— Догадалась?

— Это было нетрудно, — ответила Наталья тоже насмешливо, но без злобы.

Потому что стоило ли на него злиться, когда он и так в полной ее власти — захочет, казнит, захочет, помилует. Конечно, в милицию на него не заявишь и в суд не подашь — нет доказательств. А жаль! Хотя в общем-то ей это и не надо. Зачем? Достаточно того, что он теперь болтается у нее на коротком поводке и служить станет верой и правдой из страха разоблачения.

Это были новые ощущения в ее жизни — полная и безграничная власть над другим, зависимым от тебя человеком, пусть даже таким ничтожным, как Костя. И власть эта оказалась приятной, грела душу и придавала собственной значимости.

— Все твои действия просчитываются на два шага вперед, потому что ты примитивный, — все так же насмешливо пояснила она. — Так что будь послушным мальчиком, если, конечно, не хочешь вернуться к себе в Урюпинск пасти гусей. Или чем ты там занимался?

У него были некрасивые руки — широкие крестьянские ладони с вялыми, похожими на тонкие сосиски пальцами. (Какое странное и смешное слово «сосиски».) И вот этими своими вялыми пальцами он неожиданно больно схватил ее за предплечье и потащил к мусорным бакам у высокого бетонного забора, за которым вырастал огромный диковинный торговый центр.

— Только пикни, — зловеще предупредил Костя, приблизив к ней прыщавое лицо. — Скажу сеструхе, вылетишь с волчьим билетом.

— Я ведь тоже могу кое-что сказать, — напомнила Наталья, невольно отшатываясь от его нечистого дыхания.

— Можешь, — согласился Костя, заметив это ее брезгливое движение и стервенея еще больше. — Но не скажешь, потому что она тебя и слушать не станет.

И Наталья вдруг отчетливо поняла, что ведь действительно не станет. Да и о чем, собственно, она могла бы поведать ненавистной худосочной суке, взрастившей свою нынешнюю надменность из недавней зияющей пустоты, о которой Наталья знала, и уже в этом была глубоко и непоправимо виновата? О том, что спала с ее скудоумным охранником и зачем-то открыла ему душу, поведала о самом сокровенном? Зачем, спрашивается в задачке? Что надеялась получить взамен? Сочувствие? Понимание? Поддержку? От кого, Господи, от кого?!

Но ведь был когда-то белоголовый застенчивый мальчик, жался к старой бабке, ласковой, вкусно пахнувшей хлебом, плакал по рыжей собаке Жульке, боялся страшных гусей-лебедей из дремучего топкого леса за заливными лугами, куда никто и не ходит, а если пойдет — не воротится? Где все это? Куда девается? Почему? Неужто теряется безвозвратно?

Был мальчик, да весь вышел. Осталось плешивое, предприимчивое чмо. И обидно было не то, что это чмо попыталось развести ее на деньги. Вряд ли такое вообще кому-нибудь удастся. Убивал собственный дебют в роли лоха, нелепый, никому не нужный душевный стриптиз. Ах, какая дура! Какая дура!

— Короче, я все сказал, — подытожил между тем Костя. — Только вякнешь — и все, закрывайте крышку гроба. Врубилась? — дернул он ее за рукав, грубо возвращая к действительности из мира горьких мыслей.

— Да пошел ты знаешь куда?! — заорала Наталья. — Ублюдок хренов! Ты сначала сопли подотри, прежде чем кулачонками-то размахивать!

— Захлопни пасть!

— Суши сухари, — зловеще предупредила Наталья и, оттолкнув его, независимой походкой направилась к метро.

Костя с ненавистью смотрел ей вслед. Черт! Черт! Черт! Не стоило затевать всю эту бодягу. Но халява казалась такой верной! Протяни руку и возьми. Грех было не воспользоваться. Сама же, сука, говорила, что сестра Богом убитая и они совсем не общаются. И вот на тебе! Как только она его вычислила, зараза?

Но пусть сначала докажет! Ничего у нее не выйдет. Он тоже кое-что имеет в запасе, сеструхе будет интересно послушать. А он расскажет! Прямо сегодня и начнет. Да еще и от себя немного добавит, оживит, так сказать, пикантными подробностями. А все, что потом напоет зараза, сеструха воспримет как попытку отомстить за разоблачение. Короче, надо давить гадину первым, пока она его не опередила…

Вот этого Наталья не учла. Решила, что схваченный за руку и пристыженный Костя трусливо забьется в угол, а тот бросился в атаку.

Конечно, взятый в охранники из милости, Костя сильно преувеличивал свое мифическое влияние на недосягаемую сеструху, но все же как-то сумел донести до ее отвлеченного сознания свою информацию. И Наталья поняла это сразу. От места ей, конечно, не отказали — кто же в здравом уме и твердой памяти останется без искусной портнихи, не найдя ей замену? — но в очередной раз на это место поставили, и поставили жестко. Так жестко, что она поняла: долго ей здесь не усидеть, а значит, надо уходить сегодня и самой, не ждать, пока завтра вышвырнут на улицу пинком под зад, вдоволь поглумившись.

Но разве это выход — уйти и хлопнуть дверью? По большому счету что это изменит в ее жизни? Ровным счетом ничего. Найдет еще одно место, еще одну швейную машинку и такую же надменную суку, худосочную или жирную, какая, в сущности, разница? Никакой. Так и будет горбатиться с утра до вечера, подгоняя под корявые телеса дорогие эксклюзивные шмотки.

Надо открыть собственное дело и стать наконец хозяйкой своей судьбы! Или, еще того лучше, вложиться в какое-нибудь процветающее предприятие и жить себе припеваючи на бесперебойно капающие дивиденды. Но для этого нужны деньги. Деньги, черт побери все на свете! И немалые, не какие-то жалкие двадцать тысяч. Не какие-то жалкие двадцать тысяч…

Истина была проста, как все гениальное, и лежала на поверхности. Осталось только протянуть руку и взять то, что ей, Наталье, принадлежит по праву.

К Фисе ночью приходил кот и истошно орал под окном — вызывал на прогулку. Фиса тоже орала нечеловеческим голосом, металась по комнате и бросалась грудью на окно, но ее, естественно, не выпустили, и кот под утро удалился несолоно хлебавши. Соседи мужественно вынесли суровую экзекуцию, а вот оскорбленная в лучших чувствах Фиса обиды не снесла и накакала в кухне. Алена утром наступила…

В отделении уже ждала старшая сестра Раиса Ивановна, жевала губами.

— Опаздываешь! Давай-ка пошевеливайся, — одарила хмурым взглядом. — Все похватали больничные, как сговорились, и твоя вертихвостка Олька в том числе. Придется тебе покрутиться. Ты да Нинка из операционной — остальные болеют.

Алена еще не успела переодеться, когда в сестринскую заглянула нейрохирург Алиса Ивановна.

— Давай быстро в операционную! Тяжелый случай…

Случай действительно был тяжелый. Такого Алена за всю свою достаточно уже обширную практику не видела никогда. Девчонка-лимитчица, презрев технику безопасности, не убрала волосы под косынку, и их затянуло в бетономешалку, на которой она работала.

Когда Алена прибежала в операционную, ее глазам предстало жуткое зрелище: на каталке лежало девичье тело в бесформенной рабочей одежде с кроваво-серой застывшей массой вместо головы и лица. Они даже растерялись вначале, не зная, как подступиться к несчастной и с чего начать.

— Ну, с Богом! — выдохнула Алиса Ивановна. — Давай новокаин.

Срезав волосы, они по кусочкам отколупывали затвердевшую кровавую корку, постепенно обнажая, обрабатывая и зашивая раны. Бетон залепил все, что только можно, забился в нос, рот и уши.

— Ослепла девка, — одними губами шепнула Алиса Ивановна, кивая на глаза, которых, собственно, и не было — одна сплошная закаменевшая маска.

Какого же было их удивление, когда под коркой, под окровавленными веками открылись серые глазные яблоки, оказавшиеся неповрежденными, едва они вместе со слизистой (иначе не получалось) удалили затвердевший бетонный слой!

Девчонка была в сознании и вела себя совершенно спокойно, наверное, потому, что находилась в полушоковом состоянии. А глаза у нее оказались карие, с яркими рыжими крапинками по краешку радужной оболочки.

— Как зовут-то тебя, бедолага? — наклонилась к ней Алиса Ивановна.

— Катя Коржикова, — шевельнула она разбитыми губами и даже попыталась улыбнуться.