Наступила полная темнота, но это мало тревожило Баль-Нарина: все его самые достопамятные приключения происходили ночью. Он сорвал несколько пучков гигантской травы куча и, свернув ее в жгут, зажег и поднял над головой. Охотник знал, что даже тигр не решится приблизиться к нему в таком виде, и бесстрашно подвигался к пруду. Что ему делать? Было бы безумством предполагать, что девушка и ребенок еще живы, безумством надеяться найти их в такой темноте. Что станется с ним самим, если его факел погаснет? Но воля более сильная, чем его собственная, казалось, толкала преследователя вперед.

Он вдруг остановился, опустил факел и потянул в себя воздух. До него по ветру донеслось нечто странное, неуловимое, неосязаемое. Баль-Нарин не мог определить, что это было, и не мог сказать, какое из его чувств дало ему это впечатление, но несомненно, что невдалеке были живые человеческие существа. Мужчина остановился на секунду, стараясь уяснить себе это впечатление, и сделал новое наблюдение. В воздухе происходило какое-то странное движение: над самой его головой громадные пернатые хищники горных стран — орел и коршун — описывали все более и более суживающиеся круги. Это значило, что вблизи находилось мертвое тело или умирающий человек, которого воздушные хищники зачуяли из своей заоблачной высоты. Расширившимися зрачками он старался определить направление их полета в темноте, когда восходящая луна дала ему возможность яснее рассмотреть окружающее. Гигантский коршун, распластав крылья, спускался как раз в том направлении, которое указывало ему его собственное чутье. За первой птицей следовала вторая, затем третья. При серебристом свете он мог проследить за ними издали. Следопыт прыгал через канавы, нырял в высокой траве джунглей, стараясь громкими криками распугать зверей, которые могли скрываться в траве. Остановись Баль-Нарин раз, он уже не был бы в состоянии продолжать эту безумную погоню. Ему даже и в голову не пришло бы следить за птицами без того необъяснимого чувства, что вблизи есть человеческие существа. Насекомые жалили, шипы раздирали тело; факел погас, огонь в лампе ослабевал. Один раз он споткнулся, но быстро обрел равновесие и потряс фонарем. Тигр, потревоженный в своем логовище, приподнялся со зловещим рычанием, от которого бросило бы в страх всякого другого, только не Баль-Нарина. Шикари не терял мужества. Коршуны с хриплым криком пролетели мимо него и потерялись в джунглях. Охотник торжествовал: на этот раз он мог определить место, где они исчезли. Мужчина уже не мог потерять их из виду, так как именно там на сероватом фоне неба вырисовывались, как длинные канделябры, сучковатые ветви хлопчатникового дерева. Этих деревьев очень немного в Тераи, и они указывают на довольно сухую почву.

Насколько мог судить Баль-Нарин, до дерева было уже недалеко, но оставалось еще перебраться через глубокую канаву. Усталому, исцарапанному шикари это удалось не без некоторых усилий, и он считал себя счастливым, что при этом не потревожил никакого тигра, так как сознавал, что у него не хватило бы силы для борьбы с хищником.

К своему великому изумлению, он увидал, что джунгли вдруг отодвинулись. На узкой просеке, подобной тем, в которых туземцы строят свои селения, росли смоковница, бамбук и хлопчатник, ветви которого следопыт заметил издали при свете луны. Сначала он увидал сидящих под хлопчатником, вероятно в ожидании какого-нибудь ужасного пира, только трех гигантских птиц. Баль-Нарин стал кричать, топать ногами. Птицы медленно поднялись от земли, но не отлетели. Они, казалось, следили за движениями человека.

До напряженного слуха охотника донесся какой-то подавленный шум, тяжелое дыхание. Он прибавил огня в лампе и осторожно стал подвигаться вперед. Вдруг мужчина увидал при свете лампы грубо сплетенную из ветвей и сухих листьев хижину. С его стороны не было никакого отверстия, но через ветви дерева было видно, что около хижины движутся какие-то тени. Тогда следопыт обошел шалаш, чтобы очутиться перед входом, и стал наблюдать за тем, что происходило внутри. В тесной хижине, одной из тех, в которых живут индусские отшельники, он увидал трех человек. Из них двое лежали на земле — спали или были мертвые. Третий — слабая женщина, она переходила от одного к другому, наклонялась над ними и, казалось, горько плакала. Пока Баль-Нарин раздумывал, как войти и не испугать ее, она подошла к двери, и шикари при свете своей лампы, упавшем на нее, увидал ее ясно, как днем. Впечатление, испытанное им в эту минуту, осталось неизгладимым в его памяти: глаза его опустились, и все тело потрясла дрожь, отнявшая у него все силы и всякое присутствие духа. Несмотря на несчастный вид женщины и выражение ужаса, которое так и осталось в ее кротких глазах, она не утратила своей красоты и величавости. Баль-Нарин говорил впоследствии, что она показалась ему небесным явлением, существом неземным. Внезапно на ее лице отразился сильный испуг. Громадные хищные птицы затмили луну своими большими крыльями, спускаясь на хижину, как бы в уверенности, что этой слабой женщине не защитить от них ее мертвых товарищей.

Из груди женщины вырвался крик отчаяния, она замахала руками над головой. Птицы отлетели немного, но вслед затем снова начали надвигаться. Девушка продолжала махать руками. Раздался выстрел, за ним — другой, и два коршуна упали, третий поспешно поднялся на воздух. Отголоски второго выстрела еще не замерли вдали, как Баль-Нарин подошел, почтительно склонив голову, к девушке и сказал ей по-индусски:

— Не бойтесь, мисс-саиб. Я — бедный охотник, горец-гурка. Наше племя уважает белых. Я видел, как вас напугали ужасные птицы, и убил их. Что могу я сделать еще?

— Вы можете… вы хотите помочь нам? — спросила девушка.

В эту минуту новый звук донесся из джунглей — продолжительный и нежный, как звук флейты.

Девушка приложила палец к губам, и слабый румянец выступил на ее бледном личике. Звуки приближались, сливаясь в мелодию. Несчастной казалось, что она перенеслась в прошедшее. Она видела у ног своих зеленый травяной ковер, дальше — Темзу с нагнувшимися над водой ивами, по реке скользит лодочка, и гребец поет…

— Это бред, и я сейчас проснусь! — зарыдала бедная Грэс, закрывая лицо руками.

Баль-Нарин необычайными телодвижениями выражал свой восторг.

— Это мой господин! — воскликнул он.

— Ваш господин? — с удивлением спросила Грэс.

— Мой господин, гумилькундский раджа. Он нашел дорогу сюда. Он дойдет до нас… если ему укажут путь демоны джунглей… Смотрите! Вот хлопчатниковое дерево! — закричал он на своем наречии гурка. — Ах я сумасшедший! Ведь он не понимает меня! Мем-саиб, есть у вас огонь?

Грэс, дрожа, бросилась в хижину и схватила последнюю головню.

— Кит! Они нашли нас! Том идет сюда! Он прогонит страшных птиц.

Баль-Нарин отломил сухую ветвь у хлопчатника, свил жгут из травы и, окропив его последними каплями масла из своей лампы, прикрепил на конец шеста и зажег. Трава вспыхнула. Следопыт бросился в джунгли с радостным криком:

— Сюда, господин, сюда!

Но скоро он вернулся в хижину. Свиста уже не было слышно, и на свои призывы проводник не получил никакого ответа.

Грэс заметила его расстроенный вид.

— Его нет! — простонала она.

— Дорога опасная. Господин не шикари, как Баль-Нарин… Мисс-саиб, послушайте!.. Слышите?

— Это гром. Я его слышала несколько раз сегодня ночью.

— Нет, это не гром! Это проходит стая диких слонов. Как бы…

Но Грэс уже не слушала его. Всплеснув руками, вся дрожа, она бросилась обратно и упала на колени возле постели из сена, на которой лежал Кит.

— Боже мой! Пусть он спасет Кита, и тогда моя жизнь никому больше не нужна! Тогда я могу идти к Тебе!

Прошло несколько минут. Руки мальчика, которыми он в страхе обвил ее шею, опустились.

Голова Грэс упала рядом с головой ребенка на подушку из листьев. Долгое и ужасное бдение при теле мертвеца, лежавшего на той же постели, внезапный переход от отчаяния к радости и наконец лихорадочное ожидание — все это оказалось не под силу ее ослабевшему организму. Мысли ее путались.