Полная луна освещала палубу. Порт и город без единого огонька. На берегу все будто вымерло. И на судне тишина. Слышен только плеск воды за бортом, да из машинного отделения время от времени доносится позвякивание. Ну, это дело обычное. Для всех стоянка — отдых, даже такой, вынужденный, а для механиков — работа. Небось разобрал “дед” какой-то из агрегатов, чинит, латает. Старичок пароход и старушка машина.

Соколов оперся о влажный от росы планшир.

— Удивили вы меня сегодня, Николай Федорович. Такая дипломатия… Прямо Лига Наций.

— Флаг велит так держаться.

— А я бы сорвался.

— И я мог… да вот как-то перетерпел.

— Если так дальше пойдет…

— Не пойдет. Я вас прошу… — Рябов помолчал. — Да, именно вас прошу. Не хочу взвинчивать комсостав. Может быть, и не понадобится… Но если завтра или в любой другой день затребуют, чтобы я съехал на берег — предлогов и причин для этого можно наскрести сколько угодно, — не отпускать. Если силой будут тащить на берег — не отдавать. Ни в коем случае не отдавать. Завтра возле моей каюты пусть ребята покрепче гуляют. Отберите сами.

— Но ведь никаких симптомов.

— Да… перед боем всегда тишина.

Рано утром Олег Константинович направился по привычке к радиорубке. Даже дверь подергал. Ах ты черт, забыл, что все опечатано. Впервые не останутся после завтрака матросы, чтобы послушать, что там, на фронте, дома. Как во времена парусного флота, когда радио не существовало. А ведь годами плавали, когда-то в далеких портах случайно узнавали о событиях многомесячной давности. Домой возвращались, словно после путешествия на иные планеты. Радист тоже подошел к рубке.

— Глухой хожу, — пожаловался. — А вдруг, пока мы тут торчим, японцы всей Квантунской армией границу перешли? Мы сядем завтракать, а тут тебе бац — явятся, и всех в кутузку на неопределенное время. Мы даже “Ангару” затопить не успеем, чтобы им не достались ни сахарок, ни тушенка, ни сам корабль.

— У тебя ж деталей полна каюта, неужели не можешь сварганить какой-нибудь детекторный?

— Детекторный — чепуха, разве что Токио слушать… А погоди-ка, Олег Константинович, что ж я за шляпа такая! А ну-ка пошли в ходовую рубку. Я только сбегаю, наушнички прихвачу, догоню!

Через минуту корабельный “маркони” колдовал у радиопеленгатора. Наконец лицо его расплылось в победоносной улыбке:

— Порядок! Наши музыку передают. Значит, порядок!

Соколов нацепил наушники. Не так чисто и хорошо, как в приемнике, но был слышен Владивосток. Раздались позывные, а потом привычное: “Всем судам. Передаем радиогазету. Приготовьтесь к записи… От Советского информбюро”…

После завтрака старпом объявил аврал.

Кран перетаскивал из трюма в угольную яму топливо.

Матросы драили палубы, красили надстройки, мачты.

Плотник чинил искореженный штормом спасательный плотик…

Бот пришвартовался к парадному трапу лишь после обеда.

Японцы разбились на несколько групп. Каждая во главе с офицером. Спешно направились к трюмам — одновременно ко всем. К капитану пошли только лейтенант и переводчик. Масафуми Дзуси через увеличительное стекло осмотрел пломбы на двери радиорубки, на крышке рундука, в который было сложено, оружие. Придраться было не к чему. Привычно прошагал в каюту, расположился на диване и затребовал грузовые документы, вахтенный, машинный, радиожурналы. Судовые, грузовые документы пролистнули быстро. Впился в радиожурнал. Лейтенант достал из портфеля тетрадь. Переводчик зачитывал ему радиограммы, а лейтенант водил пальцем по строчкам иероглифов.

Делать капитану и помполиту пока было нечего. Лист, на котором Соколов намеревался вести протокол переговоров, был чист. И он начал рисовать на этом листе кораблики. Побольше — это линейный. Рядом с ним крейсеры, потом стайку кораблей поменьше. В отдалении изобразил еще один кораблик. Он чем-то напоминал “Ангару”. Только вместо дыма из трубы вылетали точки и тире, Подвинул листок Рябову, Тот едва заметно кивнул. И Соколов тут же превратил точки, тире в непроницаемо черные клубы дыма.

А лейтенант и переводчик по второму разу штудировали радиожурнал, сверяя телеграммы, их номера, содержание с текстами радиоперехвата.

В каюту ворвался третий помощник:

— Это же не досмотр — диверсия!

— А если без эмоций? Только факты? — сдержал его капитан.

— Больше дюжины мешков продырявили щупами. Восемь ящиков раскурочили.

— И что обнаружила группа досмотра?

— То, что было. Сахар и тушенку.

— Господин переводчик, спросите господина Дзуси, сколько груза нужно испортить, чтобы убедиться в его полном соответствии грузовым документам?

— Проверка будет выборочной.

— Составьте, Саша, акт о порче продуктов. В двух экземплярах.

— Императорский флот не отвечает за ваши убытки, связанные с задержанием и досмотром

— А это для будущего. Это все для будущего…

Через некоторое время напряженное молчание снова было прервано, теперь связным матросом:

— По каютам пошли шуровать. Полундра, Марья бунтует…

Вслед за ним с докладом явился японский матрос. Лейтенант словно бы ждал этого момента. Резко вскочил:

— Капитан, команда оказывает сопротивление. Вы нарушили слово, капитан!

— Готов отвечать лично. Но доказательства не здесь. Прошу пройти со мной.

Первая каюта, в которую ввалились офицер и двое матросов, была женской. Офицер, придерживая саблю, полез в рундук. Но Марья его опередила. Выхватила из рундука некий предмет женского туалета, швырнула господину офицеру в физиономию:

— Это тебе надо? На, цепляй!

Офицер отпрянул, стал открывать кобуру. В этот момент между ними встал боцман, а связной помчался с докладом капитану. Силой боцман обижен не был. Он резко оттолкнул кочегара Ковалик к переборке, прикрикнул:

— Тихо, Марья! Ты, баба отчаянная, морду царапать приказа не было!

— Только через мой труп пущу к барахлу. Мне ж после его лап все стирать не отстирать…

Капитан поспешно спускался по трапу. Он на несколько шагов опережал коротконогого Масафуми Дзуси. Возле каюты заметил матроса Шевелева и кочегара Сажина. Кочегар что-то сжимал в кармане робы. Рябов как бы невзначай коснулся и ощутил сквозь брезент гаечный ключ.

— Отнеси на место! — шепнул сквозь зубы.

— Я ж на всякий пожарный…

— Пожарный здесь я. Выполняй. Все!

В уголок койки забилась насмерть перепуганная камбузница. Посередине помещения стояла, широко, прочно расставив ноги, Марья. Боцман переместился в тыл. Перед ней топтались офицер и конвоир с карабином. Кочегар переменила решение и до прихода капитана вывалила содержимое своего рундука на койку. Увидела Рябова, приободрилась:

— Во, смотрите, товарищ капитан! — выкрикивала она, тыча лаковой туфелькой, купленной в Сиэтле, в гору разноцветного белья. — Бомбу ищет! Еще за саблю и наган хватается. Я тебе хвачусь! — И сделала шаг вперед Офицер попятился. Матрос клацнул затвором карабина.

— А ну, тихо! — прикрикнул капитан. — Офицер группы досмотра с нами. Он сейчас разберется. Господин переводчик, спросите у лейтенанта, что за странное любопытство у вашего офицера. Может быть, у него нелады с психикой?

Марья хихикнула.

— Я приказал молчать! — рявкнул на нее капитан.

Лейтенант вспыхнул, его задел вопрос. Рябов даже в такой напряженной ситуации едва не рассмеялся, когда услышал ответ:

— Офицер выполняет распоряжение командования.

— Таким образом? Но ведь здесь женская каюта, а не трюм. Марья, убрать барахло! Мне и то неловко смотреть…

— И не подумаю. Пусть сам сложит. Все равно стирать придется.

— Господин. переводчик, передайте лейтенанту пожелание кочегара.

— Это будет оскорблением чести офицера императорского флота! — взорвался Масафуми Дзуси.

— А я считаю оскорбительным такое ведение досмотра. Судно задержано для проверки груза и выяснения обстоятельств… Кочегар Мария Ковалик и все матросы к этому непричастны. В каютах только личные вещи.