессе того и другого создается новый продукт, только в первом это новое знание — результат мыслительной, духовной деятельности, во втором случае — материалы, вещи — предметы вполне осязаемые, конкретные, которые одной только силой мысли не создашь. Но и новое знание не может быть получено в процессе материального производства! Вот эта относительная самостоятельность и послужила объективной базой для заблуждений о возможности их раздельного существования и функционирования.

На самом деле духовная и материальная культура общества органически взаимосвязаны. В материальном производстве знание, продукт мышления, как говорят философы, опредмечивается, воплощается в продукт труда. В духовном производстве осмысливается и обобщается практический опыт.

Духовная деятельность, производство нового знания, не обязательно исследует конкретные предметы, явления, факты. На более высоких уровнях теоретических исследований ученые имеют дело с особого рода терминологией, сложным понятийным аппаратом, с теоретическими построениями, то есть с обобщениями более высокого порядка. Практика, реальная жизнь как бы представлены понятиями, с которыми работает ученый. Чем выше уровень теоретических обобщений, тем сложнее связь того, над чем размышляет ученый, с конкретными предметами и явлениями. Появляются теории, практическое значение которых становится понятным далеко не сразу и потому подвергается сомнению. А поскольку разделение научного труда столь же обязательно для духовного производства, как и разделение труда в промышленности, появляются в науке и соответствующие специалисты, полностью погруженные в абстрактные проблемы и просто не успевающие разрабатывать все «этажи» создаваемых теорий — вплоть до непосредственно соприкасающихся с практикой.