Теперь на другое кладбище: Рогожское. На улице, не доезжая кладбища, она остановилась, квартал прошла пешком, у ворот стала оделять нищих. Те забеспокоились, завозились, окружили щедрую гражданку, а она им кладет в ладони монетки, а сама присматривается: кого выбрать? О! Вот мужичок подходящий: в меру мятый, не в меру испитый, глаза хитрые.

— Выпить хотите? — спросила она его.

— Выручай, сестренка, — с готовностью поднялся нищий.

— Тогда отойдем.

Отошли к телефону-автомату.

Евгения вынула из сумочки сторублевку и показала нищему:

— Я сейчас наберу номер, а вы скажете в трубку вот эти слова. — Она протянула ему листок с текстом. — Читать умеете?

— Обижаешь, сестренка, — приосанился нищий, — я кандидат наук.

Ну времечко! — Евгения покачала головой, зашла в телефонную будку, набрала номер домашнего телефона корреспондента Бережного. Телефон, естественно, был на автоответчике. После сигнала она передала трубку кандидату наук, и тот по бумажке прочел:

— Информация по делу Болотовой находится в ящике у могилы Мокрухтиной Анны Ивановны. Ключик висит рядом на ветке.

Евгения выдернула листочек из рук нищего, а ему отдала сторублевку и пошла прочь. Она не сомневалась, что кандидат наук за ней не побежит, побежит он на Рогожское кладбище искать могилу Мокрухтиной Анны Ивановны, которой там нет, и будет искать до тех пор, пока не посинеет. Потом с горя, что не нашел, напьется, и запой продолжится как минимум неделю. А после такой недели он уже ничего не будет помнить: ни Болотову, ни Мокрухтину, ни Евгению. Что и требовалось доказать.

…Когда мужчина в «Москвиче» проснулся, «Ока» Евгении стояла на прежнем месте во дворе старинного особняка. Он протер глаза, чертыхнулся, потом обрадовался, что ничего не произошло за то время, что вздремнул, а потом удивился: ему снились незабудки в лесу.

Евгения, как обычно, вернулась домой около девяти. Михаил был уже на кухне и самозабвенно готовил ужин. На плите пыхтело картофельное пюре, а муж в переднике за столом чистил селедку от косточек, как жена любит.

Евгения поцеловала его, а он испугался, чуть ли не отшатнулся. Она почувствовала: что-то случилось, и не вообще случилось, а между ними что-то пролегло. Евгения тоже испугалась: неужели вычислил меня? И внутренне собралась, внимательно присматриваясь к мужу. Нервничает, не поцеловал ее в ответ, руки у него, видишь ли, в селедке, даже пальцы растопырил, показал для убедительности, но не улыбнулся, а опустил виновато глаза.

Так! Свою вину чувствует, а не мою. Но не может же человек чувствовать вину оттого, что руки у него в селедке! Нет, здесь что-то другое. Здесь какая-то другая вина, дело не в жирных руках, не в селедке.

Евгения еще раз окинула взглядом стол: в стеклянной кастрюле молоко, а в нем селедочные головы. Понятно. Если селедка вымочена в молоке и без косточек — это за что-то прощения просит.

Евгения села.

— Ты не представляешь, как жене бывает приятно, когда за ней ухаживают. Она чувствует себя не просто женой, а желанной женщиной.

Михаил Анатольевич окончательно смутился. Он знал, что ее очень трудно провести, и вот началось! У него была даже мысль не возвращаться домой, а сбежать на дачу, но следователь прокуратуры ее мужественно отбросил: так он выдаст себя с головой. Вот сейчас самое главное — не паниковать, вычеркнуть из памяти Зинаиду Ивановну. Но Зинаида Ивановна упорно не хотела оттуда уходить, все предлагала ему разные специи.

Впрочем, Михаил Анатольевич не знал, что будет, если Евгения догадается. Как она себя поведет в такой ситуации — совершенно непредсказуемо. Не мог он вообразить ее топающей ногами, визжащей, бьющей посуду. С одинаковой вероятностью жена может рассмеяться и потрепать его, как Зинаида Ивановна, по затылку: «Бедненький!» А может собрать вещи в чемодан, как Зинаида Ивановна, и уйти к какой-нибудь подруге, как Зинаида Ивановна. Опять Зинаида Ивановна! Выкинь ты ее из головы! Михаил Анатольевич нахмурился, сдвинул брови и тяжко вздохнул. То, что Евгения может выгнать его, Михаил Анатольевич не допускал. Почему? Потому что это она несет за него ответственность, а не наоборот.

Евгения прекрасно видела смятение мужа. Какая муха его укусила?

— Ну, что говорят в прокуратуре? — спросила она между прочим, накалывая на вилку кусочек селедки, вымоченной в молоке. Что же все-таки случилось?

— А ничего не говорят. Только пьют. И не поймешь, то ли с горя, то ли с радости, что Гиены Борисовны больше нет.

— А дело Мокрухтина?

— Забирают в Генпрокуратуру, как я и предполагал. На мне остался Огарков.

— А как же Зинаида Ивановна?

Михаил Анатольевич стал усиленно жевать селедку, держа паузу.

«Размышляет, — подумала Евгения. — Как получше мне ответить».

— Неужели ты бросил ее на произвол судьбы?

— Нет, что ты! — сглотнул, чуть не поперхнувшись, Михаил. — Я был в СИЗО, вытащил ее оттуда и допросил…

Теперь это называется «допросил»!

Талейран как-то заметил, что слова нужны для того, чтобы скрывать свои мысли. И чем больше слов, тем большую тайну надо скрыть.

— Ты помнишь, ты мне говорила, что у Огаркова был врач? Врач действительно был! Это тот самый доктор МОМ, который отправил на тот свет старушку из квартиры напротив. Помнишь?

— Помню.

— Очень хорошо, что помнишь! — с энтузиазмом подхватил Михаил Анатольевич, вкладывая в эту фразу чуть ли не все свои эмоции. — Зинаида Ивановна описала мне его. Его зовут Виктор Семенович. На левой руке у него нет двух пальцев. Ездит на белом «Вольво». Представляешь, я нашел его! Да, Мокрухтина он знает.

Тут Михаил Анатольевич перешел на диалог в лицах.

— Ну и что такого? — говорит он мне. — Да, когда-то Мокрухтин был преступником, но свою вину он искупил, сейчас он бизнесмен, а сколько у нас бывших уголовников в Думе сидит? Если вас ко мне только это привело, то извините, мне работать нужно.

— А вы знаете двух старичков напротив Мокрухтина? — спросил я. — Там еще старушка жила, Марья Дмитриевна. Вы у них были, не так ли?

— Да, был. Что из этого следует?

— А то, что после вашего посещения старушка вскорости умерла.

— На то она и старушка, чтобы помирать. Ко мне какие претензии? — И с таким, понимаешь, апломбом!

— Это вы ей назначили поднимать гемоглобин яичницей с салом? При холецистите?

— Откуда вы эту глупость взяли? Неужели вы, здравомыслящий человек, поверили двум полоумным старикам? Да, я действительно ее осматривал и рекомендовал диету, исключающую яйца, сало, жирные сорта мяса, сметану, какао и прочее. А как это поняла она, я не знаю.

Михаил вздохнул:

— Представляешь? Он даже не считал нужным скрывать, он просто издевался надо мной! Я его спрашиваю: а Огаркова вы знали?

— Да, я к нему заходил. У него был грипп с высокой температурой, я принес ему антибиотик, а он мне говорит: чем таблетки глотать, лучше водочки выпить с солью и с перцем. Русское народное средство. Все как рукой снимет. Я сказал, что такие вещи ему просто противопоказаны, потому что у него язва, ему и антибиотик можно пить только после еды и ни в коем случае не на голодный желудок. А он при мне аспирин глотал — натощак. А потом весь скорчился от боли. Вот и все, что я могу сказать.

Михаил посмотрел на жену.

— Представляешь? И под конец так натурально вздыхает:

— Я тогда еще Мокрухтину говорил: Федя, на кой черт тебе эти старики и алкоголики? Отвечает: ну как же, жалко, соседи. А вот теперь вы хотите меня обвинить из-за доброты Мокрухтина. Любое доброе дело не остается безнаказанным.

Михаил Анатольевич вздохнул. Кажется, высказался. Но тут же вздохнул еще раз: на дне души оставалось еще что-то. Евгения ждала.

— Знаю, эта сволочь отправила на тот свет и Марью Дмитриевну, и Огаркова, а доказать ничего не могу. В рот ему он водку с перцем точно не вливал, следов насилия на Огаркове нет, антибиотик нормальный, соответствует этикетке, экспертиза подтвердила. Но! Если водочку хлобыстнуть с этим антибиотиком натощак, да еще при язве, да еще при гриппе, то летальный исход практически гарантирован. Он такой же антибиотик и старику Самсонову принес, только тот ни лекарства, ни водки не пьет, и сердце у него крепкое. Ой, какое подлое время, Женька! — И муж вопросительно посмотрел на жену, ожидая одобрения.