Однако по указанным «направлениям» и «районам» было легко установить, насколько быстро продвигалась немецкая армия. Никаких объяснений такому быстрому продвижению не давалось.

30 июня, т. е. через восемь дней после начала войны, был создан под председательством. Сталина, Государственный комитет обороны СССР. Кроме Сталина в Комитет входили: Молотов, Маленков, Ворошилов и Берия. Государственный комитет обороны фактически сосредоточил в своих руках всю власть в стране. Каждый гражданин Советского Союза, весь аппарат партии и комсомола, все государственные органы и вся армия были обязаны беспрекословно выполнять все решения и приказы Комитета обороны. Вскоре после создания Государственного комитета обороны им был издан приказ о назначении маршала Ворошилова командующим Северо–Западным фронтом, маршала Буденного — Юго–Западным, а народного комиссара обороны маршала Тимошенко — командующим Западным фронтом.

Эти назначения на короткое время изменили настроение населения. Часто мне приходилось слышать такое мнение:

— Первое время ушло на подготовку и на организацию. По–настоящему война начинается только теперь. Скоро наступит перелом в положении на фронте.

Но перелом не намечался. Немецкая армия продолжала наступать.

3 июля, в 6 часов утра, по радио передали выступление Сталина. Это была его первая речь после начала войны. Мне приходилось слышать Сталина уже раньше. Однако на этот раз я с трудом узнал его голос.

Начало речи не могло не удивить. Вместо привычного обращения «Товарищи», Сталин начал словами: «Товарищ! Граждане! Братья и сестры! Воины нашей армии и флота! Друзья мои, к вам обращаюсь я».

Слова Сталина прозвучали, как заклинание. И уже этих слов было достаточно, чтобы понять, что положение гораздо серьезнее, чем мы рисовали его себе по данным сводок Совинформбюро. Быстрое продвижение немецких войск Сталин объяснял неравными условиями для СССР и гитлеровской Германии. Эти условия были особенно выгодны для Германии и особенно неблагоприятны для Советского Союза, поскольку в Германии уже была проведена мобилизация, войска находились в полной боевой готовности и ждали только приказа, чтобы начать наступление. В то же время, СССР должен был сперва провести мобилизацию, а затем только смог перебросить войска к границам.

Сталин призывал советских людей отрешиться от «благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства». Сталин призывал перестроить работу на военный лад, защищать каждую пядь советской земли, укреплять тыл Красной армии, производить больше оружия и боеприпасов, организовать беспощадную борьбу против дезертиров, паникеров и распространителей слухов. Сталин далее заявил, что нужно немедленно, не взирая на лица, предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны. Сталин особенно упирал на то, что в случае вынужденного отхода частей Красной армии все ценное для народного хозяйства должно быть отправлено в тыл, а «все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должны, безусловно, уничтожаться». В конце своей речи Сталин призвал граждан во всех городах, которым угрожает опасность нашествия врага, создавать в помощь Красной армии отряды народного ополчения.

Сталин никогда не был пламенным оратором. Он всегда говорил медленно, спокойно и по–деловому, взвешивая каждое слово. Но теперь, слушая его речь, мы испуганно переглянулись. С такой неуверенностью, так запинаясь, Сталин раньше никогда не говорил. Яснее, чем быстрое продвижение немцев, яснее, чем сводки с фронта, речь Сталина нам показала, в каком положении находился Советский Союз в июля 1941 года.

Прошло только две недели с начала войны, а немцы заняли уже Литву, почти всю Латвию и Эстонию, большую часть Белоруссии и Западной Украины. Немцы продвигались быстрее, чем это могли предполагать в день объявления войны даже самые неисправимые пессимисты.

По Москве пошли тревожные слухи. От одной студентки мы узнали, что немцы объявили о переходе на их сторону сына Сталина. Шепотом она нам рассказывала:

— Говорят, что он выступал у них по радио, передал удержание своих разговоров с отцом и призывал к борьбе против диктатуры Сталина.

Передавая нам эти сведения, она поспешила этот слух осудить. Мы же раздумывали над этим сообщением еще довольно долго. И не потому, что этот слух на нас подействовал — мы непоколебимо верили в победу Советского Союза. Нас тревожило, что подобные слухи могут иметь опасное влияние на политически неподкованных людей.

В наших опасениях мы не были одиноки. 7 июля президиум Верховного совета издал указ о том, что каждый, распространяющий ложные слухи, вызывающие волнения среди населения, может быть приговорен Военным трибуналом к тюремному заключению на срок от двух до пяти лет, если законом не предусматриваются более суровые меры наказания.

Если не считать маскировки главных улиц, площадей и зданий, постройки бомбоубежищ и аэростатов воздушного заграждения, жизнь в Москве до середины июля мало изменилась. Парки культуры были наполнены тысячами москвичей отдыхавших там после своей работы. Магазины и рестораны работали, как в мирное время.

Паника с закупками прекратилась на третий день после объявления войны, поскольку снабжение товарами продолжалось в привычных рамках.

Но эта нормальная обстановка внезапно изменилась 14 июля. В этот день весь город был на ногах. Перед всеми киосками, ресторанами и столовыми стояли длинные очереди, пожалуй, еще более многочисленные, чем в первый день войны. Проходя мимо такой очереди, тянувшейся метров на триста, я спросил молодого человека, стоявшего последним:

— Что случилось? Почему такое творится?

— Спеши закупать! С завтрашнего дня вводятся продовольственные карточки. Ты разве не читал об этом в газетах?

Я вытащил из кармана последний номер «Правды», Но ничего в нем не нашел. Парень поучающе сказал:

— В «Правде» ты ничего не найдешь. Об этом объявлено только в местных газетах.

Простояв в очереди час, я сдался: за это время очередь почти не продвинулась.

Продовольственные карточки действительно были введены на следующий день. Но в значительно большей степени, чем это мероприятие, меня волновали вести с фронта. Продвижение немецких войск продолжалось.

— Годами мы голодали, во всем приходилось себе отказывать, терпели лишения — все уходило на строительство, на оборону страны. А теперь? Не прошло и нескольких недель, а немецкие войска уже подходят к Ленинграду, Смоленску, Киеву… — так с горечью говорила мне одна пожилая русская женщина.

Я ей ответил, как отвечали в те дни все «сознательные» комсомольцы:

— Отступление только временное. Немецкие войска были к войне подготовлены, а Советскому Союзу пришлось мобилизацию проводить после начала войны.

Но события следующего дня заставили призадуматься и нас, комсомольцев.

17 июля в Красной армии снова был введен институт комиссаров при командирах.

В школе, в комсомоле, в институте мы много слышали о военных комиссарах. Нам всегда объясняли, что институт военных комиссаров был временным мероприятием, необходимым в период гражданской войны. В те времена Красная армия не имела еще достаточного количества надежных командиров. Институт военных комиссаров был необходим для обеспечения политическим руководством бывших царских генералов и офицеров, а частично и для наблюдения за ними. Когда в Красной армии был создан кадр своих надежных командиров необходимость в комиссарах отпала.

Однако через три недели после начала войны опять возникла необходимость в институте военных комиссаров, С большим вниманием я ознакомился с содержанием, указа о его восстановлении.

В указе говорилось, что военный комиссар является представителем партии и правительства в Красной Армии», который «наряду с командиром несет полную ответственность за выполнение войсковой частью боевых задач».

Военные комиссары были обязаны строго контролировать выполнение приказов вышестоящих командиров и немедленно сообщать Верховному Командованию и правительству о тех командирах, которые своими поступками пятнают «честь Красной Армии». Военные комиссары были обязаны вести беспощадную борьбу против трусов и дезертиров и с корнем вырывать всякую измену.