Буланчик вскакивает, сует руку под подушку. Но под подушкой уже нет браунинга. Браунинг в кармане у Жура.

- Да ты не пугайся, - говорит Жур. - Тебе бы раньше надо было пугаться...

Водянков пошел позвонить по телефону, чтобы вызвать автобус.

Автобус затарахтел у домика скорее, чем оделся Буланчик.

Буланчик все медлил и медлил. Жур обозлился.

- Выходи, - сказал он, слегка подтолкнув Буланчика. - Выходи. Нечего дурака валять...

Буланчик подошел к дверям в брюках, в сапогах, но без пиджака.

И тут черт дернул Егорова сказать:

- Пусть он наденет пальто, а то вон какой ветер. Его в одну минуту прохватит насквозь...

И Егоров, не спросившись, снял с вешалки пальто и, как швейцар, подал Буланчику.

Журу он не сообразил сегодня помочь надеть пальто, когда они ехали на операцию, не успел сообразить. А тут вот вору, преступнику, вдруг решил оказать услугу.

- Тебе бы, Егоров, на вешалке служить хорошо, в парикмахерской Маргулиса, - зло засмеялся Воробейчик.

И Жур сердито посмотрел на Егорова.

Всю дорогу в автобусе Воробейчик смеялся над Егоровым.

А Жур сердито молчал. Уж это можно было понять, когда Жур сердится. Конечно, он сердится не только на Егорова. Ему неприятно, что так бестолково прошла операция.

Буланчик - это мелочь для Жура, копеечный трофей. Не стоило всю ночь бродить под ветром, чтобы словить Буланчика. А крупное дело не вышло.

Вот из-за этого и сердился Жур. Про Егорова он, наверно, и не думает, забыл. И Егоров немножко успокаивается.

Но когда автобус въехал во двор уголовного розыска и Воробейчик стал выталкивать арестованного из автобуса, не Воробейчик, а Жур вдруг сказал Егорову, кивнув на Буланчика:

- А ты что же? Подхвати его под ручку, окажи помощь... уж если ты такая... сестра милосердия...

Не поймешь Жура.

Зайцева он не взял на операцию за то, что Зайцев грубо обошелся с убийцей. А на Егорова сердился за то, что Егоров такой жалостливый. Чего же хочет Жур? Чего же он сам добивается?

- Иди домой, - сказал Жур Егорову. И посмотрел на свои ручные часы. Нам скоро опять на работу. Иди поспи...

Егоров пошел было домой, но, проходя по коридору мимо дежурки, увидел Зайцева. И Жур увидел Зайцева.

- А ты почему не ушел?

- Жду.

- Кого это?

- Вас. Надо бы нам все-таки поговорить, - как бы с вызовом сказал Зайцев.

- Что, мы с тобой завтра поговорить не успеем? - нахмурился Жур. Завтра еще будет время...

- А может, мне завтра не приходить, - достал из кармана Зайцев пачку папирос "Цыганка Аза". - Мне тоже без толку неинтересно тут толкаться, если не дают работы. - И, слегка встряхнув пачку, так, что из нее наполовину выдвинулись три тоненькие папироски, протянул Журу. - Курите...

Жур не взял папиросу. Жест стажера, видимо, не понравился ему. И слова не понравились. Жур еще больше нахмурился. Но Зайцев не придал значения этой хмурости и, еще раз встряхнув пачку, протянул ее Егорову.

- Хотя ты, кажется, не куришь.

- Иди домой, - опять сказал Жур Егорову. И слегка подтолкнул в плечо.

Но Егоров не уходил. Ему интересно было, чем кончится разговор Зайцева с Журом.

Зайцев размял папиросу в пальцах.

- Мне все-таки непонятно, Ульян Григорьевич, чем я вам не угодил. Ведь все-таки, как ни крутить, этот Соловьев убийца, хотя и ваш знакомый...

- Он приятель мой, - сказал Жур. - Хороший старый приятель, с молодых лет...

- Ну, тем более. Но я-то тут при чем? Я действовал согласно инструкции.

- Что, в инструкции сказано, что надо бить по глазам?

- В инструкции это не сказано, - чиркнул спичкой Зайцев и стал смотреть на огонек, раньше чем прикурить. - Но понятно, что если убийца с топором, надо действовать решительно и смело. И не целовать убийцу. В инструкции прямо говорится...

- Что ты мне тычешь инструкцию? - отогнал Жур от себя рукой дым от папиросы Зайцева. - В инструкции всего не запишешь. Где, в какой инструкции сказано, что делать, когда хорошая, честная женщина живет с бандитом и любит его?

- У меня еще не было такого случая, - не понял Зайцев, к чему такой поворот в разговоре.

- И у меня раньше такого не было, - сказал Жур. - Ты вот инструкции читаешь. Прочитал еще книгу какого-то Сигимица...

- А что, инструкции не надо читать? - перебил его Зайцев. - Вы считаете, не надо?

- Нет, надо, - подтвердил Жур. - Но надо еще согласовывать инструкцию со своим умом, со своей совестью и с сердцем, если оно не деревянное...

Эти слова не удивили Егорова. Он даже уловил и противоречие.

- А я, - вдруг вмешался в разговор он, - а я, вы считаете, товарищ Жур, поступил неправильно, когда подал пальто этому Буланчику? Я ведь тоже, выходит, послушался своего сердца...

- Ты - это другое дело, - оглянулся на Егорова Жур. - Может, ты и правильно поступил...

- А почему же вы на меня сказали, что я эта... сестра милосердия?

- Ну, я тоже не святой, - улыбнулся Жур. Как-то непривычно для него, почти растерянно улыбнулся. - Я тоже могу ошибиться. И у тебя это как-то не к месту получилось. Но вообще-то нигде не сказано, что арестованного надо обязательно морозить. Ты правильно поступил, дал ему пальто, но подавать пальто не надо было. Это смешно. Но ты погоди, ты сбил меня. Я чего-то хотел ответить Зайцеву.

- Вы хотели мне ответить, чем я вам не угодил.

- Да что, дело в том, что ли, чтобы мне угождать? - опять нахмурился Жур. - Ты можешь угодить любому начальству. Но дело не в этом. Ты обязан, мы все обязаны угождать всему народу в его трудной жизни...

- Ну, всем я угодить не могу, - скатал Зайцев окурок, как шарик, и бросил в высокую вазу для окурков. - Это значит, и бандитам надо угождать. И ворам...

- Воры и бандиты - это не народ.

- А откуда же они берутся? - прищурился Зайцев.

- Вот над этим и надо подумать, - поднял брови Жур. - Надо понимать, как живут люди. В инструкции этого всего написать нельзя. Надо самим додумываться, отчего люди бывают плохими или несчастными.

- Человек создан для счастья, как птица для полета, - сказал Егоров. Я прочитал это в одной книге.

- Вот это хорошая книга. Я ее не читал, но знаю - хорошая, - поддержал Егорова Жур. - И мы с вами ведь не просто сыщики, как было в старое время. Мы с вами раньше всего большевики. А большевики объявили всему миру, что добиваются сделать всех людей счастливыми. И мы не должны держаться тут как будто мы какие-то чурки с глазами. Как будто мы ничего не чувствуем, а только лупим по глазам. Убийца, мол, значит, бей его...

Зайцев слушал теперь Жура, похоже, почтительно, но глаза у него как-то нехорошо косили. Вдруг он спросил:

- А вы сами, Ульян Григорьевич, извиняюсь, с какого года член партии?

- Я? - опять чуть растерялся Жур. - Я с семнадцатого. А что?

- Ничего. Просто так спросил. Мой отец тоже с семнадцатого. Даже почти что с шестнадцатого...

Егорову было неприятно, что Зайцев задал Журу такой вопрос. Но Жур, должно быть, не обиделся на Зайцева. Жур только сказал:

- Не задевает, я вижу, вас, ребята, то, что я говорю. Молодые вы еще, не обтрепанные в жизни. Не клевал еще вас жареный петух. Ну ладно, пойдемте спать...

Они вышли на темную улицу, очень темную перед рассветом.

Ветер, посвистывавший всю ночь, бряцая железом крыш и карнизов, стих, упал. Но предутренний влажный холод знобил.

Жур поднял левой рукой воротник, нахлобучил шапку на самые глаза.

- Эх, ребята! Вам кажется, что вы одни проходите тут испытательный срок. А на самом-то деле все мы проходим сейчас" через тяжелое испытание, весь народ. А вы этого не видите или не понимаете. Уж не знаю, как сказать...

- Кто не видит, кто не понимает? - спросил Зайцев. - Надо же конкретно говорить...

- Вот ты, например, не понимаешь, - посмотрел на него Жур. - У тебя, по-моему, большая муть в голове. Вот ты сегодня и напорол.