— Да, это секретарь, — поет Евгения голосом Таечки.

— Девушка, девушка, мы хотели бы сделать ей небольшой презент. Какие духи любит ваш директор? Она молодая, красивая?

— Оч-чень, — говорит Евгения с чувством. — А любит она «Soir de Paris». Всего вам доброго. Первый тайм мы уже отыграли, — поет Евгения, набирая номер Горьковской железной дороги. — Здравствуйте! Говорит Москва, — торжественно декламирует она и выдерживает паузу. В этой паузе у собеседника в голове голосом Левитана должно прозвучать продолжение: «Работают все радиостанции Советского Союза!»

Вот теперь собеседник готов.

— С вами сейчас будет говорить генеральный директор компании «Экотранс» Евгения Юрьевна Смолянинова! — У Таечки это получалось лучше — как объявление о запуске ракеты-носителя «Протон» к орбитальной станции «Мир» с французским космонавтом на борту.

И Евгения бросается в свой кабинет.

Здесь совсем другая тактика.

— Добрый день, Алексей Максимович! — говорит она ласково.

— Добрый! — отвечает Алексей Максимович и сразу выдает: — Челябинский металлургический отгружает нам рельсы. Что от меня требуется?

Какой деловой человек!

— О, самую малость! Перевезти наш груз. Из Ульяновска в Москву. Расплачиваться будем векселями Горьковской железной дороги.

Пауза.

Алексей Максимович лишился на минуту дара речи. Получалось, что вверенная ему дорога не только ни копейки от этой сделки не получит, но за рельсы будет расплачиваться дважды: перед Челябинском и перед Москвой. Где она взяла эти векселя, он не знал, но понимал, что задаром. И еще понимал, что погашены в МПС они наверняка на все сто процентов. Вот оно, неравенство.

А Евгения думала, что, если бы даже он поднял всю цепочку до самого Приморэнерго, все равно ничего бы не смог сделать. У него не было выхода ни на Арбитражный суд, ни на своего же министра. В теннис он с ними не играет, в бассейне не плавает, услугами одной и той же массажистки не пользуется. И за это приходится платить. Да, неравенство.

Евгения ждала, когда Алексей Максимович смирится с неизбежностью.

— Присылайте человека, подпишем договор, — вздохнул он и повесил трубку.

Теперь Евгении оставалось лишь сделать последний шаг. То, что любой груз по территории нашей страны можно перевезти бесплатно, в этом вы только что убедились. А можно ли сделать так, что за перевозку ваших цистерн вам еще и заплатят?

Что мы там говорили о Евклиде, Лобачевском, Гильберте, об искривлении пространства? Ерунда все это! Забудьте! Теперь речь пойдет о вещах вообще запредельных, и названия им наука пока не придумала.

Если в цепочке Горьковская железная дорога — Приморэнерго нет ни одного платежеспособного клиента, то где его взять?

Сложнейшая задача искривляет пространство вашего мозга, оно уплотняется, прогибается, лоб морщится, глаза сужаются, в пространстве образуются черные дыры, они засасывают вас в себя, и вы совершаете квантовый переход из количества в качество, а решение так и не найдено.

Вы проиграли.

А что для этого сделает Евгения?

Она откроет телефонный справочник.

Ну-ка посмотрим, кто здесь богатенький Буратино? Ну конечно же, Московский нефтеперерабатывающий завод в Капотне. Где твои пять золотых монеток? Ну-ка показывай! И звонит:

— Вы получаете серную кислоту из Ульяновска?

— Да, — соглашается богатенький Буратино.

— А сколько вы платите за перевозку? — вкрадчиво спрашивает лиса Алиса.

— Пять золотых монеток, — всхлипывает Буратино.

— А я с вас возьму три монетки. И охрана наша. Ну как, согласны?

Буратино, естественно, рад до смерти. Еще бы ему не радоваться! Аж две золотые монетки он сэкономил! И охрана по Стране дураков обеспечена, чтобы серную кислоту Карабас Барабас не выпил. Конечно, богатенький Буратино не догадывается, что в железнодорожном составе с его грузом будет и двадцать цистерн со спиртом, но какое Буратино до этого дело? Он ведь непьющий! И он говорит:

— Я согласен. Когда поставка?

— Как вам удобно.

— Очень хорошо.

— На днях к вам придет кот Базилио с договором. — Лиса Алиса кладет трубку и тут же звонит в Ульяновск по поводу спирта: — Георгий Константинович!

— Евгения Юрьевна!

— Я присылаю курьера.

— Жду!

Что вам еще непонятно в черных дырах и искривлении пространства? А! Откуда Евгения знает, что в нефтеперегонном процессе используется серная кислота?

Учиться надо было в школе хорошо!

Именно за это ее и не любил Малиныч. За ее пятерки в школе, за неравенство интеллекта, за кота Базилио, в которого она его превратила, за курьера и за многое, многое другое.

Около двенадцати они сидели в махонькой кухоньке офиса и пили чай: Таечка с миндальным пирожным, Малиныч с карамелью, Барсуков с «таком» (худеет), а Евгения с кусочками мацы.

— Это что? — брезгливо спросил Малиныч.

— Маца.

— Ты что, еврейка, что ли?

— Владимир Дмитриевич, какое у вас смелое, оригинальное мышление, — пропела лиса Алиса. — Вы, я вижу, любите чай. Могу ли я на этом основании предположить, что вы китаец?

Барсуков захохотал:

— Малиныч, ты Библию читал?

— Я читаю жировки, — надулся Малиныч. — За квартиру платить нечем.

— Если бы ты читал Библию, — как ни в чем не бывало продолжал Барсуков, — ты бы знал, что Моисей завещал евреям не есть дрожжевого хлеба, он вреден для здоровья. И не только для еврейского. Вот она и ест мацу, понятно?

Евгения посмотрела на часы.

— Без двух минут двенадцать. У меня такое чувство, что с ним что-то произошло, — обратилась она к Барсукову.

— Сколько раз он уже подводил! — возмутился Барсуков. — Помнишь, на Киевский не явился? И теперь вот сидим и как идиоты ждем! Откуда ты ему звонила?

— Из автомата на Арбате.

В это время раздался звонок.

Трубку схватила Евгения.

— Евгению Юрьевну можно?

— Кто ее спрашивает?

— Муж.

Это было так неожиданно, что она сразу даже его не узнала, а он не узнал ее.

— Евгению Юрьевну можно? — повторил голос.

— Миша, это ты?

— Ты не можешь сейчас со мной встретиться? Я стою на бульваре против твоего офиса.

Михаил ходил по аллее Гоголевского бульвара взад-вперед, засунув руки в карманы брюк. Увидев ее, остановился. То, что он не пошел навстречу, выдавало его нервозное состояние.

— Что случилось?

— Меня отстранили от работы.

— От следствия по Мокрухтину?

— От работы вообще. И от следствия по Мокрухтину в частности.

— Причина? — Евгения потянула мужа на лавку, не сводя с него глаз.

— Сегодня ночью оперативники убили того, кто искал тайник.

— Убили? Зачем убили? Его надо было брать живым!

Михаил стал заученно повторять, видно, и повторять надоело:

— Потому что вооружен, потому что стрелял на звук голоса, потому что попал, между прочим, в Завадского, дважды ранил его, а оперативники такого профессионала не ожидали и никто не хотел умирать, вот и открыли беспорядочную стрельбу — и наповал. С Завадского взятки гладки, он в Склифе лежит, а меня вызвала Болотова и предъявила мне обвинение, что свидетель был уничтожен преднамеренно.

— Она что, совсем? — спросила Евгения.

— В этот раз была совсем. Посмотрела бы ты на нее! Только что не позеленела от злости. Да ты ее должна помнить! Однажды мы подвозили ее на Фрунзенскую набережную. Она как в «Оку» твою влезла, машина чуть не на брюхо села.

— Помню-помню, — прошептала Евгения. И про себя уже: «В «Оке» я ее толком и не разглядела. Миша усадил Болотову рядом со мной на переднее сиденье, вероятно боялся, что на заднем она просто не поместится. Я мельком глянула на нее, когда поздоровалась, — и все. Какое-то оплывшее лицо и глаза, не выражающие ничего, кроме злобы. Зато пухленькие ручки прокурорши, намертво вцепившиеся в сумку на коленях, каждый раз бросались в глаза, когда я переключала скорости… Как же, как же… Пухлая женская ручка тянется к пачке долларов в машине Мокрухтина. Вот где я ее видела, и совсем недавно — на пленочке». — У тебя раньше с ней были конфликты?