— Посмотрите внимательно факс. Он послан из моей квартиры.

Барсуков посмотрел и отбросил в сторону лист, вскочил и забегал по комнате.

— Женя, что делать? — Он вдруг остановился посредине как вкопанный.

— Вернуть деньги, — нашлась Евгения. — Иначе нам всем конец.

— Хорошо, хорошо, я верну им деньги. Напиши им об этом. Через час деньги будут. Я уже пошел.

Но Барсуков никуда не пошел, а ждал, когда она наберет ответ на компьютере. Евгения подумала и набрала:

«В двенадцать ноль-ноль на третьей скамейке от памятника Гоголю вы получите ответ на ваш запрос».

Подняла голову на шефа:

— Отправляем?

— Отправляй, отправляй, отправляй! — Барсуков опять забегал по комнате, а Евгения нажала на клавишу и сбросила факс.

— Что же вы не идете? В двенадцать нас ждут. С ними шутки плохи.

А Барсуков не уходил, он ждал ответа. Заработал факс:

«Буду».

— Ну идите, идите! — встала Евгения. — Иначе нам не поздоровится.

Барсуков посмотрел еще раз на бумажку: число, время, номер телефона Евгении — и жалобно сказал:

— Постольку поскольку они начали общаться с тобой, тебе, наверное, лучше довести это дело до конца самой. А?

— Вы хотите, чтобы я передала им деньги? — невозмутимо спросила Евгения.

— Да, да, чтобы ты! Женечка, ты не бойся, я тебя прикрою.

Евгения подумала: «Настоящий герой! Интересно, как он меня прикроет? Разве что своей свиной тушей, больше нечем». — Она согласно кивнула.

Барсуков поехал в Банк развития столицы, чтобы из депозитария забрать дипломат с деньгами Мокрухтина.

Пока шеф отсутствовал, Евгения достала из сумочки экземпляр договора на озеленение — из архива Мокрухтина — и переложила в карман костюма.

Что подумает ее визави, когда она передаст ему дипломат с деньгами? И что она ему скажет: на сохранение? в подарок? или это аванс? Скорее всего он решит, что я ненормальная, возьмет денежки, и больше я его не увижу. Ну что ж, таким образом я от него избавлюсь. Это мой калым.

Барсуков вернулся с черным дипломатом, поглядывая на часы:

— Нам уже пора выходить.

— Я готова. — Она действительно была готова отдать сто тысяч долларов, лишь бы ее оставили в покое. Она была уверена, что никакой киллер такую сумму за убийство никому не известной Евгении Юрьевны никогда не получит. А то, что он киллер, у нее сомнений пока не было.

Они вышли из переулка на Гоголевский бульвар; здесь, увидев садовую скамейку, Барсуков остановился и протянул Евгении дипломат:

— Иди. Не бойся. Помни, что я с тобой. Подожди! — вдруг вскрикнул он ей вслед. — Мы же не сказали им, чтобы они вернули нам экземпляр договора.

— Я думаю, — обернулась Евгения, — они сами об этом догадаются.

— Если не вернут, деньги не отдавай!

— Я постараюсь, — сказала Евгения, про себя прыснув со смеху — как она будет стараться не отдавать деньги? Как тигрица бросится на киллера, вцепится ему в горло, а в это время подоспеет Барсуков, и все уладится?

Барсуков забрался в телефонную будку, снял трубку, как будто звонит; оттуда он мог все видеть, правда, в общих чертах, а не в деталях, потому что стоял на достаточно большом расстояния от места встречи, чтобы успеть убежать, ежели что. Евгения «по зебре» перешла на бульвар. Первая, вторая, третья скамейка. Она села спиной к Барсукову, положила ногу на ногу, сняла темные очки, сощурилась на яркое летнее солнце, висящее в листьях старой липы, и стала ждать.

На соседней скамейке сидела старушка, крошила батон, а у ног ее, воркуя, толкались голуби, выхватывая друг у друга белые комочки. Старушка иногда поворачивала голову и одобрительно поглядывала на молодую женщину в голубом костюме, вспоминая о том, как она сидела вот так же на этой самой скамейке и ждала своего будущего мужа. И еще она думала, что современные мужчины всегда опаздывают, а в ее время это было невозможно. Мужчина всегда должен приходить первым и ждать. Неужели современные женщины не понимают, что это неприлично — сидеть одной? Что это провоцирует других мужчин? Старушка взглянула еще раз на соседнюю скамейку. Нет, она все понимает, решила старушка, и нервничает.

Старушка давно уже прожила свою жизнь и теперь жила только жизнью других, подмечая в ней малейшие подробности и прикладывая их к себе. Вот, например, молодая женщина сняла очки и сейчас же опять надела. Зачем это? Чтобы заслониться от окружающих. Значит, она чувствует свое двусмысленное положение и ей это неприятно. Если бы у старушки спросили, что делать в такой ситуации, она бы посоветовала пойти погулять и вернуться через некоторое время, но не подходить, а издали понаблюдать за молодым человеком, довести его до белого каления и, когда он уже соберется уйти, вдруг появиться, запыхавшись:

— Ах, прости! Я так спешила, но опоздала!

Вот как их надо воспитывать.

А теперь все другое. Кто это там стоит за памятником Гоголю? Мужчина в конце аллеи топтался уже довольно долго. Мельком взглянет на женщину в голубом костюме и снова зайдет за памятник. Постоит за ним немного и опять покажется. Посмотрит на часы, посмотрит по сторонам, делая вид, что ждет кого-то. А в руках ничего нет, можно было для приличия гвоздичку купить. Розу, понятно, дорого, хотя, глядя на него, не скажешь, что бедный. Сам видный, крепкий, спортсмен, наверное. Ага, не выдержал, испугался, что она уйдет. Подходит, подходит. Прошел мимо. Она на него и не смотрит.

Какой-то мужчина сел на скамейку с другого края от молодой женщины.

А! Так тот был не он! А этот? А этот просто хочет познакомиться.

Мужчина сидел вполоборота, не отрывая глаз от Евгении, и внимательно ее рассматривал.

— Вы кого-нибудь ждете? — вдруг спросил он.

Евгения вздрогнула, подняла глаза и, к ужасу старушки, ответила:

— Вас.

— Тогда пересядем? — Они разом встали, а когда опустились на скамейку с другой стороны аллеи, добавил: — Слушаю.

Теперь старушка была достаточно далеко и разобрать слов не могла. Она беспомощно вытягивала шею, но голуби гукали и не давали подслушивать. Тогда она встала, голуби прыснули в стороны, крошки посыпались с колен, а голуби опять кинулись к старушке. Старушка перешла аллею и села на соседнюю с ними скамейку.

Евгения перевела взгляд на мужчину. Она внимательно его рассматривала. То, что это был тот человек, который шел за ней по Арбату, сомнений не было. Она узнала его по голубым глазам и по короткой стрижке светлых волос — ежиком; широкий загорелый лоб был в еле заметных морщинках, а глаза веселые.

До этого киллеров она никогда не видела, знала, что есть такие люди, которые убивают за деньги и этим живут. Моральный аспект их деятельности Евгению не волновал. Раз есть такая профессия и люди не протестуют, значит, это по ту сторону добра и зла. Волновал ее частный вопрос, который она не могла для себя решить: откупается она от него или, напротив, покупает?

Герман тоже молчал, не мешая себя разглядывать. Он следил за ее глазами, остановившимися на его губах. Если бы мужчина не знал, зачем его пригласили на Гоголевский бульвар, то мог бы подумать, что он ей нравится. Герман не имел дело с такими странными женщинами и не знал, чего можно от нее ожидать. Однако страха в ее широко раскрытых зеленых глазах не увидел. Может, сумасшедшая? Нет! Глаза были чистые, ясные, взгляд прямой, твердый. У сумасшедших таких глаз не бывает. Быть прекрасным психологом его вынуждали обстоятельства. Тревога и решимость, которые Герман заметил в ней в первый момент, настораживали. Но только в первый. Он ей нравится, если судить по выражению ее глаз, только не в обычном понимании этого слова, никакой сексуальной подоплеки. Придя к такому заключению и желая ей помочь, он повторил:

— Слушаю.

— Сейчас я ничего не смогу вам сказать. За мной наблюдают. Возьмите этот дипломат и передайте мне какую-нибудь бумажку. — Прочтя в его глазах недоумение, пояснила: — У вас есть просто чистый листок бумаги? Передайте его мне.